Дмитрий Коваленин - Коро-коро Сделано в Хиппонии

• Название: Коро-коро Сделано в Хиппонии
• Автор: Дмитрий Коваленин
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Публицистика
• Год: 2005
• ISBN: 5-699-13379-8

«Коро-коро» — японское выражение, означающее «кубарем» или «кувырком». Или «флюгер на ветру», как толкует его Дмитрий Коваленин — филолог-японист, переводчик, журналист и писатель, проживший в Японии 12 лет и впервые познакомивший нас со сновидениями «японского оле-лукойе» — волшебника Харуки Мураками.

«Коро-коро» за несколько веков сократилось в «кокоро» — ключевое понятие японской культуры. Символ той «загадочной японской души», которую пытался постичь в своей нетленной «Ветке сакуры» еще Японист № 1 Всеволод Овчинников. С тех пор прошло 35 лет, и теперь Коваленин пытается сделать это снова.

Сборник короткой прозы Дмитрия Коваленина не умещается в рамки привычных жанров. Здесь вы найдете и детективные сюжеты, и лирические зарисовки, и зажигательный рок-н-ролл, и безжалостный стеб, и нежное признание в любви.

Эта книга о Японии и японцах, об их жизни, литературе и еде, о русских в «Стране Восходящей Иены», о мифах вокруг «загадочного Ориента» в наших головах — и о нас с вами, народе, застрявшем между Востоком и Западом. Крутится загадочное «коро-коро» — и мы въезжаем в сегодняшнюю Японию, не выезжая при этом из России.

Человек, породивший «русского» Мураками. Волшебник-переводчик Дмитрий Коваленин.

«Книжная витрина»

Коваленин создал русского Мураками и теперь имеет полное право писать о нем так, как сочтет нужным.

«Русский журнал»

— Как ты называешь жанр, в котором пишешь?

— Я в шутку называю его «Коро-коро».

---

Во-вторых, уловки подобного рода предпринимались и всякими прочими «структуралистами». Автор этих строк сам когда-то предпринимал искренние попытки убедить заезжих янки в истинности именно диалектического подхода, особенно — в его центровой позиции по отношению к прочим методам познания. На тарелке с какой-то брюквой, помню, ягодки раскладывались по краю, а в середину кольца помещался некий персик, символизировавший, соответственно, первичность Истинного Учения, очень вежливо допускающего существование всякой прочей мелкой ягодицы. Почтительны были и отстраненно взиравшие на сей натюрморт лица гостей, взращенных на вольных хлебах и на подлинном фруктовом изобилии.

И в-третьих…

После года ТАМ мысль, до того лишь исподволь стучавшая в мозжечок, вломилась внутрь, уже не спрашиваясь, притворилась концепцией — и пока весьма уютно чувствует себя эдакой калькой для наложения на действительность. Черви сомненья насквозь прогрызли и без того обветшалое:

А ПОЧЕМУ, СОБСТВЕННО, «ВОСТОК — ЗАПАД?»

Вглядимся во всеобщее — каждый из своей телеги. Запад больше не хочет оставаться Западом, Восток — Востоком. Каждому тесно в себе, все закисли в собственных крайностях.

Идея и Реальность с каждой из сторон: перевернутое тождество. Если Идея европейцев исторически долго увязала в безысходности от деспотии Мессии над затюканным, вечно судимым сверху индивидом — то уж они и постарались обеспечить себя наиболее полной к настоящему моменту, практической демократией; именно у них — более, чем у кого-либо, возможностей для декларирования: «Моя свобода размахивать кулаками кончается там, где начинается нос моего соседа». Шарахнувшись от тоталитаристских заповедей Моисея, бодлеры, ницше и прочие певцы Экзистанса всего за несколько поколений так расшатали рамки понятий о Долге одного перед миллионами, что у последних только нули врассыпную брызнули: церковь содрогнулась и отделилась от государства де-факто. «Аз ведь действительно есьмь», — вдруг проняло западного человече, с чем его и поздравим.

Что же «на том берегу»?

Вакансии боддисатв, гарантированные — «стоит лишь постараться» — каждому гуманоиду с грязными пятками. Все зависит от тебя самого — это ли не свобода личности?.. В реальности же — по всей истории: касты Индии, вбитость каждого в свою коровью лепешку в конфуцианстве Китая с Кореей, и вот уж ныне — японский апофеоз охлократической гиперэкономики[24].

Или у меня едет крыша, или это — Закон Природы…

Они действительно веками противоречили друг другу, показывали фиги и подстраивали взаимные бяки — двое сорванцов, брат с сестренкой, растущие вместе в одной семье. Реальность — с Идеей. Восток — с Западом. И наоборот.

— А чего это «Восток и Запад»?А прочие что — нелюди, что ли? Что еще за континентальный шовинизм? Может, сыграем в Север и Юг? Или лучше оглянемся, пока не поздно — «Африка — не-Африка»[25]?А то как бы им там вскоре не довелось потешаться над нашим с вами погружением в собственное дерьмо, посмеиваясь под своими очень отдельными кактусами…

После зрелых размышлений все-таки приходишь к тому, что тело как таковое нужно человеку лишь для защиты собственных мозгов. С одной стороны — проблемы, с другой — кайфы мозговой коммуникации между индивидами, по сути — не более чем суета вокруг попыток выскочить из той формы доспех, лат, брони, которые положены ему природой для данного этапа деградации его физиологии. Мозги, значит, вперед, а все бренное, телесное… Одна за другой отпадают необходимости в тех или иных функциях бренного тела — острых зубах (у японцев, например, из-за сверхмягкой, «суперкачественной» пищи с некоторых пор кривые зубы стали чуть ли не национальной особенностью), мясистых ногах (самое вкусное мясо у нашего брата сегодня — наверное, задница), зорких глазах и т. п…

Всяк сущий язык смешивается, нации сваливаются в кучу, и если эскимос пока никак генетически не хочет давать потомства в союзе с кот-д’ивуарским негром, то будем надеяться, что они все-таки смешаются как-нибудь позже через кровя посреднических племен.

Государства всяких видов — кто побыстрее, кто поленивее — начинают (или, я все-таки верю, начнут) гарантировать на деле физиологическую неприкосновенность личности, и вообще сдвигают все проблемы Защиты в сферы моральноидейных или же морально-психологических трений со своим каждым отдельно взятым гражданином. Это отнюдь не упрощает задачу Защиты, но заметно двигает области приложения сил прочь от физиологии — к мозгу как таковому.

Безусловно, последним связующим звеном между явно отмирающим Первым и восходящим ко все более воздушным абстракциям Вторым остается секс. Из вышеизложенного может неплохо вытекать, что секс также способен перейти в область чисто мозговых коммуникаций; как ни жаль осознавать нам это сегодня, нам это все равно не грозит. Там будут свои прикосновения, свои рецепторы и свои оргазмы, о которых мы можем говорить, пока лишь облизываясь. Да и жалеть, видимо, глупо — «зелен виноград»…

Но и это будет жить лишь какое-то определенное Природой время. И время это кончится, когда сама необходимость защиты мозга от схожести с соседом-индивидом вылетит в трубу. Как отпали все наши плавники, жабры, хвосты и прочие волосатости, необходимые когда-то в борьбе за место под солнцем. Выглядеть это будет… Трудно сказать, как, но лемовский Солярис встает перед глазами довольно отчетливо.

Океан?..

БЕСХВОСТОСТЬ — БЕЗЗУБОСТЬ — БЕСПОЛОСТЬ — БЕСТЕЛЬНОСТЬ — БЕСЦЕЛЬНОСТЬ…

И капитальная одинокость.

Анекдот XXVIII века:

Встречаются две капли в море:

— Может, квакнем?

Иду на ты…

Ты, читающий меня сейчас, — с удивлением от сходства собственной мысли с чужою, или с ухмылкой превосходства от узнавания себя давно минувшего, — ты, кого я бесконечно не знаю… Женщина, прорыдавшая ночь у меня на плече, или Ты, Кем Я Ни За Что Не Стану, — не спрашивайте меня, зачем я пишу это, как не спрашивайте самих себя, зачем вы это читаете. Страх вдруг нащупать ответ всегда будет держать нас на расстоянии — от самих себя — на длину нашей же вытянутой руки.

Но я все-таки пустился в этот путь, хотя давным-давно мы все словно бы договорились (назовем это «нашей доброй традицией») обвинять во всем нашем мычании Слово… Боже, как мелочно это занятие! Да в чем же вина этих бездушных кирпичиков, этих безмозглых мурашек, лишь волей какого-то невидимого им архитектора принимающих/создающих те или иные формы муравейников-надгробий в чью-то честь?

Но слова не способны терять смысл. Благодаря нам же самим они лишь могут возвращаться в свое изначальное, в свою бесцветность. Это вовсе не означает бессилия, как кажется поначалу. Но — с непривычки ли, от вековой ли утраченности ощущения собственной многогранности — могут запросто опуститься руки при виде того, как рушатся сами Способы Объяснения этими же словами своей роли в круговерти отношений: «Я — Не Я», «Внутрь — Наружу», «Логичное — Красота»… Морщась от боли, мы принимаемся спрашивать себя — обломками старых же слов! — а что осталось, и кому нужны эти муки? И вот тогда все приходит в настоящее движение. В какой-то миг — самый трудный, наверное, — кажется, что лучше уйти совсем. Мига этого мы до шока пугаемся однажды, и не всякий проходит через него, чтобы полюбить то, чего раньше боялся издалека, — сам Абсурд Человеческого Бытия, не поверяемый ни одной идеей на свете.

Но пока мы боимся Его, покуда строим свои великие объяснения — из чистого страха осознания бесполезности Мысли для Познания как такового, — мы никогда не выберемся из круга, замкнутого Природой на единственном вопросе — «Зачем?».

Зачем, выходя из одной Схемы, тут же приниматься чертить другую? Мысль, Идея, Концепция… Продукты такого рядового, по сути, обслуживающего органа, как мозг — кладовщик, швейцар, вахтер при наших никогда не повторяющихся само-осязаниях.

Осязать собственные чувства: «Все, Зачем Все», — это зачем? Да не затем ли, чтобы всю дорогу лишь как можно глубже, полнее, совершеннее вычерпывать эти бездонные от природы Возможности Ощущать, данные нам самым естественным и не нуждающимся в объясненьях путем — из самого факта рождения…

И — выбирать.

Не из «логично — абсурдно», ибо все — Абсурд изначально, и слава богу.

Не из «истинно — ложно», ибо дайте, наконец, людям возлюбить друг друга, не требуя взаимности.

И даже — прости меня, господи! — не из «доброго — злого». Ибо как только совершен Необратимый Поступок, все рассыпается в самых разных интерпретациях и теряет прежнюю точку отсчета.

Выбирать: из «тепло — холодно» и всех оттенков между, да еще в движении наслаждаться разницами температур.