Вадим Кожинов - Тютчев

• Название: Тютчев
• Автор: Вадим Кожинов
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1988
• ISBN: 5-235-00022-6

Книга представляет собой всецело основанный на документах и свидетельствах современников рассказ о судьбе одного из величайших лирических поэтов; как известно, имя Ф.И. Тютчева было включено — в числе десяти крупнейших русских художников слова — в «Список лиц, коим предположено поставить монументы», скрепленный в 1918 году подписью В. И. Ленина. Поскольку лирическое творчество особенно нераздельно связано с жизненной судьбой автора, биография Тютчева имеет первостепенное и поистине необходимое значение для понимания его поэзии; в раскрытии этой глубокой связи жизни и творчества и состоит одна из главных задач книги.

---

Канкрин отказался исполнить дерзостное требование Пушкина. Но поэт своим поступком выявил со всей очевидностью свое понимание ситуации и свою волю. Постоянно общавшийся в это время с Пушкиным Владимир Соллогуб свидетельствовал, что именно клевета о связи жены поэта с царем делает понятным, «почему Пушкин искал смерти и бросался на всякого встречного и поперечного».

Во время своей последней встречи с Николаем I, состоявшейся за три дня до дуэли, Пушкин с ошеломившей царя прямотой сказал ему: «Я… вас самих подозревал в ухаживании за моей женою…»

Что же касается Дантеса, Пушкин уже в первой половине ноября заявил Соллогубу: «Дуэли никакой не будет». Легко согласившись на отсрочку дуэли до 20 ноября, поэт 17 ноября пишет секундантам: «Я вызвал г-на Ж. Геккерна (Дантеса. — В. К.) на дуэль… И я же прошу теперь… считать этот вызов как бы не имевшим места, узнав…, что г-н Жорж Геккерн решил объявить о Своем намерении жениться на мадемуазель Гончаровой (Екатерине, сестре жены поэта. — В. К.) после дуэли. У меня нет никаких оснований приписывать его решение соображениям, недостойным благородного человека». В декабре Пушкин, сообщая своему отцу о предстоящей свадьбе Екатерины, пишет о Дантесе: «Это очень красивый и добрый малый».

И у нас нет никаких оснований думать, что Пушкин в этих своих высказываниях был вопиюще неискренним, скрывая свою непримиримую ненависть. Он говорил секундантам 17 ноября: «Я признал и готов признать, что г. Дантес действовал как честный человек». А 21 ноября сказал своему секунданту Соллогубу: «С сыном уже покончено… (то есть к нему нет никаких претензий.—В. К.). Вы мне теперь старичка подавайте». Губы его задрожали, глаза налились кровью. Он был… страшен».

Это резкое различие в отношении Пушкина к Дантесу и Геккерну объясняется тем, что поэт довольно скоро увидел в Дантесе всего-навсего марионетку в руках голландского посланника. Он сказал в своем письме Геккерну о Дантесе: «Всем его поведением (впрочем, в достаточной степени неловким) руководили вы».

Нельзя не упомянуть о том, что вечером 25 января 1837 года (дуэль состоялась днем 27 января) Пушкин и Дантес с женами были в гостях у Вяземского. Сын последнего Павел свидетельствовал, что все «были спокойны, веселы, принимали участие в общем разговоре. В этот самый день было уже отправлено Пушкиным барону Геккерну оскорбительное письмо[33]. Смотря на жену, он сказал в этот вечер: «Меня забавляет то, что этот господин (Дантес. — В. К.) забавляет мою жену, не зная, что ожидает его дома. Впрочем, с этим молодым человеком мои счеты кончены».

Из этого явствует, что Пушкин в канун дуэли не предполагал возможности поединка с Дантесом. Но об этом речь пойдет ниже. Петр Вяземский, который более чем кто-либо проник в суть событий, писал через полмесяца после дуэли, что Дантес был «опутан темными интригами своего отца. Он приносил себя ему в жертву». В конце концов он и к барьеру вышел вместо Геккерна.

Речь идет, вполне понятно, не о каком-либо «оправдании» Дантеса (который к тому же в будущем, уже во Франции, проявил себя как верный «ученик» Геккерна), но лишь о том, что противостояние Пушкина и Дантеса было только самым внешним, не столь уж существенным проявлением рокового конфликта. Неизмеримо более существенно столкновение Пушкина с Геккерном, хотя и последний был все же исполнителем, а не руководителем злодейского заговора против Пушкина.

В уже упомянутой работе Д. Д. Благой убедительно раскрыл суть этого заговора. Пушкин стремился играть очень весомую роль в судьбе родины и потому должен был находиться там, где «делалась политика». Но, доказывает Д. Д. Благой, чем больше Пушкин «вовлекался в сферу придворно-великосветской жизни, тем самым оказываясь ближе и к царю, число врагов — и крайне опасных, влиятельных — все возрастало. Зто было непосредственно связано с той политической линией, которую он повел по возвращении его Николаем из ссылки». Пушкин был непримиримым противником людей, «окружающих престол и стремящихся, как он считал, помешать преобразовательным намерениям царя… — развивает свою мысль Д. Д. Благой. — Это придворно-светская клика, новоявленная (без исторических традиций, с презрением к простому народу, с европейским внешним лоском, но без передовой европейской образованности) знать… Опасность, что царь не только услышит, но может и прислушаться к голосу поэта… существовала. Оживленные и встревоженные, негодующие толки обо всем этом, безусловно, шли среди придворно-светских «рабов и льстецов», особенно в одном из реакционнейших гнезд императорской столицы, влиятельнейшем политическом салоне, связанном многими нитями с реакционными политическими салонами Парижа и Вены, салоне жены министра иностранных дел… графини Нессельроде, которая была злейшим личным врагом Пушкина… Но как обезвредить дерзкого «сочинителя»?.. Царь, как они имели некоторое основание считать, ему «покровительствовал». Д. Д. Благой приводит целый ряд подтверждающих этот вывод фактов, — в частности, данное в начале 1836 года царем разрешение Пушкину, несмотря на резкие возражения ряда влиятельных лиц, издавать свой журнал.

Особенную ненависть в салоне Нессельроде вызывала, вполне понятно, внешнеполитическая позиция Пушкина, которую он запечатлел в имевших небывалый резонанс стихотворениях «Клеветникам России» и «Бородинская годовщина», и постоянно высказывал царю и его приближенным. Так, например, он писал ближайшему советнику царя Бенкендорфу: «…Озлобленная Европа нападает покамест на Россию не оружием, но ежедневной бешеной клеветой… Пускай позволят нам, русским писателям, отражать бесстыдные и невежественные нападения иностранных газет». Эту задачу, как мы еще увидим, стремился исполнить позднее и Тютчев, чем был крайне недоволен тот же Нессельроде.

И именно в салоне Нессельроде при участии Геккерна, который издавна был связан, как отмечает Д. Д. Благой, «с салоном мадам Нессельроде (в дипломатических кругах Петербурга его еще в конце 20-х годов считали агентом — «шпионом» — ее мужа, министра)», и был состряпан гнусный пасквиль. Он преследовал цель, по определению Д. Д. Благого, «натравить поэта на царя и тем самым его погубить», или, иными словами, «вовлечь, его в прямое столкновение с царем, которое при хорошо всем известном и пылким… нраве поэта могло бы привести к тягчайшим для него последствиям».

Пушкин, как мы еще увидим, понимал, что «первоисточником» пасквиля была Нессельроде и в конечном счете ее муж. Но прямой, открытый удар поэт направил не против жены всесильного министра (это было бы не только предельно опасно, но и бесполезно, ведь реальных доказательств поэт представить не мог), а против Геккерна, которого он не раз называл изготовителем пасквиля. В этом был убежден и Николай I (сын его, Александр II — о чем еще будет речь, — узнал уже всю правду). Познакомившись после гибели Пушкина[34] с текстом пасквиля и обнаружив, что речь там идет и о нем самом, императоре, Николай I испытал чувство ярости.

Об этом убедительно говорится в работе «О гибели Пушкина» Н. Я. Эйдельмана, который полагает, что «главным для Николая I было не столкновение Пушкин — Геккерн, а конфликт Геккерн — царь, в котором гибель поэта была лишь завершающим эпизодом». И в самом деле: попытка «натравить» Пушкина на царя волей-неволей означала «использование» Николая I в грязной игре. Потому после ознакомления с пасквилем Николай назвал Геккерна «гнусной канальей» и, как справедливо подчеркивает Н. Я. Эйдельман, «повел дело весьма круто: с позором, без прощальной аудиенции из Петербурга был выслан посол «родственной державы» (голландская королева — точнее, принцесса, — В. К. — Анна Павловна — родная сестра Николая I)».

Весьма примечательно, что правивший в Голландии принц Вильгельм Оранский, выражая полное согласие с решением Николая I, писал ему 12 февраля 1837 года о своем изгнанном из России посланнике Геккерне: «Он кончил бы тем, что запутал бы наши отношения Бог знает с какой целью». Но к этому можно добавить, что Геккерн стремился именно «запутать» отношения и между Николаем I и Пушкиным.

Правда, как уже говорилось, он делал это не по своей собственной воле. И Пушкин ясно понимал, кто за ним стоит. Соллогуб рассказал о разговоре с поэтом еще в начале ноября 1836 года: «В сочинении присланного ему всем известногб диплома (то есть пасквиля. — В. К.) он подозревал одну даму, которую мне и назвал». Соллогуб не решился привести имя «дамы», но никто из исследователей не сомневается, что речь идет о жене Нессельроде. Позднее открыто назвал это имя другой человек, который, конечно, был хорошо осведомлен: «Государь Александр Николаевич, — писал князь А. М. Голицын, — у себя в Зимнем Дворце за столом, в ограниченном кругу лиц, громко сказал: «Ну, так вот теперь знают автора анонимных писем, которые были причиной смерти Пушкина; это Нессельроде».