Стефан Жеромский - Пепел

• Название: Пепел
• Автор: Стефан Жеромский
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1958

«Пепел» Стефана Жеромского – один из наиболее известных польских исторических романов, повествующих о трагедии шляхты, примкнувшей к походам Наполеона. Герой романа молодой шляхтич Рафал Ольбромский и его друг Криштоф Цедро вступают в армию, чтобы бороться за возвращение захваченных Австрией и Пруссией польских земель. Однако вместо того, чтобы сражаться за свободу родины, они вынуждены принимать участие в испанском походе Наполеона.

Показывая эту кампанию как варварскую, захватническую войну, открыто сочувствующий испанскому народу писатель разоблачает имевшую хождение в польском обществе «наполеоновскую легенду» – об освободительной миссии Наполеона применительно к польскому народу.

В романе показаны жизнь и быт польского общества конца XVIII – начала XIX в.

---

Командиры выстроили в боевом порядке сонных горожан, так как со стороны Пясечного все явственней и явственней доносилась ружейная пальба. Рафал зашел в один из первых попавшихся шалашей, уселся там на земле под прикрытием двери, сорванной где-то вместе с петлями, и погрузился в дремоту. После вчерашнего дня у него все еще шумело в голове. Сильный толчок в плечо заставил его пробудиться от короткого сна. Незнакомый офицер будил его и звал к генералу.

Неподалеку Рафал увидел верхом на лошади Сокольницкого. Генерал был весь, до позументов и султана, забрызган мокрой глиной. Сапог и малиновых рейтуз не было видно под грязью. Лицо у генерала было темное и хмурое от усталости. Лошадь под ним взмылилась. Пар валил от нее.

Когда Рафал, приветствуя генерала, подбежал к стремени, тот пошутил:

– Вот как вы ведете себя, пан адъютант! Приходится вас искать по шалашам этой бабьей пехоты. Что это на вас за шапка?

– Пан генерал, шапка упала на плотине, когда мы тащили пушки. Ночью я поднял на шоссе первую попавшуюся шапку. Лошадь подо мной убило около Фалент. Я нездоров.

– Эх, неженка! Досталось вам еще в леске, что ли?

– Кажется, кольнули штыком, но только не знаю, когда и куда…

– Что же вы думаете делать?

– Сейчас надо поискать пристанища, – я на ногах не стою.

– Ну, спасайтесь как можете.

– Пан генерал…

– Ну что еще!

– Если я поправлюсь, могу ли я надеяться опять служить под вашим начальством?…

Сокольницкий подумал с минуту времени, смерил его глазами и неохотно сказал:

– Можете явиться ко мне. Только не пеший. Добудьте себе доброго коня и мундир получше. Может быть, найдется для вас место адъютанта.

Рафал посмотрел на генерала благодарными глазами и поклонился. Генерал в толпе офицеров поскакал по направлению к Мокотову.

Ольбромский с удивлением узнал, что уже за полдень. В рядах гвардии говорили о перемирии. Делать там измученному улану было нечего, и он прямо через Лазенковский парк направился к городу. Плетясь нога за ногу, он миновал нижние аллеи, поднялся на верхнюю и побрел дальше по грязи мимо деревянных домиков. Он часто останавливался, прислонялся к деревьям. Дойдя до города, он так ослабел, что уже то и дело присаживался на землю. Он то вспоминал, что голоден, то соображал, что его мучит жажда, но прежде всего взору его представлялось вчерашнее поле сражения. Он около трех дней ничего не ел.

Когда Рафал последний раз встал с земли и поднял глаза, он увидел железную решетку сада, переброшенные через нее еще сухие, спутанные стебли дикого винограда, а в глубине сада – фасад небольшого дворца и балкон. Перед ним была запертая дверь, окна с опущенными занавесками, каменные ступени с левой стороны террасы, стебли прошлогодних цветов на клумбах…

Рафал оперся грудью и плечом на тупые концы прутьев чугунной решетки и пристально смотрел на дворец. Тут, за зеркальной дверью, раздавался шелест платья Гелены де Вит. Когда она спускалась вниз бесшумно, как виденье, тут под ее атласными туфельками скрипели песчинки, занесенные ветром на гладкие мраморные плиты. Великий боже, неужели это правда, что ее уже нет? Сердце стучало у чугунной решетки, у которой когда-то билось оно в ожидании. Чугунные прутья покрылись красно-бурой ржавчиной. Калитка была заперта на задвижку, на дорожке лежали стебли и почернелые листья. На стеклах, на ступеньках крыльца, за неподвижными занавесками стыла неумолимая и непреклонная тишина.

По улицам ехали навозные и хлебные телеги, свозившие в Варшаву раненых из-под Рашина и Пясечного. Госпитали были уже переполнены, и жители брали к себе в дом несчастных, которых доставляли часто без всяких перевязок в самом плачевном состоянии.

Какой-то небольшой отряд гвардии увидел Рафала, прислонившегося к садовой решетке, и взял его с собой. Раненый пошел без сопротивления. На вопрос, нет ли у него в Варшаве семьи, родственников, знакомых, он не мог ответить, придавленный последним волнением. Но в конце концов Рафал вспомнил о доме князя Гинтулта и попросил, чтобы его отвели туда.

Ворота там были отворены, на дворе стояло десятка полтора крестьянских подвод. Под самыми окнами дворца тощие лошаденки жевали овес в торбах и сено в кузовах телег. Парадная дверь, когда-то всегда наглухо закрытая, теперь была распахнута настежь. Всякий убогий люд заходил во дворец и выходил оттуда. Когда два гвардейца ввели Рафала в сени, навстречу им вышел старый камердинер из Грудно. Он совсем не узнал Рафала и занялся им с едва скрываемым недовольством.

В нижних залах и в прекрасной библиотеке стояли теперь койки, койки и койки, как в лазарете, и на них стонали раненые. В уютных роскошных комнатах, превращенных в операционные залы, пол был залит кровью, врачи оперировали раненых без наркоза, и те, корчась от боли под ножом и ланцетом, ужасно кричали. В других комнатах стонали в агонии умирающие. Несколько молодых хирургов в окровавленных халатах суетились около коек. Старый полуслепой Анджей носил за ними воду в тазах, полотенца, губки, хирургические инструменты. Рафал видел все это, как во сне. Его посадили на стул в одной из соседних комнат и, прислонившись головой к стене, он грезил наяву о пустом доме Гелены де Вит. Сияло весеннее солнце. Потоки света вливались в сад. Длинная аллея сохла в этом сиянии и подергивалась весенней предвечерней дымкой.

– Вот еще один раненый, – прошептал кто-то в дверях комнаты.

Рафал поднял тяжелую голову и устремил глаза на говорившего. В дверях стоял князь Гинтулт. Раненый узнал князя не по лицу, а скорее по внутреннему волнению, которое охватило его самого, по сердечному трепету, по дрожи в руках и ногах. Князь изменился до неузнаваемости. Землистое лицо его избороздили морщины, глаза ввалились. Зубы почти все выпали, а последний оставшийся смешно торчал спереди.

Князь Гинтулт подошел к Рафалу и долго смотрел на него как будто в изумлении.

– Да ведь это Рафусь Ольбромский, – тихо сказал он, наконец, старому слуге.

Анджей с минуту хлопал глазами и только тогда пробормотал:

– Да что вы, ваша светлость! Это ведь какой-то офицер.

Рафал встал и протянул князю руку.

– Рафусь! Боже мой! Так и ты стал солдатом? Ну слава богу, что ты жив и попал сюда, под этот кров. Анджейка! Живей, живей, дай ему отдельную комнату, ту, в которой он когда-то жил.

Вскоре раненый очутился в своей прежней постели. Хирург сменил ему повязку на старой ране, промыл, очистил и залепил пластырем новые колотые раны, велел накормить его и уложить спать.

Рафал проснулся только на следующий день утром. Окна были уже приотворены, старик Анджей в туфлях из желтой кожи бесшумно убирал комнату.

Рафал чувствовал себя гораздо лучше. Правда, голова у него еще болела, но от вчерашней угнетенности не осталось и следа. Анджей заботливо посмотрел на него и поклонился, с трудом сгибая негнущуюся шею. Вскоре явился князь с хирургом. Пока последний перевязывал рану, Гинтулт сидел в ногах постели Рафала и безучастно смотрел на всю процедуру. Вскоре хирург ушел, заявив, что больной через два-три дня может встать с постели.

– Я очень рад, – сказал Гинтулт, – что ты не тяжело ранен, иначе нам пришлось бы сейчас расстаться.

Рафал ничего не понял.

– Я должен уехать из Варшавы, – продолжал князь, – и мне хотелось бы, чтобы ты сопровождал меня.

– К сожалению, я связан теперь военной службой. Как только я поправлюсь, мне придется вернуться в полк.

– Я тоже еду на фронт.

– Вы вступаете в ряды армии, князь?

– Да.

– Как я рад!

– Тебе нечего радоваться… Я отправляюсь на фронт не потому, что хочу сражаться с австрийцами. Ты должен меня понять. Я иду исполнить долг… Не знаю, могу ли я говорить с тобой так, как раньше. Ты поступил со мной так странно… уехал без всякого предупреждения.

Ольбромский угрюмо молчал.

– Я пришел сюда не за тем, чтобы упрекать тебя. Бог с тобой. Я рад, что ты выздоравливаешь.

– Я не могу сейчас рассказать все, что заставило меня тогда уехать так неожиданно, – вот все, что я могу сейчас сказать…

– Не трудись…

– Меня вызвал отец.

Гинтулт снисходительно улыбнулся.

– Отец писал мне сюда после твоего отъезда. Он спрашивал, где ты.

Рафал умолк. Князь тоже сидел в молчании.

– Мы часто вспоминали тебя с великим мастером, – сказал князь после долгой паузы.

– Здесь ли майор де Вит? – развязно спросил Ольбромский.

Князь поднял на него потухшие глаза и надменно ответил:

– Нет.

– Где же он?

– Почил смертным сном. Великий мастер погиб.

– Сражаясь против нас!

– Если ты знал об этом, то зачем же унижаешь себя и меня низкой ложью?

– Скакой целью вы едете в армию, ваша светлость? – спросил Рафал.

– Чтобы посмотреть, по своему обычаю, на дела человеческие.

– Странная цель… В минуту, когда родину постигло бедствие… – произнес Рафал, опустив глаза.