Валентин Рыбин - Семь песков Хорезма

• Название: Семь песков Хорезма
• Автор: Валентин Рыбин
• Издательство: РИПО «Туркменистан»
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1991
• ISBN: 5-8320-0490-6

Исторический роман Валентина Рыбина повествует о борьбе хивинских туркмен за независимость и создание собственного государства под предводительством известного туркменского вождя Атамурад-хана.

Тесно с судьбами свободолюбивых кочевников переплетаем ся судьба беглого русского пушкаря Сергея. Проданный в рабство, он становится командующим артиллерией у хивинского хана и тайно поддерживает туркмен, спасших его от неволи.

---

— Оно, небось, и в Сибири не хуже, чем здесь или в Хиве, — со злостью отозвался дед Касьян. — И не лезь в мужские разговоры. Ложись лучше... А то топчется, топчется... Только зря лучину жгешь, масла на тебя не напасешься.

Нудно и скучно тянулась долгая уральская зима. Но вот в начале марта, когда снег уже отяжелел и стал прилипать к санным полозьям, нежданно-негаданно прокатилась по Покровке большая крытая карета на колесах в сопровождении полсотни казаков з полушубках и мерлушковых шапках. Касьян возился в сарае, бабка с Кирилкой сгребали в кучу навоз. Они тоже кинулись к воротам взглянуть на приехавших.

— Не в ровен час барин пожаловал, — засомневалась Ефросинья. — Рано ишо ему на летовку.

— Да то и не барин вовсе, — возразил Касьян, — Чужие какие-то казаки, не барские. В мерлушковых папахах все...

Пока думали да гадали, строй казаков развернулся и подъехал к Касьяновой избе. Вместе с казаками явился староста Шульц.

— Жив твой мальчонка-то, которого из Хивы привез? — спросил Шульц.

— Жив, вон он... А зачем он вам спонадобился? — сердце у Касьяна захолодело.

— Затем, что надо! — грубо отозвался Шульц и приказал Касьяну вместе с мальцом садиться в карету.

Ефросинья заплакала, запричитала:

— Ох, горюшко нам, горе-горькое! Дознались окаянные... Ой, Кирилушка, да за что же тебя-то, сиротинушку несчастного в Лянбург?

— Цыц, старая! — прикрикнул старший, с погонами хорунжего. — Ничего с твоим Кирилушкой не сделается. Не съест его губернатор! — И повел Кирилла к карете. Касьян, тупо озираясь по сторонам, словно ища помощи, побрел следом.

Ефросинья успела забежать в избу, вынесла пышки, сунула старику, и опять завыла:

— На кого же вы меня оставляете! Всю жизнь мыкалась одна, когда он в Хиве невольничал, и опять его заарестовали!

Кучер щелкнул длинным кнутом, лошади сорвались с места, и понеслась крытая коляска по мокрому снегу.

Казаки поскакали следом. Крестьяне, выйдя из изб, молча смотрели вслед уехавшим и уже потихоньку принялись осуждать Ефросинью: «Ишь ты, спрятала змееныша, пригрела в своей избе... Не хватало нам еще тут хивинского духу...»

Карета между тем катила по берегу Урала, из-под конских копыт летели ошметки снега и грязи. Не успел дед с приемным внуком опомниться, как оказались в самом городе Оренбурге. Вылезли перед собором на площади и затоптались на месте, оглушенные колокольным звоном, как раз звонили к обедне. Народу на площади тьма-тьмущая, и не понять ни деду Касьяну, ни Кирилке, отчего понабежало столько люда. Но вот от губернаторского высокого дома, с колоннами и множеством окон, потянулась к караван-сараю кучка нарядно одетых хивинцев. И понеслись голоса отовсюду: «Вон оно, вон оне, нехристи!» Касьян перетрусил, увидев хивинского посла с его свитой, и теперь уже без всяких сомнений решил: «Затребовали нас с Кирилкой назад в Хиву! Другого не могет быть! Иначе зачем же привезли к самому губернатору?!»

— Ну ладно, айда, холопы, неча глаза пялить на басурман! — весело распорядился хорунжий. — Небось, в Хиве нагляделись на них!

Хорунжий ввел старика с мальцом в губернаторский дом. Он приказал Касьяну оставаться в вестибюле, а Кирилку повел по коридору, и, остановившись у одной из дверей, постучал. Дверь открылась, и на пороге появился казак без ремня, с расстегнутым воротником. Пахло от него вином, и глаза горели красным огнем, как у черта. Хорунжий доложил, что распоряжение выполнено: малец, бывший хивинский невольник, доставлен в целости и сохранности. Из другой комнаты донеслось:

— Пусть войдет сюда!

Хорунжий подтолкнул Кирилку, и тот в полном неведении, зачем его сюда привезли, вошел во вторую комнату. Он увидел сидящего на диване барина с роскошными черными усами и вьющейся шевелюрой. Барив был в белой шелковой рубахе и, по всему видно, малость пьян, потому как на столе стояли бутылки, стаканы и всякая закуска: колбаса нарезанная, осетрина, огурцы соленые.

— Садись, Кирилл. За стол садись, поешь с дороги, — сказал, широко улыбаясь, барин. Видя, что мальчик боится, насильно усадил его на стул, подал ломтик хлеба с колбасой. — Ешь, ешь, Кирилл Сергеевич, и не удивляйся. В нашей жизни ничего удивительного нет. Все просто. Я был в Хиве, и отец твой спас мне жизнь. А я в благодарность ему спасаю тебя от голода и холода, от беспросветной доли твоей. Ты понял меня?

— Угу, — кивнул Кирилл, давясь от поспешности затиснутыми в рот колбасой и хлебом.

— Отец твой, Сергей Алексеевич, прекрасной души человек, просил устроить твою жизнь... Вот я подумал, посоветовался с здешним оренбургским губернатором генералом Обручевым, и решили мы с ним определить тебя в Неплюевский кадетский корпус. Слыхал о таком?

— Нет, — отозвался Кирилл, не переставая жевать.

— Это школа такая... военная, — начал пояснять Данилевский. — Будешь в ней жить и учиться, а как закончишь учебу, получишь младший офицерский чин и будешь называться господином.

— Кто — я? — не понял Кирилка.

— Ты, конечно, а кто же! — Данилевский засмеялся и взлохматил пятерней голову мальчика.— Поешь и отведу я тебя в кадетский корпус, к начальнику. Там тепло и чисто...

— А деда куда же? — спросил Кирилл. — Он внизу, у дверей, один сидит.

— Дед назад в деревню свою вернется. Будет навещать тебя время от времени, это не возбраняется, — охотно растолковал Данилевский и вынул из походной сумки сложенный вчетверо листок. — Читать ты, конечно, не умеешь... Это от твоего отца письмо. Просил он, чтобы я передал и зачитал, что тут записано. Вот слушай: «Кирилушка, сынок мой, это я тебе пишу, твой тятька. Вот пишу, а сам не знаю, найдет ли тебя мое письмецо? Может, и твой след сгинул в степях кайсакских... Но коли дойдет до тебя мое письмо, то знай, о тебе я помню и всегда буду помнить, А может, еще и свидимся, хотя мало вероятно. В Россию мне возвращаться нельзя, потому что я провинился сильно перед государем, и прощения мне не будет... Но ты знай и помни, сынок, где бы я ни жил и кому ни служил, а Родины своей не предам...

Письмо было длинным и сбивчивым в мысли. Кирилка слушал с широко раскрытыми глазами и ждал самого главного — строчек о матери, но о ней было всего не сколько слов: «Нет у тебя мамки, сынок... Похоронил я ее, горемычную.... Теперь ты и я — одни на всем белом свое. Не забывай обо мне, а я о тебе всегда помнил и помнить до самого смертного часа буду...»

Расстроило отцовское письмо Кирилку. Сидел он за столом, ел и плакал, растирая кулаком слезы по щекам. Данилевский стоял рядом и встряхивал его за плечо.

— Ничего, Кирилл, крепись... В жизни и не такое бывает... Главное, не падать духом. Жизнь любит людей сильных духом, таких, как твой отец... А ты похож на него... Обличив у тебя отцовское, и взгляд такой же дерзкий.

Касьян поджидал своего мальца, сидя в вестибюле у зеркала и украдкой рассматривая заросшее бородой и усами лицо. Увидев господ офицеров и с ними Кирилла, старик вскочил, вытянулся в струнку. Данилевский, приосанившись, спросил:

— Это и есть твой дед Касьян?

— Угу, — сказал Кирилка и, ухватившись за рукав Касьяна, похвастался: — Дед, а я здесь останусь... учиться буду на офицера. Ей-богу, не вру.

Касьян ошалело молчал, только хлопал глазами. И совсем растерялся, когда Данилевский вынул из карма на кошель и дал старику несколько крупных ассигнаций:

— Вот возьми, старик, будешь на эти деньги своего приемного внука баловать... Приезжай к нему почаще. Все же кадетский корпус хоть и царское заведение, но и о тебе пусть Кирилл не забывает...

— Да как же иначе-то... Да я ж ему, можно сказать, второй отец... С отцом-то его мы вместе пушки у хана чинили. А Чарбаг их, мастерские пушечные, считай, я сам вот этими руками жестью покрыл!

— Ты вот что, старик, — посоветовал Данилевский, — будет случай, если наладится с Хивой торговля да пойдут туда русские караваны, спроводи с каким-нибудь приказчиком письмецо Сергею. Отпиши ему обо мне и то, что сынок его в Неплюевский кадетский корпус определен... Если же явится возможность, я и сам извещу его...

Двор кадетского корпуса располагался рядом. Войдя, полковник Данилевский распорядился, чтобы позвали кого-либо из начальства. Вскоре явился комендант. Полковник подал письменное распоряжение военного губернатора о зачислении Кирилла Лихарева кадетом. Комендант взял за руку Кирилку, но Данилевский остановил мальчика.

— Ну что, Кирилл, давай попрощаемся. Бог даст, увидимся еще — ведь в одном Отечестве живем. Не забывай меня. — Данилевский обнял мальчика.

Дед Касьян тоже обнял мальца и пообещал деньков через десять наведаться...

XIII

В Хиве продолжались работы по возведению большой стены. Тысячи невольников-персиян ежедневно сгонялись на ямы, где замешивалась пахса (Пахса — глина для кладки стен). Словно черные грачи, торчали они на стене вокруг всего города. И стена росла, поднималась все выше. Аллакули-хан мечтал видеть столицу Хорезма обнесенную стеной с девятью воротами. И вот они — все девять, со всех сторон. Добротные ворота из крепкого дерева, окованные железом. Рахимкули-хан осуществил мечту покойного отца.