Аллаверды Хаидов - Мой дом - пустыня

• Название: Мой дом - пустыня
• Автор: Аллаверды Хаидов
• Издательство: Магарыф
• Жанр: Современная проза
• Год: 1987

В сборник "Мой дом - пустыня" лауреата rосударственной премии ТССР им. Махтумкули поэта и прозаика А. Хаидова вошли ero наиболее известные произведення, рассказываюшие о жизни наших современников - строителях, чабанах. О боrатом животном мире Туркменистана.

---

Аллаверды Хаидов Мой дом - пустыня (сборник рассказов и повестей)

ИСКАТЕЛИ КЛАДА (повесть)

1

Эти горы очень высоки. Они видны с самых дальних пастбищ, как видны луна, звезды и пролетающие в вышине самолеты.

Холодные облака отдыхают на их хребте. Иногда облака опускаются до середины гор. Тогда освобожденные вершины сверкают под солнцем. И случись человеку добраться до высочайшей вершины, их, удивительная картина открылась бы перед ним: над головой его — близкое синее небо и пронзительное солнце, а под ногами клубятся серые тучи.

У подножия этих гор широко раскинулось село Серчемен.

Из горного ущелья выбивается холодный родник. Словно спасаясь от назойливых птиц, все время снующих над ним, он торопливо бежит через село. А люди бережно выводят его на поля с арбузами и дынями, с пшеницей и ячменем и делят воду между полями, как делят конфеты между детьми. Сухо, очень сухо в наших краях. Ведь после первого мая вплоть до самого октября дождя не бывает. Разве что брызнет будто по ошибке на иссушенную землю, и снова — голубое небо.

А земля горячая, как печь. Если не напоить ее, то сгорят в ней все посевы вместе с корнями. И поля сольются с равниной Серчемен, что расстилается за ними и тянется на север до самых Каракумов. Осень — пора дождей. В эту пору из влажной, размягченной земли начинают пробиваться слабые ростки травы. Всю зиму равнина, словно щетинкой, покрыта этой маленькой травкой. В первые же весенние, теплые, солнечные дни трава набирает силу. И тогда чабаны пригоняют на равнину овечьи отары. Но солнце припекает с каждым днем сильнее. И не успеет наступить лето, а зазеленевшая трава желтеет. Овцы жуют высохшую траву, а когда и она кончится, чабаны угонят своих овец в горы, а на равнине останутся следы их копытец да еще долго будет держаться терпкий овечий запах. По ночам маленькие степные лисички бегут на этот запах. Они носятся до самого рассвета, надеясь набрести на труп павшей овцы. Но то — по ночам. А днем равнина кажется вымершей. Даже суслики забиваются от солнца в свои темные норы. Трудно сказать, какого она цвета, наша равнина Серчемен. Не желтая и не серая, она не синеет в дымке, а мертво белеет. Горячий ветер налетает из пустыни Каракумы, проносится по равнине, поднимая белую пыль. Со злостью рвет он шары перекати-поля и гонит их неведомо куда, поднимая в воздух, чтоб снова швырнуть на землю. Несется он над равниной до самых высоких гор и, словно бы споткнувшись об их крутые склоны, возвращается в песчаные барханы Каракумов. Так почти круглый год равнину выжигает солнце и подметает ветер.

На этой белой равнине возвышался небольшой холм — все, что осталось от крепости, когда-то стоявшей здесь. Неистовые ветры за сотни лет засыпали песком караванные пути, замели русла арыков, только самую крепость не смогли сровнять с землей: остались основания стен и башен, занесенные белым песком.

Когда через равнину Серчемен пролегло русло Каракумского канала, все жители села Серчемен вышли встречать воду стремительной Амударьи, пробежавшей через пустыню восемьсот километров, чтоб напоить их иссохшую землю.

И тогда гул тракторов нарушил тишину равнины, а экскаваторщик добрался до того одинокого холма. И тут, под разрушенными стенами древней крепости, ковш экскаватора зацепил железный сундук. Его осторожно открыли. В сундуке среди старинных рукописей на персидском, арабском и тюркском языках оказалась деревянная шкатулка. А в той шкатулке лежала записка, написанная по-арабски:

«От равнины Серчемен ступай к горе Дегирмен. Дойди до источника Якут, текущего с горы Дегирмен. Там, где источник бьет из-под земли, умой лицо и руки, выпей воды. Тогда к силам твоим прибавится сила, к разуму — разум. Отдохни и иди вверх. Остановись против Красной скалы. Ищи и найдешь там клад».

Записку эту переправили в город. Из города прибыла экспедиция. Несколько дней провела она в торах, и, ничего не обнаружив, отбыла. Люди села Серчемен тоже пытались искать клад, но возвращались ни с чем. Но на этом разговоры о кладе не кончились. О кладе заговорил школьник Халык. Сидит Халык на подоконнике в пустом классе. Деревья дремлют, словно неспавшие всю ночь люди. Все живое укрылось в тень. Вокруг — ни души. Не верится, что придет ночная прохлада. В этой тишине особенно резко звучит чириканье одинокого воробья, что устроился на ветвях старого черного карагача, нависшего над школой.

Как все хорошо, когда принимаешь решение быть первым в классе, получать всегда, по всем предметам только пятерки. Ты тверд в своем решении и добросовестно учишь все, что задают. Учителя ставят тебя в пример, родители тобой гордятся. Жизнь кажется прекрасной.

А сегодня на последнем уроке по географии он не смог назвать возраст самых старых гор и вершину самых высоких гор в Туркменистане. Учитель долго не решался вывести ему оценку. Задавал наводящие вопросы, пытался «вытянуть», но Халык молчал. Ему хотелось провалиться сквозь землю — таким жалким и беспомощным он себе казался. Как получилось, что он не знал этого?

Сейчас он смотрит на горы, величаво темнеющие на фоне голубого неба, и думает о том, что вот они, рядом, эти горы, а он о них ничего не мог рассказать.

К воробью, чирикающему рядом на ветке карагача, подлетел приятель, потом еще два, и они весело защебетали, перебивая друг друга, вероятно, что-то очень занятное. И вдруг треск рвущейся листвы, мгновение — все как ветром сдуло, только один камешком кувыркнулся вниз. На серую землю из клюва выкатилась капелька крови, как бусинка. Мальчишка, стрелявший из рогатки, оглянувшись, поднял птицу, сунул в карман и шагнул было обратно, в кусты. И тут Халык грозно окликнул его:

— Эй, ты, стой!

Охотник вздрогнул и поднял голову. Халык узнал в нем одноклассника.

— Зачем ты убил птицу?

— Тебе-то что?

— Нельзя уничтожать птиц!

— Да тебе-то что за дело? Сам больно хороший! Ха! Чем людей учить, лучше географию пойди поучи,— и, даже не взглянув в сторону Халыка, он не спеша удалился.

Халык не помнит дня, когда бы ему так не хотелось идти домой, как сегодня. Долго-долго шел он до дома. И, стараясь скрыть, как скверно у него на душе, сразу обратился к матери:

— Давай я помогу тебе.

— Нет, сынок, помогать не надо.

— Я напою овец?

— Уже напоила.

— Может, нарвать травы?

— Спадет жара — наберешь. Ступай-ка принеси с бахчи дыню. На краю самой дальней грядки созрела одна замча. Поищи-ка.

Халык побрел на бахчу. Среди начавших созревать дынь он быстро нашел ту, о которой говорила мать. Он охватил обеими руками желтую ароматную замчу и притащил ее на веранду.

— Сынок, вот кислое молоко. Накроши туда побольше чурека. Сытого человека ни холод, ни жара не проймет, — сказала мать, ставя перед Халыком керамическое блюдо с густым кислым молоком.

Когда Халык пообедал, пришел отец. Он с головы до ног был в пыли, от этого смуглое лицо его казалось еще темнее.

— Ну, Халык, сынок, какими вестями порадуешь? Закончил учебу?

— Закончил.

— Получил последнюю пятерку?

— С пятеркой не получилось, папа... вышла тройка.

— Та-а-к... тройка, значит.

— Тройка.

Отец молча вымылся, ни слова не говоря, облокотился о подушку и стал пить чай. Почувствовав приятный запах, обернулся, посмотрел на лежащую в углу дыню, но ничего не сказал.

Мальчик, наблюдавший за отцом, ждал, когда тот заговорит. Выпив две пиалы и приступая к третьей, отец обратился к сыну:

— Что же дальше, сынок?

— Не поправишь.

— Я спрашиваю о том, что ты думаешь делать летом. Мне нужен помощник. За одно лето ты научишься обрабатывать хлопчатник на тракторе.

— Нет, папа. У меня есть другой план. Только сперва объясните мне, кем нам доводится Ленгер-ага?

— Ну, это тебе лучше мама растолкует.

Мать с удовольствием пустилась в объяснения.

— Понимаешь ли, малыш, отец Ленгер-аги и мой дед — двоюродные братья, а жена Ленгер-аги, будучи племянницей моей бабушки по материнской линии, приходится, таким образом, мне теткой...

Халык был поражен сложностью родственных связей. Во всяком случае, Ленгер-ага оказался не очень дальним родственником.

— Как ты думаешь, папа, согласится Ленгер-ага взять меня с собой в горы — искать клад?

— Сынок, клад, возможно, был выкопан на следующий же день после того, как его зарыли. Поэтому-то никто так и не смог отыскать его до сих пор.

— Как бы там ни было, папа, я пойду в горы. Я не смог ответить на вопрос учителя именно потому, что мало знаю наши горы.

— Умно говоришь, сынок.

— Нет, нет, и не говори, сынок. Слушать не хочу. Я не пущу тебя в горы. Оставь даже мысли об этом. Змеи, гепарды, скорпионы... — всполошилась мать.

— Мама, а наш родственник Ленгер-ага всю жизнь ходит в горы и никто его не трогает: ни гепарды, ни скорпионы...