Марина Фьорато - Мадонна миндаля

• Название: Мадонна миндаля
• Автор: Марина Фьорато
• Издательство: Эксмо, Домино
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-699-49456-9

Италия. Начало XVI века. Время, подарившее нам знаменитых воинов, великих художников и незабываемую историю о любви.

Звездам было угодно, чтобы Бернардино Луини, любимый ученик гениального Леонардо да Винчи, и прекрасная Симонетта ди Саронно встретились и полюбили друг друга. Однако их пути надолго расходятся. Казалось, их любовь обречена.

Гонимый художник увековечивает свою возлюбленную в образах Мадонны на фресках монастырей Ломбардии, а его избранница, тоскуя по любимому, из зерен миндаля создает напиток, вкус которого напоминает о сладости и горечи любви.

Их судьба и даже сама жизнь находятся под угрозой…

---

Амария покатала в ладонях первую из извлеченных Нонной пулек и невольно восхитилась:

— Она же совершенно круглая! И как их только удается такими круглыми сделать?

— Такие теперь повсюду делают. Даже у нас в Павии.

— У нас?

— Ну да. Знаешь две красные башни неподалеку от церкви Святого Михаила?

— Ага, — кивнула Амария, — их еще называют «ноги дьявола». Нужно как можно быстрее пробежать между ними и зажмуриться, чтобы дьявол не успел тебе на голову нагадить.

Несмотря на сложность момента, Нонна позволила себе улыбнуться, слушая эти глупости.

— Да-да, Gambe del Diavolo. Вот там эти штучки и делают. И теперь этот дьявол гадит как раз такими пулями.

— Правда? — От изумления Амария широко раскрыла глаза.

Нонна ответила не сразу, продолжая копаться в теле раненого. Некоторые пули застряли под кожей, некоторые — значительно глубже.

— Нет, детка, — наконец сказал она. — Как и большую часть злых дел, это оружие сотворил человек. А делаются эти пули так: горячий свинец осторожно, по каплям, льют с верхушки башни на пол внизу, и он уже в воздухе начинает застывать, а когда капли достигают пола, то становятся совершенно круглыми и твердыми, как ногти Христа. — Нонна вздохнула. — Тела многих воинов, погибших при Павии, были насквозь пробиты такими пулями.

Она помолчала, извлекая металлический шарик из разорванной мышцы Сельваджо. Все тело его из-за многочисленных ран было покрыто неровными вздутиями, а кое-где плоть и вовсе висела на белых лоскутах кожи. И сейчас это человеческое тело более всего напоминало бесчисленные поля сражений, разбросанные тут и там по равнинам Ломбардии и всему обширному Апеннинскому полуострову. И Нонна, обследуя тело раненого в поисках спрятавшихся в его плоти пуль, нараспев перечисляла эти сражения, точно читая молитву. И одну за другой со звоном роняла извлеченные пули в подставленную миску. Начала она с битвы при Гарильяно, во время которой был убит ее Филиппо. Дзынь! Прозвенела упавшая в миску пуля. Аньяделло. Дзынь! Кериньола. Дзынь! Бикочча, Форново, Равенна. Дзынь, дзынь, дзынь! Мариньяно, Новара. Осада Падуи. И наконец Павия. Война эта пришла к ним издалека, но добралась почти до порога их дома. Дзынь, дзынь! Пули падали в глиняную миску, точно слезы из глаз Пресвятой Девы, и лежали там, неподвижные, как бусины — кровавые бусины неких страшных четок. И Нонна на мгновение застыла, склонив голову и печалясь обо всех тех, кто пал во время этих бесчисленных сражений.

Затем она взяла ножницы и велела Амарии отвернуться и не смотреть, пока она будет срезать мертвую желтую плоть с краев ужасной рубленой раны, наверняка нанесенной ударом тяжелого клинка. Закончив, Нонна передала ножницы Амарии и велела как следует их вымыть. Сделав это, девушка принялась с помощью тех же ножниц приводить в порядок жутко спутавшиеся волосы Сельваджо. Она состригла самые страшные колтуны, затем более или менее подровняла отросшие патлы и несколько раз старательно промыла их с лимоном, чтобы удалить вшей, а потом, разрезав лимон пополам, стала выжимать сок прямо на кожу головы Сельваджо. Едкий сок, похоже, заставил раненого прийти в себя. Кожа у него на голове была вся в расчесах и ссадинах, и ее стало невыносимо жечь. Веки Сельваджо затрепетали, и Амария тут же решила, что должна хотя бы шепотом извиниться за причиненную ему боль, прежде чем он вновь погрузится в беспамятство. Тем временем Нонна взяла костяную иглу, вощеную нить и, как сумела, зашила страшную рану. Она не раз слышала, как раненым оказывают подобную медицинскую помощь прямо на поле боя, и эти рассказы всегда казались ей вполне правдоподобными. Ну а шитье и вовсе было для нее делом привычным. Каждой хозяйке ясно: если что-то порвано, значит, это нужно зашить или залатать. Нонна цеплялась за подобную доморощенную премудрость, стараясь преодолеть владевший ее душою ужас. Ей нужно было держаться хотя бы за что-то, безусловно имевшее смысл в этом лишившемся смысла, словно сошедшем с ума мире. Перед ней лежал совсем молодой мужчина, и тело его было изрублено клинками и нашпиговано пулями, и она, пока шила, все старалась представить себе, что это не человеческая плоть, а батист и она торопливо шьет из этого батиста наволочку, стараясь, чтобы перья из подушки не высыпались. Она все убеждала себя, что это именно перья, а не внутренности, что так и норовят вывалиться у несчастного парня из жуткой дыры в животе.

У Амарии задача была полегче: она наточила на камне кинжал Филиппо и сбрила дикарю бороду, под которой совершенно скрывалось его лицо. Когда она втерла ему в кожу оливковое масло и во второй раз принялась дочиста сбривать растительность на щеках, ее поразило, до чего теплая и нежная у него, оказывается, кожа и до чего грубая на ней растет щетина. Ей ведь никогда прежде не доводилось касаться лица мужчины, ее никогда, даже в детстве, не целовал никто, носивший бороду, у нее не сохранилось никаких воспоминаний об отце и никогда не было старшего брата, который мог бы заключить ее в свои мускулистые объятия. Все это — и близость раненого молодого мужчины, и его лицо, и его борода — было для Амарии настолько новым и неожиданно приятным, что лицо ее так и пылало, причем не только от жара очага, а сердце стучало так, что стук его отдавался в ушах. Благодаря ее усилиям вскоре стало ясно, что лицо у «дикаря» весьма привлекательное, с правильными и благородными чертами, да и вся его внешность говорит о том, что он, по сути, весьма далек от того прозвища, которое они ему дали. Нонна, подняв наконец глаза, увидела, что без бороды раненый выглядит совсем юным. Ей отчего-то сперва показалось, что он примерно ровесник ее Филиппо, но потом, когда она еще трудилась над его страшной раной, она поняла, что их с Амарией подопечный — еще почти мальчик и по возрасту скорее годится ей не в сыновья, а во внуки.

Амария между тем принялась стричь Сельваджо ногти, жуткие, загнутые, больше похожие на когти. Потом она еще раз хорошенько вымыла ему руки и втерла в раны и мозоли на ладонях сок алоэ, заметив при этом, что его левая ладонь, хоть и израненная, тонкая и мягкая, а правая вся покрыта затверделыми мозолями, как у настоящего воина, привыкшего каждый день орудовать клинком. Нонна смазала раны Сельваджо особой целебной мазью собственного приготовления — основу ее составлял толченый шалфей, смешанный с барсучьим жиром, — а самые глубокие раны, прежде чем накладывать повязку, еще и вином промыла. Обе женщины работали тихо, шепотом советуясь друг с другом. Они несколько часов подряд кружили над этим бедным израненным телом. Горящие свечи и безжизненное тело Сельваджо, распростертое на дощатом помосте, напоминали Нонне церковные бдения у тела Христова.

Она прекрасно понимала, чем могут закончиться все их усилия, ибо раны, полученные юношей, были невероятно тяжелы, а некоторые успели не только воспалиться, но и нагноиться, так что он вполне мог не дожить даже до рассвета. Но теперь она, по крайней мере, чувствовала: они сделали все, что было в их силах. А вот для собственного сына Нонна не смогла сделать ничего подобного. Очистив раны Сельваджо и перевязав их, она уложила его поудобнее и укрыла чистым льняным покрывалом. Пусть теперь поспит и хоть немного наберется сил, чтобы либо начать выздоравливать, либо так, во сне, подойти к смертному порогу. Но когда серый рассвет сделал пламя свечей почти невидимым, веки юноши вновь затрепетали, а на худых впалых щеках появился, будто отблеск жизни, слабый румянец, которого там прежде не было. При свете дня, когда большая часть его ран была спрятана под повязками, положение уже не казалось столь угрожающим, как ночью. И обе женщины позволили надежде пробудиться в их сердцах. Сельваджо не бредил, не метался в жару, и кожа у него была прохладной на ощупь, да и цвет ее возле ран не внушал особых подозрений, во всяком случае, воспаления пока явно не было. Теперь они сумели наконец как следует рассмотреть его лицо. Глаза у него оказались зелеными, точно листья базилика, а волосы были прямые, светло-каштановые и чем-то напоминали оперение кречета. Пока он спал, бабушка и внучка, обнявшись, долго глядели на него, а потом крадучись выбрались из комнаты, поднялись по лестнице в спальню, которую делили друг с другом, и тоже легли поспать. Но прежде чем уснуть, обе поплакали: Нонна плакала о том, что потеряла, а Амария — о том, что обрела.

ГЛАВА 6 НОТАРИУС

Симонетта ди Саронно уронила голову на руки. Руки у нее были очень белые, с длинными пальцами, и все три средних пальца одной длины. Если раньше ей казалось, что она уже достигла дна пропасти своего отчаяния, то сейчас у нее возникло ощущение, что она все еще продолжает падать в бездонную пропасть, и ощущение это вызвал человек, сидевший напротив нее за массивным пустым столом в их огромной гостиной.

Впрочем, она не плакала. И человек, что сидел напротив нее, был отнюдь не Бернардино Луини, что бы там ни пришло в голову читателю. На самом деле Симонетта изо всех сил постаралась выбросить из головы воспоминания об ужасном художнике, и это ей почти удалось, во всяком случае, наяву его образ почти перестал ее преследовать. Однако он проник в ее сны, причем против воли, и она после таких снов утром молилась особенно горячо и истово.