Джеймс Блэйлок - «Если», 1997 № 07

• Название: «Если», 1997 № 07
• Автор: Джеймс Блэйлок
• Издательство: ООО "Любимая книга"
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1997
• ISBN: 0136-0140

ФАНТАСТИКАЕжемесячный журнал
Содержание:

Джеймс Блэйлок. БУМАЖНЫЕ ДРАКОНЫ, рассказ

Алексей Зарубин. ИСЦЕЛЕНИЕ, рассказ

Владимир Губарев. БРИЛЛИАНТОВЫЙ ДЫМ

Нэнси Кресс. ДИКА, СВОЕВОЛЬНА, НЕ ОБУЗДАТЬ…, повесть

Харлан Эллисон. РАЗРУШИТЕЛЬНАЯ СИЛА, рассказ

Ревекка Фрумкина. «Я НИКОМУ НЕ ЖЕЛАЮ ЗЛА»

Джин Вулф. ЗИККУРАТ, повесть

Вл. Гаков. МАСТЕР-ОТДЕЛОЧНИК

Конкурс «Альтернативная реальность»

*Игорь Лебединский. ЗЕЛЕНАЯ ПАЛОЧКА, рассказ

Евгений Харитонов. МЫ ЖИЛИ ПО СОСЕДСТВУ

НФ-новости

Рецензии

Personalia

Видеодром

*Тема

-- Василий Горчаков. ЗАМКНУТАЯ ВСЕЛЕННАЯ «ЭНТЕРПРАЙЗ»

*Герой экрана

-- Евгений Зуенко. ПОЛ АТРИДЕС СТАНОВИТСЯ АГЕНТОМ

*Рецензии

*Как это делается

-- Сергей Кудрявцев. КИНО КАК ИСКУССТВО СПЕЦЭФФЕКТОВ

*Арсений Иванов. НОВОСТИ СО СЪЕМОЧНОЙ ПЛОЩАДКИ

_{Оформление обложки А. Жабинского, Е. Спроге.Работа художников А. Жабинского, Н. Алексеева, О. Васильева, А. Михайлова, А. Филиппова, С. Шехова.}

---

И Анна Болейн вышла из положения, послав ее святейшеству улыбку — первую улыбку, которой заложница удостоила кого-либо в этих стенах. Улыбка преобразила худощавое лицо, сделала его озорным, а большие темные глазищи — колодцами соблазна. На память Лемберт пришли строки, принадлежавшие двоюродному брату Анны, поэту Томасу Уайету4: «Дика, своевольна, не обуздать, но жизнь за нее я готов отдать…».

В своеобразной, вроде бы живой и вместе с тем отстраненной манере, какой Лемберт ни у кого больше не встречала, Анна заявила:

— По-видимому, ваше святейшество, нам случалось грезить целями, которые попросту недостижимы. Но это наша, а не ваша вина, и мы выражаем надежду, что просьба, с которой мы к вам пришли, не окажется невыполнимой…

Откровенно. И даже изящно, несмотря на промахи электронного переводчика и вопреки несуразному царственному «мы» вместо «я». Лемберт снова взглянула на Калхейна — а тот смотрел на Анну сверху вниз с откровенным обожанием, как на редкий экзотический цветок. Ну как он может? Тощее тельце, никакого мышечного тонуса, не говоря уж о дополнительных органах, заурядное личико, мушка на шее… А нынче не шестнадцатый век. Калхейн глупец!

Точно так же, как глупцом оказался Томас Уайет. И сэр Гарри Перси. И Генрих, английский король. Всех их сразила не ее красота, а странное, неуловимое обаяние.

Ее святейшество рассмеялась.

— Встаньте, ваша светлость. В наше время перед официальными лицами колен не преклоняют.

Ваша светлость! Первосвященница взяла за правило обращаться к заложникам в манере, свойственной их родному времени. Но в данном-то случае это титулование лишь затруднит привыкание заложницы к новым условиям!

А какое мне, собственно, дело, вспылила Лемберт в собственный адрес, до того, привыкнет она или не привыкнет? Да ровным счетом никакого. Меня заботит безрассудная увлеченность Калхейна — это да, но и то потому, наверное, что он отверг меня как женщину. У отвергнутых аппетит разгорается еще сильнее — в любом столетии…

— Я намерена, ваша светлость, — произнесла ее святейшество, когда Анна поднялась, — задать вам несколько вопросов. Вы вправе ответить на них любым угодным вам образом. Моя задача — убедиться, что с вами обращаются хорошо и что благородной науке предотвращения войн, которая избрала вас святой заложницей, служат достойные люди. Вам понятно, что я говорю?

— Да, понятно.

— Получаете ли вы все необходимое вам для комфорта в быту?

— Да.

— А для комфорта душевного? Выполняются ли ваши просьбы о книгах, предметах искусства и вообще просьбы любого характера? Есть ли у вас с кем общаться?

— Нет, — ответила Анна.

От Лемберт не укрылось, что Брилл буквально оцепенел. Ее святейшество переспросила:

— Нет?

— Для нашего душевного комфорта — да и для комфорта в быту, если угодно, необходимо разобраться в нашем нынешнем положении со всей возможной полнотой. Без этого ни одно разумное существо обрести душевный покой не может…

— Вам, — вмешался Брилл, — сообщили все, что касается вашей нынешней жизни. Вы же хотите другого — узнать о событиях, которые теперь, в силу вашего пребывания здесь, никогда не произойдут.

— Но ведь они произошли, лорд Брилл, иначе о них никто бы не знал. И вы тоже.

— В вашем временном потоке этих событий больше не случится.

Лемберт явственно слышала, что в голосе директора нарастает еле сдерживаемый гнев. Интересно, а первосвященница тоже слышит? Анне Болейн, разумеется, невдомек, сколь серьезные последствия может повлечь за собой обвинение со стороны ее святейшества в нарушении правил обращения с заложниками. Если Брилл честолюбив — а почему бы и нет? — подобное обвинение может поломать ему дальнейшую карьеру.

— Наше время стало теперь вашим временем, — быстро нашлась Анна. — Вы сами обратили одно в другое. Мы своего нынешнего положения не выбирали. И если ваше время стало теперь и нашим, тогда мы безусловно имеем право на знание, сопутствовавшее нашему собственному времени. — Она бросила взгляд на первосвященницу. — Во имя нашего душевного покоя.

— Ваше святейшество… — начал было Брилл.

— Нет, нет! Королева Анна права. Ее аргументы весомы. Вы выделите квалифицированного специалиста и обяжете его дать ответ на любые — подчеркиваю, любые! — вопросы относительно ее судьбы в потоке Дельта и относительно событий, ожидавших Англию в случае, если бы королева не стала священной заложницей.

Брилл нехотя кивнул.

— До свидания, ваша светлость, — произнесла ее святейшество. — Через две недели я вернусь и вновь поинтересуюсь вашим самочувствием…

Через две недели? Следующий визит сюда первосвященнице полагалось бы нанести не ранее чем через полгода. Лемберт покосилась на Калхейна, хотела оценить его реакцию на эту вопиюще нарочитую охоту за ошибками Института времени. Но Калхейн не поднимал глаз от пола, к которому Анна Болейн склонилась в очередном неуместном реверансе, и от бархатных юбок, которые улеглись вокруг нее золотым кольцом.

И опять они прислали к ней простолюдина! Простолюдин будет рассказывать ей о нынешней ее жизни и той, какую она потеряла. И не сумеет скрыть, что очарован ею. Впрочем, этого от Анны не умел скрыть никогда и никто. И она терпела даже таких нахалов от сохи, покуда они были ей полезны. Вот если мастер Калхейн осмелится на излияния, тогда незамедлительно получит нагоняй, как получил выскочка Смитон.

Пусть представители низших сословий не рассчитывают, что она станет обходиться с ними учтиво, как с благородными дворянами.

Впрочем, он вел себя достаточно скромно, несмело вошел в комнату, присел на стул с прямой спинкой. А Анна расположилась в огромном резном кресле, однако плотно скрестила руки на груди, чтобы удержать их от дрожи.

— Скажите мне, какой смертью я умерла в 1536 году.

Господи Боже! Доводилось ли кому-либо прежде выговорить столь противоестественную фразу?

— Вы были обезглавлены, — пролепетал Калхейн. — Вас обвинили в измене.

Он запнулся, покраснев. Ей все стало ясно. Применительно к королеве обвинение в измене может означать только одно.

— Он обвинил меня в прелюбодеянии. Чтобы избавиться от меня и жениться в третий раз.

— Да.

— На Джейн Сеймур?

— Да.

— Успела ли я до того принести ему сына?

— Нет.

— А Джейн Сеймур родила ему сына?

— Да. Эдуарда Шестого. Но он умер шестнадцатилетним, через несколько лет после самого Генриха.

Ну что ж, вот известие отчасти радостное, но недостаточно радостное, чтобы расплавить комок в горле. Ее обвинили в измене. И у нее так и не было сына… Нет, Генриха не просто потянуло на эту стерву Сеймур. Значит, он возненавидел ее, Анну. Прелюбодеяние…

— С кем?

Несмотря на краткость вопроса, простолюдин понял и опять покраснел.

— С пятью мужчинами, ваша светлость. Всем при дворе было ясно, что обвинения ложные, призванные главным образом прикрыть собственные грехи короля, — это признавали даже ваши враги…

— Кто эти пятеро?

— Сэр Генри Норрис. Сэр Фрэнсис Уэстон. Уильям Бретон. Марк Смитон. И… и ваш брат Джордж.

На миг ей почудилось, что ее стошнит. Каждое имя падало как удар хлыста, последнее — как топор палача. Джордж. Ее любимый брат, музыкальный, отважный, остроумный… Гарри Норрис, друг короля. Уэстон и Бретон, молодые и беспечные, но по отношению к ней неизменно почтительные и осторожные… и еще Марк Смитон, тупица, допущенный ко двору лишь потому, что неплохо играл на верджинеле5…

Узкие изящные руки впились в подлокотники. Однако миг слабости миновал, и она сумела вымолвить с достоинством:

— Они отрицали обвинения?

— Смитон сознался, но его вынудили под пыткой. Остальные отрицали свою и вашу вину безоговорочно. Гарри Норрис вызвался защищать вашу честь в поединке с кем угодно.

Ах, как похоже на Гарри с его старомодными принципами!

— Все они умерли тоже, — выговорила она. Это не звучало вопросом: если ее казнили за измену, то должны были казнить и их. И не только их — никто не умирает от рук палача в одиночку. — Кого убили еще?

— Быть может, — промямлил Калхейн, — лучше отложить остальные вопросы до другого случая? Для вас же лучше, ваша…

— Кого еще? Моего отца?

— Нет. Сэра Томаса Мора. Джона Фишера6…

— Мора? За мое…

Она не сумела выговорить «прелюбодеяние».

— Казнили потому, что он не пожелал принести клятву, признающую верховенство короля над церковью. Ведь ради вас Генрих вывел англиканскую церковь из-под власти папы и положил начало религиозным смутам…

— Ничего подобного! Еретиков в Англии всегда хватало. История не может возложить вину за это на меня!

— Их было все же гораздо меньше. — Калхейн говорил почти извиняющимся тоном. — Королева Мария, прозванная «Кровавой Мэри», жгла на кострах как еретиков всех, кто, опираясь на закон о верховенстве короны, требовал разрыва с Римом… Ваша светлость! Что с вами… Анна?