Михаил Кузмин - Стихотворения

• Название: Стихотворения
• Автор: Михаил Кузмин
• Жанр: Поэзия
• Год: 2000
• ISBN: 5-7331-0768-7

Поэтическое наследие М. Кузмина (1872–1936) в таком объеме издается впервые. Представлено 11 стихотворных книг и значительное количество стихотворений, не вошедших в авторские сборники. Большая часть текстов сверена с автографами, в примечаниях использованы обширные архивные материалы, в том числе Дневник поэта, а также новейшие труды отечественных и зарубежных исследователей творчества М. Кузмина.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

IV Глава. Париж

1

Снизу доносятся смутные шумы,
Крик продавцов и шум карет.
Тупо и тягостно тянутся думы,
В будущем счастья сердцу нет.
Как в голубятне, сижу я в светелке,
Мимо бежит глухой Париж…
Что собираешь сосуда осколки,
Целым разбитый вновь творишь?
Ветер в окошко мне пыль не доносит,
Смолкнут вдали колеса фур,
Бледное золото вечер набросит
На пол, на стол, на белый шнур.
Все, что минулося, снова всплывает
В этот прозрачный, светлый час.
Час одиночества, тот тебя знает,
В ком навсегда огонь погас!

2

Как в сердце сумрачно и пусто!
В грядущем — дней пустынных ряд.
Судьба — искусная Локуста, —
Как горек твой смертельный яд!
Не я ль, словам твоим послушен,
Стоял часами на мосту?
Но все ж я не был малодушен,
Не бросил жизни в темноту.
По небу пламенным размахом
Закат взвихрился выше труб,
Но я не стал бездушным прахом:
Дышу, живу, ходячий труп.
Кто грудь мою мечом разрежет?
Кто вспрыснет влагою живой?
Когда заря в ночи забрезжит,
Затеплю где светильник свой?

3

Он подошел ко мне свободно,
Сказавши: «Вашей меланхолии
Причина очень мне близка,
И если мыслить благородно,
Что наша жизнь? мираж, не более.
Любовь — безумье, труд — тоска», —
И пальцем поправлял слегка
В петлице лепестки магнолии.

Острится подбородок тонкий,
Отмечен черной эспаньолкою,
Цилиндр на голове надет,
Перчаткою играл с болонкой,
Кривились губы шуткой колкою,
И горько говорил поэт:
«И я, как ты, моя Пипетт,
На счастье лишь зубами щелкаю.

Любовь и „вечное“ искусство
На камне призрачном основаны,
И безусловна смерть одна.
Что наше сердце, наши чувства?
Не вами, нет, душа окована,
Мечта лишь нам в удел дана».
Тут осушил стакан до дна
И замолчал разочарованно.

Казалось мне, в том разговоре
Всплывало смутно сновидение,
Когда-то виденное мной,
И в этой позе, в этом взоре,
В пустых словах разуверения
Мне голос слышится иной.
И в глубь души моей больной
Входило странное влечение.

4

Чья таинственная воля
Мне в пути тебя послала,
Странно другом нарекла?
Как утоптанное поле,
Жизнь в грядущем мне предстала
И пустыней привлекла.
Так различны, так несхожи
Сердца грустные желанья,
Наши тайные мечты, —
Но тем ближе, тем дороже
Мне по улицам скитанья,
Где идешь со мною ты.
Вздохам горестным помеха,
Чувствам сладостным преграда, —
Стал сухой и горький смех.
Как испорченное эхо,
Мне на все твердит: «Не надо:
Вздохи, чувства — смертный грех».
Все, что мыслю, все, что знаю,
Я в тебе ничтожным вижу,
Будто в вогнутом стекле, —
Но очей не отвращаю
И судьбу свою приближу
К намагниченной игле.
Словно злыми палачами
К трупу вражьему прикован,
Я влачуся сам, как труп,
И беззвездными ночами
Я не буду расколдован
Ярым ревом новых труб.

5

Салон шумел веселым ульем,
В дверях мужчин теснился строй,
Манил глаза живой игрой
Ряд пышных дам по желтым стульям.
К камину опершись, поэт
Читал поэму томным девам;
Старушки думали: «Ну где вам
Вздохнуть, как мы, ему в ответ?»
В длиннейшем сюртуке политик
Юнцов гражданских поучал,
А в кресле дедовском скучал
Озлобленный и хмурый критик.
Седой старик невдалеке
Вел оживленную беседу,
То наклонялся к соседу,
То прикасался к руке,
А собеседником послушным
Был из провинции аббат,
В рябинах, низок и горбат,
С лицом живым и простодушным.
Их разговор меня привлек
Какой-то странной остротою, —
Так, утомленный темнотою,
Влечется к лампе мотылек.
Но вдруг живой мотив «редовы»
Задорно воздух пронизал, —
И дамы высыпали в зал:
Замужние, девицы, вдовы.
Шуршанье платьев, звяки шпор,
Жемчужных плеч и рук мельканье,
Эгреток бойкое блистанье,
И взгляды страстные в упор…
Духов и тел томящий запах,
Как облак душный, поднялся,
А разговор меж тем велся
О власти Рима и о папах.
И старца пламенная речь
Таким огнем была повита,
Что, мнилось, может из гранита
Родник живительный иссечь.
И я, смущенье одолев,
Спросил у спутника: «Кто это?»
Сквозь стекла поглядев лорнета,
Он отвечал: «Де Местр, Жозеф».

6

Письмо любви! о пальцы женских рук,
Дрожали ль вы, кладя печать цветную?
Как без участья тот конверт миную,
Где спят признанья, девичий испуг!
А может быть, кокетка записная
Обдуманный, холодный приговор
Прислала мне, и блещет зоркий взор,
Заранее свою победу зная?
Зовете вы, любя иль не любя, —
Что мне до вас: одна, другая, третья?
Ах, не могу огнем былым гореть я
И не хочу обманывать себя.
Я не сорву заманчивой печати,
Где сердце со стрелой и голубки…
Слова любви, вы — сладки и гибки,
Но я — уж не боец любовной рати.

7

И вот без шума и без стука
Скок на порог подруга-скука.
В лицо пытливо заглянула:
Не ждя в ответ
Ни «да», ни «нет»,
В приют привычный проскользнула.

Я ни мольбой, ни гибкой тростью
Прогнать не в силах злую гостью.
Косыми поведет глазами,
Как будто год
Со мной живет,
Сидит не двигаясь часами.

Сухой рукой укажет флягу,
Я выпью, на кровать прилягу,
Она присядет тут же рядом,
И запоет,
И обоймет,
Шурша сереющим нарядом.

С друзьями стал теперь в разводе,
И не живу я на свободе.
Не знаю, как уйти из круга:
Всех гонит прочь
В глухую ночь
Моя ревнивая подруга.

Лежу, лежу… душа пустеет.
Рука в руке закостенеет.
Сама тоска уйдет едва ли…
И день за днем
Живем, живем
Как пленники в слепом подвале.

8

Аббат воскликнул: «Вы больны,
Мое дитя, примите меры!
Как чадо церкви, чадо веры,
В своей вы жизни не вольны.
Ведь не свободный вы мыслитель,
Для вас воскрес и жив Спаситель!»
. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .

1908–1910

Вожатый*

Случится все, что предназначено,

Вожатый нас ведет.

М. К<узмин>

I. Плод зреет*

«Мы в слепоте как будто не знаем…»*

Мы в слепоте как будто не знаем,
Как тот родник, что бьется в нас, —
Божественно неисчерпаем,
Свежей и нежнее каждый раз.

Печалью взвившись, спадает весельем…
Глубже и чище родной исток…
Ведь каждый день — душе новоселье,
И каждый час — светлее чертог.

Из сердца пригоршней беру я радость,
К высоким брошу небесам
Беспечной бедности святую сладость
И все, что сделал, любя, я сам.

Все тоньше, тоньше в эфирном горниле
Синеют тучи над купами рощ, —
И вдруг, как благость, к земле опустили
Любовь, и радугу, и дождь.

1916

«Под вечер выдь в луга поемные…»*

Под вечер выдь в луга поемные,
На скошенную ляг траву…
Какие нежные и томные
Приходят мысли наяву!
Струятся небеса сиянием,
Эфир мерцает легким сном,
Как перед сладостным свиданием,
Когда уж видишь отчий дом.
Все трепетней, все благодарнее
Встречает сердце мир простой,
И лай собак за сыроварнею,
И мост, и луг, и водопой.
Я вижу все: и садик с вишнями,
И скатертью накрытый стол,
А облако стезями вышними
Плывет, как радостный посол.
Архангельские оперения
Лазурную узорят твердь.
В таком пленительном горении
Легка и незаметна смерть.
Покинет птица клетку узкую,
Растает тело… все забудь:
И милую природу русскую,
И милый тягостный твой путь.
Что мне приснится, что вспомянется
В последнем блеске бытия?
На что душа моя оглянется,
Идя в нездешние края?
На что-нибудь совсем домашнее,
Что и не вспомнишь вот теперь:
Прогулку по саду вчерашнюю,
Открытую на солнце дверь.
Ведь мысли сделались летучими,
И правишь ими уж не ты, —
Угнаться ль волею за тучами,
Что смотрят с синей высоты?
Но смерть-стрелок напрасно целится,
Я странной обречен судьбе.
Что неделимо, то не делится:
Я все живу… живу в тебе!

Июнь 1916