Павел Лукницкий - Сквозь всю блокаду

• Название: Сквозь всю блокаду
• Автор: Павел Лукницкий
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1975

Павел Николаевич Лукницкий — автор многих книг, высоко оцененных читателями.

«Сквозь всю блокаду» — дневник военного корреспондента — повествует о мужестве и героизме защитников Ленинграда в годы Великой Отечественной войны. В основу книги положены подлинные события и факты гигантской битвы за город на Неве.

---

— Ну что ж! Получится у них то же самое!..

Пока я записывал это, Трепалин звонил: приказал приготовить санитарную машину, санитарок, медикаменты, всё — быть наготове.

Только что явился санитар, докладывает, что прибыл на машине, в полной готовности. Комбат подробно объясняет ему по карте, где можно ожидать раненых, как только разгорится решительный бой, говорит, что положение серьезное, и указывает, куда сейчас выехать с машиной, по какой дороге ехать, где стать, как и куда эвакуировать раненых, если они появятся. Вся «петрушка» должна происходить примерно в восьмистах — тысяче метрах от нас.

17 часов 30 минут

Выходил из блиндажа, — уже стемнело. Свист, — через мою голову стреляет наше орудие. Проходя по коридору нашего подземного дома, вижу: краснофлотцы в полной боевой готовности, с гранатами за поясом, делят на квадратной доске сахар, разложили его кучками, в шахматном порядке.

Фугасный снаряд разорвался около бани — дом горит. Второй — по землянке клуба. Третий — где-то правее… Четвертый, пятый…

Пьем чай. Бьют и бьют. Вбегает боец:

— Товарищ комбат! Шалаши горят рядом с нами!

Трепалин быстро:

— Гасить надо, а то корректировать будет по ним, сюда!

Бьют зажигательными. Шалаш, где стояла машина, и соседний, прямо над нами, поверх наката нашего блиндажа, горят.

— Там патроны и гранаты! Нельзя подойти — сейчас взрываться начнут!

— Тогда не подходить!

Командир 2-й роты Шепелев спокойно:

— Если гранаты РГД, ничего не будет. Патроны взорвутся, а гранаты — ничего…

— А кто знал, что здесь боеприпасы? — спрашивает Трепалин, обводя взглядом присутствующих. — Народу-то нет там? А то патроны сейчас начнут трещать… Кто положил здесь боеприпасы?

Выясняется, что в шалаше над нашими головами — склад гранат и патронов, привезенных для распределения по ротам.

— Если с запалами, — утешает Трепалин, — то сдетонирует. Взрыв знаете какой будет? Ого!.. Все мы вместе с блиндажом взлетим к черту!

Бьют и бьют. А нам выйти нельзя, мы как в ловушке, — ждем: будет взрыв или не будет?.

— Он в двух местах зажег — там, дальше, и здесь!

— Он тут хорошо дал — у самого входа, метров десять. Люди были в кино… Прервалось… — говорит боец.

— Он хочет дома зажечь, а по ним ориентировать обстрел сюда.

У нас сидит лектор, приехавший перед самым налетом тяжелыми читать доклад. Мы пьем чай. Слышно, как рвутся патроны, всё сильнее и чаще…

— Давайте доклад начинать! — решительно объявляет Трепалин. — Шалаши завтра же пошвыряем, давно надо было скинуть их!..

Докладчик перешел в соседнюю половину блиндажа, к краснофлотцам, начал доклад. Его голос доносится из-за стены. Там все собравшиеся краснофлотцы слушают его. А здесь нас восемь человек: комбат, комиссар, начальник штаба, адъютант комбата краснофлотец Ероханов, лейтенант Шепелев, связист, боец и я. Сидим за столом. На столе крошечная электрическая лампочка от аккумулятора. Связь пока работает. Шепелев тянется к телефону, вызывает «Шторм»: «Скорнякова дайте!» Разрывы продолжаются, бьет и бьет. В блиндаже у нас разговоры — о самолетах, о Маннергейме, о боевых эпизодах, каждый вспоминает. Все возбуждены ожиданием: будет взрыв или не будет? У меня мысль: вот если рванет сейчас, то и оборвется тут моя запись… Шепелев весело рассказывает — глаза блестят, — как над ним летало четыре немецких самолета и как он хотел их подбить, но не успел…

18 часов 45 минут

Всё тише. Хижины горят. Обстрел теперь редкий. Беседы продолжаются. Доклад окончен, аплодисменты. Входит парень в ватнике, из тех, кто слушал доклад, обращается к Иониди, который тоже только что вошел вместе с Цыбенко, прослушав доклад. Этот парень давно просится в разведчики. Иониди:

— Ну что ж, товарищ комбат!.. Вы человека знаете! Я — не знаю. Значит, по вашей рекомендации!

Иониди подзывает парня. Тот подходит, очень спокойный.

— К нам хочешь идти?

— Да.

— Знаешь, на что идешь?

— Знаю.

— Ну хорошо… Тогда дней десять позанимаемся, у нас — группа.

— Я и то занимаюсь уже… топографией. Сам.

— Это хорошо. Но мы еще, специально. Какого года рождения?

— Тысяча девятьсот двадцать шестого года!

Паренек — фамилия его Дмитриев — уходит.

В той половине блиндажа кроме лектора, оказывается, дожидается начала концерта бригада артистов. Они приехали вместе за несколько минут до обстрела. Не сговариваясь, им никто ничего о пожаре наверху не сказал, чтоб их не встревожить. Теперь, когда патроны уже все повзрывались, ясно, что с гранатами обошлось. Мы обсуждаем: очевидно, попросту выплавились.

Концерт вопреки обстановке…

Мы все переходим, кроме связиста, в ту половину блиндажа, где начинается концерт.

…Я среди артистов и краснофлотцев. Это бригада артистов Дома Красной Армии, приехали из Ленинграда. Группа А. Зильберштейна. Начальник бригады — Беатриса Велина. Весь наш «трюм» забит людьми. Нары заняты сидящими до самой стены. В руках краснофлотцев автоматы, винтовки. На стенах висят каски, снаряжение, амуниция. Девушки-артистки в котиковых шубках. Несколько девушек переодеваются в темноте, на нарах, завешенных плащ-палаткой. Тьма, потому что перебиты провода. Начальник связи пытается исправить свет. Пишу в полутьме — горит только одна «летучая мышь». Сижу у самой стены, рядом — Иониди, а с ним — девушка, переодевшаяся в белорусское национальное платье, дальше — баянист, играет. В углу прохода остается два-три квадратных метра пространства. Это и есть, так сказать, эстрада. За ней — печка-времянка…

Вот зажглась электрическая лампочка, вдали, у выхода, осветив висящую выстиранную тельняшку. Сегодня все ходили в баню, и последняя очередь не домылась, так как начался обстрел, а теперь уже и нет бани — сгорела.

Все сидят молча, слушая баяниста. Девушка напевает, разглядывая висящие позади меня на стене котелки, заплечные мешки, каску, потом — винтовку, подвешенную горизонтально, по бревну потолка.

Разрывы снова слышны близко…

20 часов 30 минут

Вспыхнул ослепительный свет — большая электрическая лампочка. Шесть девушек вышли надушенные, напудренные. Стали у стенки. «Левофланговая» уперлась в мои колени — тесно. Правая выступила на шаг, начала декламировать «Письмо матери». Она в красных туфлях, коричневое платье в талию…

Другая выскочила в узкий коридор между нарами, сплошь занятыми сидящими краснофлотцами. Стремительно пляшет «русскую». Наконец, смеясь, — «не могу, товарищи, тесно!» — чуть не валится на руки моряков.

Теперь артисты Таня Лукашенко и Олег Гусарев исполняют сцену из «Правда хорошо, а счастье лучше».

— Я тебя полюбила… — произносит она.

А с другой стороны блиндажа доносится голос связиста:

— «Якорь» слушает…

— Как бы я расцеловала тебя!

А от узла связи голос:

— Тремя? А куда?.. В голову?.. А вынесли его?.. Повезли?..

Бойцы слушают артистов увлеченно, с улыбками, цветущими на лицах.

…Теперь артистка Бруснигина читает рассказ «Сын» Юрия Яновского, читает хорошо, и я украдкой вижу: комроты два Шепелев тщится скрыть выступившие на глазах слезы и опасается, что кто-нибудь это увидит.

Отмечаю: никто, ни один человек, не курит.

И вот артист Корнев поет «Шотландскую застольную» под аккомпанемент баяна.

И томительно, и странно, и весело, и грустно всё это слушать и задумываться о том, где ты находишься, в какие дни, в какую минуту. Встает передо мной огромный город, озаренный и сейчас, конечно, тусклым багрянцем пожаров, — мой Ленинград. И таким нелепым кажется, что вот в километре — в полутора километрах отсюда враг, и что нам сейчас угрожает опасность, когда так прекрасен, даже исполняемый на баяне, Бетховен, и что вот эти девушки-комсомолки, оживленные, веселые, должны будут сейчас ехать во тьме, на грузовике, под обстрелом…

Я несколько минут назад тихонько расспрашивал Беатрису Абрамовну Велину, начальницу этой бригады, об их работе. Шесть присутствующих артисток и шесть артистов, почти сплошь комсомольцы и комсомолки, студенты Театрального института и Консерватории. Бригада называется «молодежной», работает с 28 июня, дала уже сто девяносто концертов по Западному и Ленинградскому фронтам, совершила десять рейдов на своей агитмашине. Были за Лугой на аэродромах, были в Выборге, в Кексгольме, на Ладожском, объехали весь Карельский перешеек, позавчера были на крейсере «Максим Горький». Попадали под бомбежки, под минометный огонь, получали по машине пулеметные очереди, но все живы-здоровы…

…Концерт кончился в десять вечера. Разрывов вблизи не было. Артисты уехали.

Что происходит на левом фланге?

22 часа 40 минут

Опять слышна стрельба. Кажется, бьют наши. Бой идет. Сколько фашистов переправилось через реку Сестру, пока неясно: всё происходит в кромешной тьме. Надо не дать фашистам закрепиться, создать на нашем берегу плацдарм, надо парализовать удар, угрожающий и Белоострову и Каменке. От Каменки на подмогу подразделению 1025-го стрелкового полка (капитана Полещука) брошена рота Мехова — 1-я рота батальона морской пехоты. Она с ходу включилась в бой. Сейчас положение таково: на участок, захваченный фашистами, с трех сторон движутся три наши группы, но одна из них — группа Полещука — пока не находит дороги, а другая почему-то задерживается, то есть точное местонахождение этих групп неизвестно, ибо связи с ними нет. Трепалин обсуждает это за картой. Затем посылает машину с где-то раздобытым бензином к своей санитарной машине, стоящей без горючего. Заодно посылает мины Сафонову. От Сафонова бензин повезут на санях.