Ирина Мельникова - Фамильный оберег. Закат цвета фламинго

• Название: Фамильный оберег. Закат цвета фламинго
• Автор: Ирина Мельникова
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-699-52712-0

Перед смертью тетя подарила художнице Татьяне Бекешевой золотые серьги, изображавшие богиню плодородия, и серебряное кольцо с кораллом. Эти украшения когда-то принадлежали древнему сибирскому роду и из века в век передавались по женской линии. Триста лет назад ими владела юная дочь князя, которая мечтала стать воином и научилась мастерски владеть оружием. Однажды отец взял ее с собой на переговоры с русским князем Мироном Бекешевым, приехавшим покорять Сибирь. Однако встреча закончилась так, как не ожидал никто, ведь война и любовь часто идут рука об руку!.. Татьяна, узнавшая эту историю, пока не подозревала, что доставшиеся ей украшения могут полностью изменить ее жизнь…

---

По узкой дорожке навстречу ему шагал работный человек, рослый, широкоплечий, в домотканой рубахе, в портах из ровдуги, затертых до дыр, на ногах – разбитые опорки, за спиной вязанка дров – огромная, в три-четыре обхвата. Мирон невольно замедлил шаг: «Какова силища, а!»

Парень покосился на него, но уступил дорогу. Правда, долго смотрел вслед, открыв рот. Как говорится, и дух перевел, и любопытство потешил.

– Где съезжая изба? – спросил Мирон у паренька в рваной кацавейке, надетой на голое тело. Тот перестал подбрасывать ногой зоску – свинчатку, обшитую заячьей шкуркой, глянул исподлобья, махнул рукой вперед, а вслед злорадно прокричал:

– Зеленая лягуха, дурак – три уха!

Поверх тына сидела ворона и жадно клевала обглоданную кость.

«Дурная примета», – подумал Мирон и огляделся по сторонам, подыскивая, чем бы запустить в нахальную птицу. Бредущая впереди старуха захлопала в ладоши, но ворона даже не повернула головы в ее сторону. Стрелец, справлявший малую нужду возле частокола, подтянул штаны. Ворона подняла голову, скосила на него глаз и вновь принялась долбить кость, лязгая по ней крепким клювом. Стрелец быстро стянул с плеча самопал. Долго целился. Наконец вспыхнул выстрел. Эхо прокатилось глухо, отрывисто. Ворона, распластав крылья, кувыркнулась вниз и, цепляясь за выступы бревен, шлепнулась на землю.

Над башнями и стенами острога поднялись тучи ворон. С громкими криками они стали носиться над погибшей товаркой. Несколько птиц налетели на стрельца, обильно поливая его пометом. Сконфуженный служивый, закрывая голову руками, бросился в открытые ворота казенного амбара. Возле него два хмурых мужика сгружали с телеги мешки с зерном.

Мирон быстрым шагом миновал опасное место. Но возбужденные птицы долго еще носились в небе и гомонили на всю округу.

Глава 6

В съезжей избе с раннего утра и до заката солнца рьяно скрипели гусиные перья писцов. Готовые грамоты переходили в руки подьячих, которые, не разгибая спин, трудились за ясачным, хлебным, денежным, торговым столами. Подьячие скрепляли бумаги и отдавали на подпись дьяку. А тот уже решал, куда их направить дальше: письменному голове или самому воеводе Ивану Даниловичу Костомарову, правившему в Краснокаменске третий срок подряд, что для Сибири было более чем удивительно.

На воеводство дворяне соглашались охотно – и честь большая, и корм сытный да обильный. Мало того, обивали пороги Сибирского приказа, подносили щедрые почести, лишь бы достучаться до сердца приказного дьяка.

А как последует царский указ, то уж радости не передать. И сам дворянин на седьмом небе от счастья; и жена в полном восторге: ей тоже будут приносы; радуются дети: после батюшки и матушки всякий желающий подсластить воеводе зайдет на праздниках и к ним с поклоном; ликует вся дворня – ключники, подклетные: будут сыты; прыгают малые ребята: и их не забудут; пуще прежнего несет вздорные речи юродивый, живущий во дворе: ему точно что-нибудь да подадут. Все родственники и свойственники, вся челядь – поднимаются и, торжествуя, едут в огромном воеводском обозе на верную добычу…

Обычно хватало трех-четырех лет, чтобы выдворить воеводу обратно в Россию, чаще с позором, намного реже – со славою. А тех, кто задерживался дольше, чтили не один десяток лет, хоть и поминали частенько недобрым словом.

В избе было людно, тесно, душно и сумрачно. От воскового чада и книжной пыли слезились глаза. Степенно переговаривались ражие русские купцы в поддевках и толстые бухарские торговцы в халатах и тюрбанах на бритых головах; с шумом толпились пашенные крестьяне, мелкий ремесленный и служивый люд. В разномастных кафтанах, армяках, шубейках, фуфаях шлепали они побитыми сапогами, ичигами, торбазами по каменным плитам, оставляя за собой комья грязи. У каждого за пазухой или в холщовой суме либо петух, либо курица, либо поросенок; у иных кусок отбельной холстины, узорчатое полотенце или другие «поминки».

Вершил этим «вертепом» дьяк Никита Егунов – старец строгий, узколицый, морщинистый, с маленьким рыбьим ртом и скудной бородкой. Он озабоченно смотрел в подслеповатое оконце, зевал, широко раскрывая рот, не забывая всякий раз его перекрестить.

К нему и направился Мирон, вспомнив, что уже виделся с дьяком накануне. Вручал ему царскую грамоту по прибытии в Краснокаменск.

– Воеводу надобно видеть, – сказал Мирон, перекрестившись на образа, висевшие над головой дьяка.

– Здравия тебе, князь, – степенно отозвался Никита. – Иван Данилыч на берегу. Смотрит, как дощаники ладят, а затем Эпчея, кыргызского князца, принимать будет в приказной избе. Неделю тот в своих шатрах пробавляется. Воевода его томит помаленьку. Говорит, пусть дозреет, а то совсем разбаловался. Месяц назад батюшку Кодимского, что ихнее племя в веру православную пытался обратить, вельми батогами отхлестали и часовню порушили. Будешь воеводу в избе дожидаться? Ясыр [19] велю за ним послать. Парень резвый, быстро обернется.

– Не буду ждать, – Мирон направился к двери, – сам найду воеводу.

– А то гляди, – усмехнулся дьяк синими губами, – в избе-то сподручнее. Хиу [20] вон, до костей ноне пробирает. А в грязи и вовсе потонуть можно!

– Ничего! – насупился Мирон. – У нас в Воронеже тоже грязи хватает.

– Эка тебя занесло, – покачал головой дьяк, – а говорили, от самого государя доверенный человек?

– Правильно говорили, – прищурился Мирон. – Петр Алексеевич меня еще в Воронеже приметил.

Распахнулась дверь, и на пороге возник уже знакомый Мирону письменный голова – Козьма Сытов.

– О, батюшка Мирон Федорович, дорогой вы наш! Уже проснулись? А я-то думал, до вечера почивать будете! На всякий случай послал к вам Степаниду, женку мою. Она шибко хорошо кулебяки стряпает, а уж щерба из тайменя да под славную наливочку… – Он сладко зажмурился и, подхватив Мирона под руку, потащил его наружу из духоты и шума съезжей избы.

– Как ночевали? Мухи не одолевали-с? А блохи? Я распорядился кругом сухой полыни натрусить, но жрут проклятые, жрут-с!

Они сошли с высокого крыльца, и Мирон схватил письменного голову за грудки:

– Что так сладко поешь? С чего в глаза не смотришь, Козьма Демьяныч? В чьи хоромы меня поместил? Что за девку мне подложил? Решил упоить да секреты выпытать?

– Господь с вами, Мирон Федорович! – замахал руками письменный голова и отшатнулся на всякий случай на длину вытянутой руки. – Поместили вас в лучшие покои. Там у нас важные люди по приезде живут. Соседние воеводы, прикащики, государевы люди. Давеча немец один жил. Тоже от государя с поручением: карту Сибирских земель составить. А девка та, – он исподлобья покосился на Мирона хитрым глазом, – женка гуляшшая Олена. Я ее послал бельишко вам постирать. А вы в постелю ее затащили. Видно, шибко вырывалась девка, коли в лоб засветила?

Мирон хмыкнул. Завирал Козьма и не морщился. Девка совсем не смахивала на ту, что взяли силой. Похоже, и утром не прочь была продлить ночные забавы, если б не столкнул ее с лежанки. Но дальнейшие подробности выяснять не хотелось. Наверняка чести они ему не прибавят.

– Давай-ка, проведи меня по острогу, – приказал Мирон, – хочу все своими глазами посмотреть, прежде чем доклад государю составлять.

– А кулебяку отведать? – льстиво улыбнулся голова. – Степанида у меня шустрая. Уже небось пирогов напекла! Столовать она горазда! А наливочки испить? У меня оне отменные. Сладкие и горькие. Анисовая, полынная, померанцевая, зверобойная, перцовая, пихтовая, бадановая… А на ягодах! Черемуховая, малиновая, брусничная, клюквенная, – он принялся на ходу загибать пальцы. – На меду, на диких яблоках. На кедровых орешках и на ревене. За ревень, милостивый государь, китайцы золотом платят. А еще хороша наливочка на мараловом корне. Она мужицкую силу дает и крепость духа.

– С обедом погоди, – буркнул Мирон, хотя страсть как захотелось наливки, а еще больше квасу или рассолу капустного, чтобы перестали крутиться в голове мельничные жернова. – Сначала дело!

Сытов развел руками, а Мирон натянул плотнее на лоб шляпу, которую снял при входе в съезжую избу. И ссадину закрывает, и ветром не снесет. Ледяной хиус проникал под тонкую епанчу, не спасали даже суконный кафтан и камзол под ним. Мирон с завистью покосился на лисью шубу головы. Надо будет присмотреть себе более подходящую для здешних краев одежду.

– Подберем вам верхницу, – голова будто прочитал его мысли. – Эдаким чабером по посаду пройдетесь, у девок глаза лопнут! А то ваша одежа, ясно дело, больше для столичных променадов. У нас по тайге да грязи быстро поистреплется. И обутку стачаем. Есть у меня пара юфтевой кожи. Для себя берег, но уступлю, не в пример Москве, дешево.

Похоже, Сытов мог долго говорить о чем угодно, но только не о том, что интересовало Мирона, поэтому он спросил строго, давая понять голове, что государственные дела занимают его больше, чем новые сапоги: