Михаил Колосов - Бахмутский шлях

• Название: Бахмутский шлях
• Автор: Михаил Колосов
• Издательство: «Советская Россия»
• Жанр: Детские приключения
• Год: 1973

Колосов Михаил Макарович родился в 1923 году в городе Авдеевке Донецкой области. Здесь же окончил десятилетку, работал на железнодорожной станции, рабочим на кирпичном заводе.

Во время Великой Отечественной войны Михаил Колосов служил в действующей армии рядовым автоматчиком, командиром отделения, комсоргом батальона. Был дважды ранен.

Первый рассказ М. Колосова «К труду» был опубликован в районной газете в 1947 году. С 1950 года его рассказы «Голуби», «Лыско», «За хлебом» и другие печатаются в альманахе «Дружба» (Лендетгиз). В 1954 году вышел сборник Колосова «Голуби». В последующие годы М. Колосов написал повести «Бахмутский шлях», «Яшкина одиссея». В них рассказывается о том, как жили и боролись против фашистских захватчиков ребята-подростки во время Великой Отечественной войны в одном из шахтерских поселков.

Позже выходят сборники рассказов и повестей «Зеленый гай», «Карповы эпопеи», «Барбарис».

«Мальчишка» — это история паренька Мишки Ковалева, отец которого погиб на фронте. Жизнь у Мишки трудная, путь извилист. Найти дорогу в жизни Мишке помогает давний друг его отца — слесарь паровозного депо Сергей Михайлович.

Для детей среднего школьного возраста

---

Итальянцы перебросились словами, засмеялись.

Митька не отставал:

— Хочешь, я тебе поймаю сто лягушек, а ты мне банку консервов или пачку галет?

Солдаты остановились, и Митька принялся размахивать руками. Он показывал то на лягушек, то на ставок, стараясь вдолбить им свою мысль. Но итальянцы так и не поняли его. Один забормотал что-то, и они пошли.

— Тоже мне охотники! — обиделся Митька и, помолчав, добавил: — Наверное, они лягушек все-таки не очень любят… А вообще можно попробовать наловить и понести в бараки, может, и променяют на галеты.

…Солнце скрылось за терриконами, и края громадных конусообразных куч породы, казалось, горели ярко-желтым огнем. Заводская труба стояла на возвышенности, вся — снизу доверху — была на фоне багрово-красного неба и поэтому казалась очень высокой. В низине потянуло прохладой, отчетливее запахло травой, цветами. Дневная жара спала, стало легче дышать, и мы, не спеша, сбивая головки одуванчиков, приближались к поселку.

Подходя к садам, мы заметили у одной изгороди, в кукурузе людей. Сначала я подумал, что это хозяева пололи на своем огороде и теперь собираются домой. Но, подойдя ближе, я узнал Ваську и его мать, с ними сидел какой-то мужчина в красноармейской гимнастерке. Пораженный увиденным, я остановился, дернул Митьку за рубаху.

— Смотри, Асеевы отца нашли!

Мы подошли ближе и увидели, что это был не Васькин отец. Молча мы смотрели на пленного. Васькина мать сидела к нам спиной, не оборачиваясь, словно хотела остаться неузнанной. Васька растерянно посматривал то на нас, то на мать, не решаясь что-либо сказать. Видно было, что мы явились очень некстати, никто из них не хотел, чтобы их видели.

Наконец Васька не выдержал, нетерпеливо выпалил:

— Да присядьте вы, стоите как свечки, — и обратился к матери: — Мам, не бойся, они никому не скажут.

Мы сели на землю. Васькина мать повернулась к нам.

— А я что, разве не знаю, что они никому не скажут? Только вы, ребятки, и дома не говорите, чтоб никто-никто не знал.

Пленный улыбнулся, сказал:

— Ребята, видать, надежные. Такие немцам не продаются, верно?

Вместо ответа Митька спросил:

— Вы убежали из лагеря?

— Нет, — сказал красноармеец, — вот они освободили.

— Освободили? Теть Настя, как? — загорелся Митька.

Васькина мать молчала, колебалась: говорить или нет. Наконец ответила:

— Сказала, что это наш отец…

— И отпустили?

— Не сразу. Отнесла коменданту отрез на костюм — отпустил.

— Что-то не верится, — усомнился Митька. — Что ж они такие жалостливые?

— Не жалостливые, — сказал пленный, — жадные. Да и держать меня им нет расчету: больной я. Таких все равно расстреливают. Так уж лучше продать. Вот они и торгуют…

— И что ж вы будете делать теперь? — спросил Митька у пленного.

Ответила Васькина мать:

— Подкрепится малость, наберется сил и пойдет к своим.

— Через фронт? — удивился Митька.

Красноармеец решительно кивнул:

— Да, через фронт, к нашим.

— Вот это здорово! — заерзал Митька, сидя на траве.

Он хотел еще что-то сказать, но Васькина мать перебила его:

— Только вы никому, а то это не шуточки… Если узнают в комендатуре или в полиции — не поздоровится.

— Да что вы, теть Настя! — возмутился Митька.

— Ну то-то ж! А сейчас идите домой. Мы пойдем, как стемнеет, чтоб никто не видел.

Дорогой мы делились впечатлениями.

Из головы не выходили Васька и его мать. Как могло случиться, что тетка Настя, робкая, трусливая, которая лишний раз боится за ворота выйти, и такой же трусишка ее сын Васька вдруг решились и выручили из плена красноармейца! А мы с мамой до этого даже и не додумались…

4

В тот же день я пристал к матери с просьбой пойти в лагерь и выручить какого-нибудь пленного. Она и слушать не хотела.

— И что это ты выдумал? — говорила она. — Как это так прийти и сказать: «Вот мой сын, отпустите?» Немцы, думаешь, дураки, что ли? Рассуди сам. А потом что, если узнают? Расстреляют — и все, церемониться не будут, сам знаешь. Ты это что-то придумал несуразное.

— Несуразное, — переговорил я маму. — Тебе все несуразное. Просто ты, мама, трусиха большая. А если и наш Лешка где-нибудь умирает в лагере?..

У мамы на глазах навернулись слезы, она проговорила:

— Бессовестный ты, так прямо по больному месту бить. Разве ж я не хочу? Нельзя этого сделать, понимаешь?

— Почему нельзя? Можно!

— Да с чего ты взял это?

И я выпалил:

— Васькина мать, на что уж несмелая, а вот выручила красноармейца, а ты боишься. Пришла к коменданту, сказала, что это Васькин отец, и все.

— И все?

— Да. А что ж еще?

— Выкуп надо?

— Конечно! А то разве они просто так отпускают, что ли? Лешкину рубашку шелковую можно отдать, или еще что. — Я знал, что мама строго бережет все Лешкины вещи, будто от этого зависит его жизнь, и поэтому добавил: — Лешка вернется, узнает, так еще радоваться будет.

Мама ничего не сказала, но на другой день взяла какой-то отрез, и мы пошли в лагерь.

Когда мы подошли к проволоке, несколько пленных стали просить маму, чтобы она помогла спасти одного «парня».

— Погибнет парень. Он раненый, на работу ходить не может. Мы, как могли, укрывали его, а теперь почти невозможно. Немцы могут пристрелить его… Скажите, что он ваш сын. Вот он, смотрите.

Раненый красноармеец сидел на земле у самой проволоки и за все время не проронил ни слова. Когда двое других подхватили его под руки и приподняли, чтобы показать маме, он застенчиво опустил голову, а потом поднял ее и еле слышно проговорил:

— Спасите, мамаша…

— Ну, ладно, пойду попробую, — сказала мама дрожащим голосом, оглядываясь по сторонам. — Назаров Алексей Иванович — сына моего так зовут…

Красноармейцы улыбнулись, закивали головами, повели раненого поближе к выходу.

В комендатской конторе было несколько женщин. Все они, оказывается, нашли своих «мужей», «сыновей», «братьев». Орудовали здесь два человека: немец-солдат и переводчица — рыжая девица с сильно напудренным лицом и жирно намазанными губами. На ресницах и бровях лежали целые куски черной краски. Она записывала фамилии, а солдат отбирал свертки и складывал их в угол.

Когда мы пришли, переводчица как раз направлялась к воротам лагеря. Мама подскочила к ней и, схватив за локоть, заговорила:

— Помоги, детка, выручить сына…

Переводчица отдернула руку, не взглянув на маму, фыркнула:

— Отстаньте, не трогайте руками!

Мама не отставала:

— Сын там мой раненый… Умрет он… Я вам вот, голубой шелк на кофточку. — Мама надорвала бумагу и протянула вперед руки со свертком.

Переводчица скосила глаз на сверток, как бы мимоходом спросила:

— Фамилия?

— Назаров Алеша… — быстро сказала мама. Она несколько раз повторила эти заветные для нее два слова и сунула сверток переводчице под мышку.

Переводчица подошла к часовому, что-то сказала ему, тот открыл узкую калитку из колючей проволоки. Не входя внутрь лагеря, она громко назвала две-три фамилии.

Женщины притихли, словно замерли, все превратились в слух и зрение.

— Назаров, — сказала переводчица.

Я вздрогнул, мама побледнела и схватилась за грудь, потом за горло, подалась чуть вперед. Стояла тишина, за проволокой пленные молча переглядывались.

— Назаров Алексей! — громче повторила переводчица и оглянулась на нас.

Я посмотрел на маму: «Что делать?» Она совсем растерялась, но в этот момент в лагере кто-то крикнул:

— Есть Назаров! — и к выходу подвели раненого красноармейца.

Мама бросилась вперед, я кинулся вслед за ней, подхватили «Лешку» под руки, повели. Немец с карабином удивленно смотрел нам вслед: откуда, мол, взялся такой беспомощный пленный?

5

Митька на меня обиделся: я не сразу сказал ему, что мы спасли красноармейца. А когда он узнал и пошел с бабушкой в лагерь, там уже ничего подобного не было. Прежнего коменданта сняли.

По углам стояли часовые с собаками, по проволочному заграждению пустили ток. К лагерю и близко не пускали.

Появился приказ, чтобы сообщали о пленных, за укрытие грозили расстрелом. Не знаю, выдал ли кто хоть одного, но ни мы, ни Васькина мать о своих красноармейцах никуда не сообщали. От Асеевых пленный ушел сразу же, как только стало известно о грозном приказе. А у нас оставался еще недели полторы, пока рана на его ноге не поджила так, что он смог сам ходить. Да и ушел он от нас не через фронт.

Это был совсем молодой красноармеец, чуть постарше нашего Лешки. Родом откуда-то из Иркутской области, он называл свое село, но я забыл. Звали его Сережа. Он очень много рассказывал о Сибири, какие там леса, реки, не то что в Донбассе.

— У нас хорошо! — говорил он, как-то смешно выговаривая «о». — Леса без конца и краю, воздух чистый…