Василь Хомченко - Боевая тревога

• Название: Боевая тревога
• Автор: Василь Хомченко
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Детская проза
• Год: 1977

Известный белорусский писатель Василий Федорович Хомченко многие годы служил в армии и хорошо знает, как проходят боевые будни советских воинов в мирные дни.

В солдатской службе нет мелочей. Умение метко поражать из стрелкового оружия цель, способность по бездорожью, когда на дворе стоит темная ночь и дорогу нельзя освещать фонариком, стремительным броском, тихо и незаметно пробраться в намеченный командиром пункт и в считанные минуты, уложившись в жесткое время, окопаться и тщательно замаскироваться – это большое воинское искусство. И чтобы им в совершенстве овладеть, нужны настойчивость, выдержка, хорошее физическое развитие, воля к победе над трудностями.

То, что в обыденной жизни кажется совсем невозможным – спать, например, в палатке зимой, – для солдата дело обычное. Натянул палатку, набросал на нее снегу, чтобы теплее было, и отдыхай, пока не поднимут по боевой тревоге.

Рассказы Василя Хомченко, включенные в эту книжку, посвящены именно этой стороне воинской жизни, будням советских солдат и матросов, охраняющих наш мирный труд.

---

– Был, – сказал Алеша. – Оттуда гильзы приносил.

– Сходи еще раз. Постой возле памятника. Погода не испортится. Мой барометр, – похлопал он себя по груди, – показывает на штиль.

– Поздно, – уклонился Алеша.

Он остался стоять, а моряк пошагал дальше. Вот он взошел на деревянную лестницу; она всползала на сопку к пятиэтажному дому, открытому, подобно маяку, ветрам, дующим со всех тридцати двух румбов (Румб – единица угловой меры, равная 1/32 части окружности.). В этом доме живет старый моряк со своим толстым, ленивым рыжим котом.

Алеша подождал, пока моряк вошел в подъезд, и вернулся назад с чувством досады и вины, что солгал. Он никогда не был в Чаячьей губе, не видел памятника, окопов. Гильзы, позеленевшие от времени, Алешз приносили мальчишки.

Можно сказать неправду своему сверстнику – ребята часто друг дружке лгут, – но не такому старому человеку, как этот моряк. Тот, конечно же, поверил и, возможно, теперь думает об Алеше в своей пустой квартире, вынимая из корзины рыбу, которую, кроме кота, некому есть.

И тут, как это бывает у мальчиков с решительными характерами, у Алеши созрело намерение «сходить в губу сейчас же, не откладывая. Тогда то, что он сказал моряку, не будет обманом.

К Чаячьей губе часа два ходу. Хотя время позднее, ночь на дворе, но какая разница, когда спать: солнце круглые сутки светит в окна. Случается, что днем лучше спится, чем ночью. Алеша принимает решение тут же, без колебаний. Дома мать уже спит и не будет знать, когда вернулся ее сын. А отца нет, он, командир подводной лодки, где-то в плавании.

Алеша подобрал на берегу прут, выброшенный морем, ободрал кору и, постукивая прутом о землю, пошел на вест (Вест – запад.). Взошел на узкую полосу осушки – оголенное отливом прибрежное дно со скользкими от водорослей камнями. Рачки, не успевшие сползти вместе с водой, теперь зарывались в ил и песок.

Было тихо и в городе, и на море. Спали люди, спали корабли – от огромных ракетоносцев с широкими ушами локаторов, до баркасов, торпедоносцев, катеров. Длинные, до половины спрятавшиеся в воде подводные лодки, как спящие аллигаторы, приткнулись к пирсам с черными от мазута сваями.

Ослаб и улегся на покой где-то в сопках ветер. Притихшее море еще зыбилось, но лениво, нехотя; поверхность его разглаживалась, и в нем теперь, дрожа, отражалось небо с поблекшими красками и слегка приглушенным светом. Только в самом зените оно зеленело, точно вобрало в себя цвет воды, сопок, тундры. На нордовом(Норд – север.) горизонте, над самым солнцем, как бы прижимая его, лежала дымчатая стальная полоса, похожая на корабельный двухлапый якорь. Увеличенное ночью солнце не такое яркое и лучистое, когда посмотришь на него – не режет глаза.

Город с домами и причалы с кораблями вскоре скрылись. Дольше всех виднелся дом на сопке, где живет старый одинокий моряк. Алеша остался один на один с морем, небом, в безлюдье и тишине, какой-то неземной, будто попал на чужую пустынную планету. Тут ни людей, ни их следов, только дикие берега, сопки, море, седые мхи – все такое же, как и тысяча, миллион лет назад, а может, и больше, когда вообще не существовало человека. И возникало ощущение, что он, Алеша, первооткрыватель этих мест, где не ступала нога человека.

Идти по побережью было легко, усталости не чувствовалось, стало даже жарко, и Алеша снял и зажал под мышкой курточку. Море совсем успокоилось, отлив затихал. Порой ветерок, очнувшись, прорывался к морю – теплый и сухой – с материка, рябил зеленую гладь моря и гнал рябь далеко от берега… До губы Чаячьей Алеша шел дольше, чем предполагал – часа два с половиной. Чаячья была обыкновенным фиордом – узким заливом, километра на два врезавшимся в сушу. Море будто ударило кулаком в сопки, раскололо и раздвинуло их. Берег губы крутой, с мысками-островками, а в одном месте, где вливалась речушка, он понижался почти до уровня моря. Там, на этом тундровом болотце, снежинками белели цветочки морошки. По всему берегу лежали большие валуны с гладкими, как лысина, верхами. Лежали кучами, будто их несли в огромных мешках, а мешки прорвались и камни высыпались. Самые крупные валуны издали напоминали палатки туристов.

Памятник десантникам бросился в глаза сразу, как только Алеша миновал болотце. Небольшая бетонная пирамида была поставлена на плоский валун. На пирамиде высечены слова: «Вам обязаны жизнью мы, живые. Подвиг ваш навсегда сохранит благодарная память народа. Морякам-десантникам 1941-1944 годов».

Алеша обошел памятник вокруг, надеясь еще что-нибудь прочитать, потому что из этой скупой надписи ничего нельзя узнать. Он слышал, что здесь высадился первый десант – восемнадцать человек. Будто дрались они трое суток и все погибли. Но ничего об этом на памятнике не написано. И нет ни одной фамилии. Памятник свидетельствовал лишь о том, что здесь когда-то был бой, здесь рвались гранаты, плющились о камень пули, молча падали на землю убитые матросы в черных бушлатах, с черными бескозырками. На валуне-цоколе и поныне оставались, как оспинки, зазубрины – следы от пуль и осколков.

Алеша вскарабкался на валун и огляделся. Увидел выше, на склоне сопки, ломаную полоску траншеи. Огибая памятник, кучи камней, траншея обеими концами упиралась в берег залива. Мальчик спрыгнул с валуна и устремился к траншее, задыхаясь от волнения и бега. На дно ее ступил неудачно, ударился коленом о стенку. Траншея разной глубины: где почва каменистая – мелкая, где земля более податливая – глубже. Она еще как бы свежая, мхом и черничником не заросла, которые хотя и густо свисали вниз, но стенок и дна не закрывали. Будто траншею только вчера . вырыли и ушли, а она теперь ждет этих людей, не осыпается, не заплывает гравием и не зарастает.

Через каждые шесть-семь шагов по внешнему краю траншеи сложены в кучки камни. Это амбразуры для стрельбы. Алеша их сосчитал – восемнадцать кучек. Из них стреляли десантники, отстаивая себя и свое море.

Идя по траншее, Алеша возле каждой амбразуры пригибался, выставлял вперед, как автомат, свой прут и кричал что есть мочи:

-Тыр-р-р! Та-та-та-тыр-р!..

И так восемнадцать раз, восемнадцать очередей. По одной за каждого моряка, который дрался здесь и погиб. Глядя из траншеи на лежащие на сопке камни, Алеша вдруг представил, что это ползут на траншею серо-зеленые солдаты. И он закричал, как, должно быть, кричал командир десанта: «Братишки, огнем их режьте! Бейте их!..» Резал сам свинцовыми очередями, били матросы, и перед траншеей росла гора мертвых врагов.

Он поднялся, как победитель, во весь рост, высоко подбросил свой прут-автомат, крикнул:

– Ура! Мы выстояли! Наша взяла!

Возбужденному после такого боя, ему хотелось почувствовать кого-нибудь рядом, чтобы поделиться радостью победы. Провел взглядом по траншее и между камнями на бруствере заметил, как шелохнулась чья-то тень. Несомненно, это был живой десантник – так хотелось Алеше.

– Салют! Я свой, Алеша Синичкин, – крикнул ему мальчик. – Я на подкрепление!

Алеша метнулся туда, где шевельнулась тень, но вдруг потемнело вокруг – облачко проехалось по солнцу, и тень исчезла. Он присел на краю траншеи и прутом начал ковырять землю в надежде что-нибудь найти. Может, исправный автомат или пулемет. Может, попадется матросская баклага с запиской. Сломался прут, начал разгребать руками. Откопал квадратное зеркальце в дюралюминиевой оправе. Стекла в рамке только половинка. Взглянул в него, увидел свою косую белую гривку, нос – чуть вздернутый, курносый, с коричневыми веснушками. Зеркальце сунул в карман вельветовых брюк. Попалась какая-то трубка с гайкой, ручка от ложки.

Наконец Алеше повезло. Каблуком выбил винтовочную обойму. Пять позеленевших патронов, сцепленных пластинкой, точно сросшихся – так их сцементировала ржавчина. Пять непрозвучавших выстрелов, невыпущенных пуль.

Больше он копать не стал. Сел на островок мягкого ягеля, долго вертел в руках обойму, не решаясь разъять ее. Так целиком и спрятал в куртку. Обхватил руками колени и смотрел на море.

Боль и тревога наполнили грудь. Ему было невыносимо жалко матросов. Точно он сам был среди них, делил с ними все поровну: жажду и страшную усталость, боль и раны, жизнь и смерть. Делил до конца, не выгадывая для себя ничего… Вот только неизвестно ничего о последних минутах десантников. Кто о них расскажет? У кого спросить? У этих валунов, которые безучастно глядят, как мимо них проходят тысячелетия, и молчат?.. Ничего они не расскажут.

Вялость, сонливость овладели им, расслабилось тело, голова затуманилась… И вдруг как бы на экране предстало перед глазами все то, что Алеше так хотелось увидеть: последние минуты десантников… Нет, они не сползли мертвые на дно траншеи, они вошли в море. Стоят в воде, окровавленные, израненные, но живые, обнявшись, поддерживая друг друга. Черные ленты бескозырок трепещут и громко хлопают на ветру, как пистолетные выстрелы. И хотя ни гранат, ни патронов не осталось, только ножи сверкают в руках, враги не отваживаются подойти поближе. Фашистов пропасть, наступают цепью, подбадривают сами себя: