Джакомо Казанова - Джакомо Джироламо Казанова История моей жизни - Том I

• Название: Джакомо Джироламо Казанова История моей жизни - Том I
• Автор: Джакомо Казанова
• Издательство: Издательство Захаров
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009
• ISBN: ISBN 978-5-8159-0895-6

Великий венецианский авантюрист и соблазнитель Джакомо Казанова (1725—1798) — один из интереснейших людей своей эпохи. Любовь была для него жизненной потребностью. Но на страницах «Истории моей жизни» Казанова предстает не только как пламенный любовник, преодолевающий любые препятствия на пути к своей цели, но и как тонкий и умный наблюдатель, с поразительной точностью рисующий портреты великих людей, а также быт и нравы своего времени. Именно поэтому его мемуары пользовались бешеной популярностью.

---

Брат Стефано до самого вечера развлекал меня разговорами, которые показывали его невежество и плутовство, прикрытые личиной простодушия. Он выложил передо мной все подаяния, полученные в Орсаре, — хлеб, вино, сыр, колбасы, варенья и шоколад. Многочисленные сумки, надетые на его святое одеяние, были полны провизии.

— А у вас есть деньги? — спросил я.

— Сохрани меня Бог! Наш славный орден прежде всего требует не прикасаться к деньгам. Да если бы я и решился брать их, то получил бы одну или две монетки, в то время как еды дают в десять раз больше. Поверьте мне, святой Франциск был человек великого ума.

Затем монах пригласил меня быть его сотрапезником и очень гордился, что я оказал ему эту честь.

Подойдя к Анконе, тартана всю ночь лавировала и пристала лишь утром. Этот порт был бы совсем плох, если бы не устроенная в нем плотина. Я заметил любопытное обстоятельство: в Адриатике на северном берегу много портов, а на противоположном — один или два. По всей вероятности, море отступает к востоку и через три или четыре столетия Венеция соединится с материком.

Нас поместили в старом лазарете и объявили, что будут держать на карантине двадцать восемь дней, потому что Венеция приняла два корабля из Мессины, где недавно свирепствовала чума. Я попросил комнату для себя и брата Стефано, чем он был безмерно доволен. Я также взял у евреев кровать, стол и несколько стульев, обязавшись уплатить за все по истечении карантина. А монаху моему нужна была лишь солома. Я думаю, догадайся он, что без него я умер бы от голода, ему не показалось бы столь лестным жить со мной. Один из матросов, надеявшийся на мою щедрость, пришел спросить, где мой сундучок. Я отвечал, что не имею представления, и он вместе со шкипером стал усердно разыскивать его. Альбано немало развеселил меня, когда начал извиняться, что забыл взять мой сундучок, и пообещал непременно доставить его через три недели.

Францисканцу предстояло провести со мной все двадцать восемь дней, и он рассчитывал жить за мой счет, хотя на самом деле был послан Провидением для того, чтобы поддерживать мое существование. У него имелась провизия для нас обоих на восемь дней, однако надо было думать о том, что делать дальше.

Имея это в виду, я после ужина обрисовал ему мое положение в самых трогательных словах и сказал, что до Рима нуждаюсь абсолютно во всем, но зато там получу место секретаря по рассмотрению прошений. Вообразите себе мое удивление, когда олух расчувствовался, выслушав рассказ о моих злоключениях.

— Я согласен доставить вас в Рим. Но умеете ли вы писать?

— Вы смеетесь надо мной!

— Но вот я, которого вы видите перед собой, умею написать только свое имя. Правда, я могу писать обеими руками.

— Мне казалось, вы священник.

— Нет, я монах. Мне полагается служить мессу, и поэтому я должен уметь читать. Святой Франциск — а я всего лишь его недостойный сын — не знал букв вовсе и никогда не служил мессу. Но раз вы умеете писать, то завтра мы напишем от моего имени всем особам, которых я укажу, и, ручаюсь, нам будет чем полакомиться до конца карантина.

Назавтра он целый день продержал меня за письмами, я написал их восемь, ибо по преданию его ордена считалось, что монах, не получивший милостыню у семи дверей, должен с надеждой стучаться в восьмую, где его непременно одарят. Поскольку брат Стефано уже однажды проделал путешествие в Рим, ему были известны все дома сердобольных почитателей святого Франциска, равно как и настоятели всех богатых монастырей. Мне пришлось написать тем, кого он назвал, не упуская никакой продиктованной им лжи. Он также велел за него подписаться, поскольку если бы сделал это сам, подлог сразу стал бы заметен. По его настоянию я расцветил все письма, даже те, которые адресовались женщинам, латинскими изречениями. А поскольку в ответ на мои возражения монах грозился лишить меня еды, я и решил не противиться его желаниям. Он велел написать настоятелю иезуитов, что не хочет обращаться к капуцинам — истинным безбожникам, из-за чего и сам святой Франциск не мог терпеть их. Я напрасно говорил ему, что во времена этого святого не было ни капуцинов, ни францисканцев, — он лишь называл меня невеждой. Я был уверен, что его примут за сумасшедшего и ничего не пришлют, но ошибся. Провизия явилась в неимоверном изобилии, и каждый день мы получали более, чем нужно на шесть человек. Все оставшееся мы отдавали нашему сторожу, который имел многочисленную семью.

Наконец явился приор и объявил, что мы свободны.

Я договорился с братом Стефано встретиться на бирже, а сам пошел с евреем, которому должен был за пользование мебелью, в монастырь францисканцев: там отец Лазари дал мне десять цехинов и римский адрес моего епископа.

Заплатив еврею, я отправился в трактир и скудно пообедал, но, когда выходил оттуда, на свое несчастье повстречал шкипера Альбано, который обругал меня самыми последними словами за мой обман с сундучком. Мне удалось смягчить его рассказом о своих злоключениях и распиской в том, что не имею никаких претензий. Затем я купил пару башмаков и редингот, после чего встретился со Стефано и объявил ему о своем желании поклониться Лоретской Богоматери. Я обещал ждать его там три дня, чтобы вместе идти в Рим. Он отвечал, что не хочет проходить через Лорето, а я еще пожалею о своем пренебрежении милостями святого Франциска. Тем не менее на следующий день я отправился в путь, находясь в совершенном здравии.

Я пришел в святой город уставшим до изнеможения, поскольку впервые в жизни проделал пешком пятнадцать миль по неимоверной жаре. Пил я одну лишь воду, так как старое вино, которое употребляют в этой местности, жгло мне внутренности. Должен заметить, что, несмотря на все мои страдания, я не был похож на бродягу.

На второй день я причастился в Святом доме Лоретского собора, а третий употребил на то, чтобы рассмотреть все наружные украшения этого дивного святилища. Следующим утром, с самого раннего часа, я вновь пустился в путь, истратив пока лишь три паоло на парикмахера.

Пройдя полдороги до Мачерато, я нагнал брата Стефано, который шел с величайшей неторопливостью. Он очень обрадовался мне и рассказал, что отправился из Анконы на два часа позднее меня и делает в день только по три мили, нимало не смущаясь тем, что путешествие, которое даже пешком легко совершить за неделю, займет у него два месяца. «Я хочу, — объяснил он, — прийти в Рим свежим и здоровым. Мне незачем спешить, и если вы расположены путешествовать вместе со мной, святой Франциск не преминет позаботиться о нас обоих».

Этот бездельник был мужчиной лет тридцати, с рыжими волосами, крепкого телосложения — истинный крестьянин, который сделался монахом единственно ради того, чтобы жить в праздности. Я отвечал ему, что, имея спешное дело, не могу составить ему компанию. «Я готов пройти сегодня вдвое больше, — заявил он на это, — если вы согласитесь взять отягощающий меня плащ». Предложение показалось мне забавным, я надел его плащ, а он — мой редингот. После такого переодевания мы являли собой столь комическое зрелище, что смешили всех, встречавшихся на дороге. Его плащ тянул не менее поклажи мула. В нем была дюжина карманов, и все полные, да еще пристежная сумка сзади, которую он называл «батикуло»: она содержала еды вдвое больше, чем остальные карманы, вместе взятые. Хлеб, вино, мясо, свежее и соленое, цыплята, яйца, сыр, ветчина, колбасы — всем этим можно было жить не менее двух недель.

Когда я рассказал ему, как меня принимали в Лорето, он ответил, что если бы я попросил у монсеньора Карафы письмо во все приюты до Рима, то везде было бы так же.

— Но все приюты, — добавил он, — прокляты святым Франциском, потому что там не принимают нищенствующих монахов, да они и бесполезны, так как слишком далеко отстоят друг от друга. Для нас лучше дома почитателей нашего ордена.

— А почему вы не останавливаетесь в своих монастырях?

— Не такой уж я дурак. Во-первых, меня не примут без отпускного свидетельства, которое они всегда требуют. Я даже рискую попасть в тюрьму, ведь это же самые отпетые негодяи. А во-вторых, там не так удобно, как у наших благодетелей.

На мой вопрос, почему у него нет отпускного билета, он рассказал, как угодил в тюрьму и бежал оттуда, и вся его история была наполнена ложью и нелепицами. Он являл собой дурака, который почитает всех остальных еще глупее себя. Однако же в его дурости было какое-то тонкое лукавство. Не желая казаться ханжой, он впадал в откровенное бесстыдство и ради того, чтобы рассмешить своих слушателей, позволял себе отвратительные непристойности. Имея некий изъян темперамента, он был совершенно равнодушен к прекрасному полу, однако хотел, чтобы это почиталось в нем как добродетель воздержания. Касательно сего предмета все представлялось ему достойным насмешки, и когда он входил хотя бы в легкое опьянение, своими непотребными вопросами вгонял всех в краску, а сам лишь пуще смеялся.