Йорг Циттлау - Могло быть и хуже. Истории знаменитых пациентов и их горе-врачей

• Название: Могло быть и хуже. Истории знаменитых пациентов и их горе-врачей
• Автор: Йорг Циттлау
• Издательство: Питер
• Жанр: История
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-49807-508-2

Мы любим вспоминать великих людей и восхищаться их творениями. Но мало кто знает, что они могли создать гораздо больше выдающихся произведений, если бы не стали жертвами горе-врачей. Бетховен мог прожить еще несколько счастливых лет, не прими он лекарство из рук собственного доктора. Ван Гог не был сумасшедшим — он просто принимал ошибочно прописанный ему препарат. Жертвами врачебных ошибок стали Зигмунд Фрейд, Карл Маркс, Уинстон Черчилль, Эрнест Хемингуэй, Франц Кафка…

Впрочем, о том, кто еще из знаменитостей пострадал от горе-врачей, вы сможете узнать из этой книги. Ее автор, Йорг Циттлау, известен российским читателям по бестселлерам «Идеальная диета для 4 групп крови», «Странности эволюции. Увлекательная биология» и другим.

---

Эрнест Хемингуэй: фатальная неизбежность суицида

Журналист Бернар-Анри Леви{13} был очень красноречив. Когда он, одетый в черный костюм и белоснежную рубашку, повышал голос, никто не осмеливался его перебивать. Критик писал о нем: «Он обладает полной властью над своими слушателями. Без остановки, дыхательных пауз и всякого колебания он разбрасывается своим остроумием, расточает его, разбазаривает — остроумие буквально распирает его изутри… Цель, которую он преследует, — это победа образованного большинства; средство для этого — риторическое убийство». Очаровательно-лукавый философ и француз, он привык так завладевать вниманием людей, что они верили любому его заявлению — пусть даже весьма скромно обоснованному.

Но пока все было иначе. Леви спрашивал, настаивал, добивался ответа — но выросшая вокруг него стена молчания не поддавалась его усилиям и не исчезала.

Он посетил клинику Майо в Рочестере, в списке пациентов которой значились многие знаменитости: Джон Ф. Кеннеди, Рональд Рейган, Джордж Харрисон, Билли Грэхэм и Боно, солист группы U2. Но Леви интересовал писатель Эрнест Хемингуэй, который лечился в этом заведении дважды, и второй раз незадолго до самоубийства.

В Майо о нем как будто никто не слышал. По стенам были развешаны портреты знаменитых пациентов и их лечащих врачей. Но для картин, изображающих Хемингуэя и его тогдашнего доктора Говарда Роума, места почему-то не нашлось.

Леви процитировал пресс-секретарю клиники слова Мэри, последней жены Хемингуэя, которая говорила о допущенных его врачами «ужасных ошибках». Ответом был только полный недоумения взгляд. Леви поинтересовался, не сотрудничал ли доктор Роум с ФБР и не входило ли в его задачи вывести неугодного писателя из игры. Оказалось, что документы, способные пролить на это свет, недоступны.

Почему же пребывание Хемингуэя в Рочестере так постыдно замалчивалось? Вполне вероятно, что ФБР наняло врача, чтобы присматривать за пациентом, который не скрывал своих социалистических взглядов и был закадычным другом Фиделя Кастро. Возможно и другое, более правдоподобное объяснение: в клинике Майо до сих пор не любят вспоминать, что их врачи сделали с писателем.

Эрнест Хемингуэй довольно рано почувствовал, как тесно связаны медицина, депрессия и смерть. Его отец, авторитетный врач, застрелился в 1928 году. В мае 1944 года, будучи корреспондентом американского журнала, Хэмингуэй отправился в Лондон, чтобы оттуда наблюдать за открытием «второго фронта». Он поселился в одном из самых фешенебельных отелей Лондона и каждую ночь от заката до рассвета проводил на вечеринках. Во время одной из этих попоек он познакомился с доктором Петером Горером — известным специалистом по опухолевым заболеваниям — рассказал врачу о своих подозрениях насчет рака кожи, который на непонятных основаниях приписал себе во время трансатлантического путешествия. Горер только высмеял его (и его счастье, что Хемингуэй при этом не сорвался, что обыкновенно с ним случалось в таких ситуациях). Медик предложил отвезти писателя обратно в отель. Не проехали они и километра, как автомобиль врезался в стальную цистерну с водой. Хемингуэй ударился лицом о лобовое стекло. Когда его, залитого кровью, доставили в больницу, все полагали, что он уже мертв. На следующее утро газеты писали о «трагической гибели» знаменитого писателя. Но врачи зашили около шестидесяти ран на его лице и вернули его к жизни. Это был не единственный случай, когда пресса преждевременно сообщала о смерти Хемингуэя.

Во второй раз он «погиб» через девять лет в Африке, когда пережил два падения самолета подряд. Газеты заявили о его смерти уже после первой катастрофы, из которой он вышел относительно невредимым. Но после второй он был так плох, что врачи удивлялись, как ему удалось выжить. У него наблюдались повреждение мозга, сопряженное с временной слепотой левого глаза и глухотой левого уха, ушиб позвоночника с парезом мускулатуры нижней части живота и разрыв печени, почек и селезенки. Кроме того, началось сильнейшее кожное воспаление, которое охватило и раны его изуродованного лица. Месяц спустя положение стало еще хуже: во время лесного пожара он получил ожоги второй степени тяжести. Все эти события так измучили писателя, что он не смог приехать в Стокгольм за Нобелевской премией.

Что послужило причиной дальнейших событий? Тяжелые повреждения, черепно-мозговая травма или наследственная склонность к депрессии? В любом случае, с описанных несчастий началось психическое и физическое угасание Хемингуэя. Каждый день после завтрака он выпивал рюмку водки, а к вечеру сфера его интересов перемещалась в сторону коктейлей и виски. Его тело становилось все полнее и тяжеловеснее. К пятидесяти годам он страдал от повышенного давления, чрезмерного содержания холестерина в крови и зудящей кожной сыпи, из-за которой просто сходил с ума. Во время морского путешествия из Франции в Америку ему стало так плохо, что пришлось обратиться к судовому врачу, который назначил ему уколы витамина В, кортизоновый крем и средства для снижения давления. Но от применения столь обширного диапазона лекарств пациенту лучше не стало.

Позже, в кубинской Гаване, Хемингуэя лечил доктор Рафаэль Баллестеро. С этого времени в жизни писателя окончательно заняли свое место чудеса фармацевтической индустрии. Собственное нынешнее состояние не могло не беспокоить Хемингуэя, исповедовавшего мужской героизм и образ жизни истинных мачо. Чтобы заново придать расплывшемуся телу мужественные очертания, ему делали инъекции тестостерона и прочих анаболиков. Сверх того, для борьбы с гиперактивностью ему был назначен риталин, а для нормального сна — сильнодействующие барбитураты. Не забудем и специальное лекарство для уменьшения количества холестериновых бляшек. До сих пор никто не может объективно оценить совместное действие этих лекарств, а тем более предсказать результат их взаимодействия с алкоголем, который Хемингуэй в больших количествах потреблял до и после лечения.

Благодаря доктору Баллестеро в жизни Хемингуэя началась эра резерпина. Этот алкалоид был позаимствован из аюрведической практики, и эффект его нельзя назвать щадящим. Он воздействует напрямую на мозг и симпатическую нервную систему, отчего его прописывают при высоком давлении или шизофрении. Баллестеро использовал резерпин, чтобы облегчить своему пациенту отказ от алкоголя — именно такое свойство тогда приписывалось препарату. Судьбоносная ошибка! Резерпин не только не привел к отказу от алкоголя, но еще и усилил развившуюся депрессию. Резерпин никак не подходил все глубже уходящему в себя Хемингуэю. «Мы можем утверждать, что эта врачебная ошибка была одним из решающих факторов, обусловивших его самоубийство», — объясняет американский фармаколог и исследователь жизни Хемингуэя Алекс Кардони.

Совершенно отчетливы были и признаки маниакальной депрессии. Периоды эйфории, на время которых Хемингуэй становился необузданным весельчаком, перетекали в глубочайшую меланхолию, и эти два состояния все чаще сменяли друг друга. На своем шестидесятом дне рождения он без остановки откупоривал стоявшие рядами бутылки шампанского и стрелял в гостей пробками, выбивая у них изо рта сигареты. Он шутил, танцевал и пил с такой энергией, как будто это был его последний день. По крайней мере, так показалось его товарищу по Второй мировой войне Баку Ланэму. Боевой генерал положил руку на плечо старому другу и потрепал его по волосам. Но писатель вздрогнул, словно его кто-то ударил, закричал: «Никому нельзя трогать мои волосы!» и заплакал, как маленький ребенок.

Все чаще ему в голову приходили бредовые идеи: писателю повсюду чудились налоговые инспекторы и сотрудники ФБР. Кроме того, он полагал, что скоро ослепнет. Тело тоже заметно ослабло: он исхудал, грудь ввалилась, плечи будто нагнулись над ней, руки, казалось, принадлежали глубокому старику. Когда два профессора государственного университета Монтаны явились к нему, чтобы пригласить на литературный вечер, они ужаснулись: «Он двигался, ощупывая все перед собою, словно старик. Сильнейшее впечатление на нас произвела его дряхлость. Он говорил обрывистыми словосочетаниями и едва ли промолвил хоть пару связных фраз».

Жена Хемингуэя Мэри и его пожилой домашний врач Джордж Савье понимали, что надо действовать. Они предложили больному лечь в стационар. 30 ноября 1960 года в регистратуре клиники Майо в Рочестере появился большой белобородый человек по имени Джордж Савье. Чтобы сохранить в тайне свою госпитализацию, Хемингуэй пришел туда под именем собственного врача.

Его внутренними органами, в том числе и больной печенью, занимался терапевт Хью Батт, а психикой — доктор Говард Роум. Роум сделал чрезвычайно полезную вещь: открыл пациенту глаза на то, что его депрессия напрямую связана с потреблением резерпина и риталина — а смесь этих двух веществ была поистине роковым химическим коктейлем. Однако жесткого контроля за потреблением Хемингуэем лекарственных препаратов не последовало. Вместо этого к ним прибавили электрошок. Израненного за время войны и прочих его бедствий писателя крепко привязывали к операционному столу, виски для лучшей проводимости растирали гелем и подводили к ним электроды. Потом подавали ток. Резиновый кляп во рту должен был помешать ему откусить себе язык. Все это происходило несколько раз в неделю.