Стефан Жеромский - Пепел

• Название: Пепел
• Автор: Стефан Жеромский
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1958

«Пепел» Стефана Жеромского – один из наиболее известных польских исторических романов, повествующих о трагедии шляхты, примкнувшей к походам Наполеона. Герой романа молодой шляхтич Рафал Ольбромский и его друг Криштоф Цедро вступают в армию, чтобы бороться за возвращение захваченных Австрией и Пруссией польских земель. Однако вместо того, чтобы сражаться за свободу родины, они вынуждены принимать участие в испанском походе Наполеона.

Показывая эту кампанию как варварскую, захватническую войну, открыто сочувствующий испанскому народу писатель разоблачает имевшую хождение в польском обществе «наполеоновскую легенду» – об освободительной миссии Наполеона применительно к польскому народу.

В романе показаны жизнь и быт польского общества конца XVIII – начала XIX в.

---

Кшиштоф Цедро за долгий кавалерийский поход от берегов Немана до берегов Гаронны загорел, поширел, раздался и окреп духом. В серой и грубой солдатской массе он перестал существовать как личность, замкнулся в себе и стих. Все время он был как будто беззаботен, весел, добродушен, занят солдатскими делами. На деле же он ехал в полнейшем одиночестве. Переходы совершались ночью. Когда перед наступлением сумерек раздавался сигнал: «На конь!», когда эскадроны садились в седла, полк собирался, строился в колонну и медленно пускался в путь, Кшиштоф начинал жить.

Устав за день от чистки и ковки лошадей, осмотров, которые производили вахмистры, починки амуниции, эскадроны крепко спали в седле. Спали люди, закутавшись в плащи от холода весенней ночи, спали на ходу и кони. Нога за ногу плелся сонный полк по обсаженным тополями дорогам «благословенной» Франции. Засыпая, мягко таял апрельский день, серо-голубые просторы полей медленно-медленно тонули в волшебном сумраке. Спускалась тихая ночь, одевая тьмою отдаленные домики с серыми каменными стенами, колокольни, фермы и городки, старинные замки и леса. Земля мало-помалу как бы погружалась в небытие, словно прожитые годы, словно грезы, развеянные действительностью. Лишь прозрачный воздух, еще полный звуками едва смолкшей песни жаворонка, яркостью зеленей, едва подернутых мглою, свидетельствовал о том, что было. Резкий сырой ветер приносил с полей легкую струю аромата фиалок, и юноша невольно улыбался, вдыхая его, и не мог заснуть. Шумели бесконечные аллеи тополей, уже одевшихся молодыми листочками, уже трепещущих новой жизнью, и шептали песню о вечной славе. Их шелест пронизывал душу.

Казалось, что в ночи слышен гомон древних кочующих орд, что во мраке слышна вечерняя молитва готов, идущих в Иберию. По пыльным полям Гаскони они идут на запад, на запад, к вечному солнцу. Они бредут из темных сырых пущ, с угрюмых безыменных равнин, из-за тысячи рек, из-за гор Германии в тот край, где солнце тонет в море. Они идут к вечному солнцу… Чей же бич выгнал их из лесных логовищ, которые они могучими дланями отвоевали у зверей? Враг ли, который сильнее волка и зубра, выжил их из родного гнезда? Кто несет перед ними бунчук, как знак грабежа, как призыв к насилию, кто несет разбойничий меч? Они встали из мрака земли, как огромные валы встают на морях, возникли над безмолвным простором, как тучи саранчи, и тянутся с шорохом, как непобедимое знамя молодости и силы. Они бредут по пескам, переходят вброд реки, текут через леса. Они пожрут плоды, посеянные другими на берегах теплых лазурных морей, отнимут жен и дочерей у неизвестных племен и поселятся на благовонных холмах кипариса, мирта и померанца.

«Мы идем по пути Карла Великого,[492] – грезилось Кшиштофу, – От Немана за Рейн, из германских краев в землю кельтиберов.[493] По пути императора…»

Кшиштоф никогда в глаза не видел императора, но теперь, во время ночных странствий, ему казалось, что он давно его знает. Как в песне, которая проспала тысячу лет, великий император был очень стар, он дошел уже до порога смерти, ему наверно больше двухсот лет. По стольким краям ступала его нога, столько ударов отразил он своим щитом, столько королей свергнул с престола… Когда же устанет он от этих кровавых деяний?…

– Никогда! – шепчут молодые уста, отвечая шуму деревьев.

– Лишь тогда, когда исполнятся чаяния народов и он свершит свое дело.

Вот прошли они уже сотни рек, шумный, суетливый Париж, сотню городов, вышли на гасконские равнины. Когда вставало утро, в небе они видели впереди сначала в дымке, а потом все ясней и ясней словно далекие тучи.

Но ветер не развеивал этих туч. Они все стояли. Золотистые полосы тянулись по ним, темные виднелись долы.

Сонные толпы солдат показывали друг другу этот далекий край и восклицали, что видят, наконец, Пиренеи. Цедро впивался глазами вдаль и искал в горах свой путь.

– Ронсеваль! – шептал он, улыбаясь светлым видениям песни, уцелевшей в то время, как народы погибли вместе со всеми деяньями их. Лазурное видение гор было прекрасно, как сама песнь о Роланде.[494] Они стояли, окутанные дымкой, смутные, как и песня. Глаз жадно ловил очертания их, с тревогой следя, не развеются ли они, не расплывутся ль меж тучами. Из этих поднебесных гор раздаются громовые звуки рога Роланда:

С усилием отчаянным и болью
Трубит Роланд – багряной свежей кровью
Его уста покрыты. На челе
Все крепкие перервалися жилы…

Сердце трепетало у Кшиштофа. Жаждой подвига пылала его душа, подвига Роланда и Тюрпина, совершаемого пеною смерти, подвига, который так любят вечно живые и вечно прекрасные песни, подвига, увитого плющом легенд и тоскою поколений обращенного в сказку. Он ехал верхом и грезил наяву. Ему грезились давно забытые слова, плывшие неведомо откуда:

Роланда ищет славный император,
О, сколько там увидел он цветов,
Окрашенных багряной кровью франков!
Он зарыдал. И на холме высоком
Увидел он два дерева. Под ними
На скалах Карл нашел следы ударов
Роландова булатного меча.
На мураве лежал его племянник.
То диво ли, что горесть охватила
Всю душу Карла? Он сошел с коня,
Племянника приподнял он и страстно
Прижал к груди. Над трупом бездыханным
Лишился чувств от горя славный Карл.

Гордостью преисполнилась его грудь, зрели в ней, поднимались роем, кипели еще смутные величественные замыслы. Чувство отваги пронизало его душу и укрепило в ней все неодолимые стремления и порывы подобно тому, как чистый целительный воздух гор укрепляет тело человека.

В первых числах мая конница привислинского легиона достигла уже Байонны. Император жил в Байонне в замке Марра, держа при себе испанских королей Карла IV и Фердинанда VII.[495] Войск там собралось множество, а край был пуст. Дерзкие гасконцы даже на глазах у императора плохо снабжали армию. В окрестностях, ни по берегам реки Нив, ни по берегам Адура совершенно не было травы для лошадей.

Когда в город вошел и расположился надолго отряд улан, в котором было около тысячи сабель, интенданты совсем потеряли голову. На следующий же день утром рота улан была отправлена за фуражом в департамент Нижние Пиренеи, за Сен-Жан де Лю, в предгорья, к самой испанской границе. Травы там уже должны были быть высокие. Кшиштоф Цедро как один из солдат, прекрасно владевших французским языком, был назначен в этот фуражирный отряд.

Солдаты двинулись в путь, кое-как смыв с себя пыль, не успев даже посмотреть на город. Ехали по старой дороге, ведшей к Ируну. С правой стороны все еще тянулись дюны, песчаные холмы, заслонявшие горизонт, унылые, полукруглые волны и валы песка, кое-где поросшие кустами тамариска. Усталому отряду вспоминался родной можжевельник. За Сен-Жан де Лю горные цепи слева доходили уже до Юстарица. Надвигались сумерки, когда отряд выехал на первый высокий поворот дороги. От близких гор повеяло холодом.

В зареве заката солдаты увидели всю цепь снежных Пиренеев. На юге перед ними тянулась безграничная стена, как бы низвергаясь отвесными скалами, словно ее расколол удар молнии. На западе тянулась бесконечная линия Кантабрийских гор, превращаясь в полоску, в сизую дымку на лазурном небе, в сонное виденье, исчезавшее из глаз и пропадавшее вдали. Ближе тянулись синея темные отроги, покрытые исполинскими лесами приморской сосны, страна Гвипускоа.

Впереди на скалистом склоне высился замок и потрескавшиеся стены крепости Фуентеррабия. Темная красноватая круглая башня замка привлекла взор Кшиштофа. Удивительно страшной была эта одинокая башня на уступе скалы. Кшиштоф остановился и смотрел на нее, зачарованный безмолвной ее историей, дикой и неизъяснимо прекрасной ее дерзновенностью. В сиянье заката она вся рисовалась перед ним, старая крепость, стены которой столько раз обагряла кровь.

Кшиштоф привстал на стременах. Он не мог двинуться с места, ослепленный величием гор. Его придавило чувство изумления, чувство преклонения.

«Как велик, как силен и могуч человек! – думал он в страстном порыве. – Сколько свершил он на земле. Своей небольшой рукой он захватил всю безграничную цепь этих гор, которой не окинешь быстрым глазом, и замкнул ее, создав себе родину. Над бездонной пропастью и над высочайшей вершиной он простер свою длань. Фуентеррабия, безмолвно раскинувшаяся у подножия гор, была как знак орла или коршуна, льва или волка, выкованный в огромном диске герба.

Как могуществен он! Сколько способен вместить! Иберийцы… Кельты… Готы… Римляне… Мавры…»[496]

В памяти Кшиштофа, охваченного истинным восторгом, возникло дорогое имя: Вириат!

Мужи, жены и дети города Нумансии,[497] стертого с лица земли, от которого ничего не осталось, кроме имени и вечной славы среди народов… Великий, пламенный богатырь Диас Кампеадор Сид…[498] Христофор Колумб… Фернандо Кортес[499] и грозный Писарро…[500]

Сумерки медленно надвигались на горы. Цедро дал шпору коню и помчался вслед за отрядом. Поднимаясь зигзагами на гору, он выехал еще на один изгиб дороги. Там лежала деревушка из нескольких десятков каменных домиков. Солдаты уже спешились и разжигали костер, таская отовсюду дрова и сухой ослиный навоз. Кшиштоф в какой-то пустой конюшне поставил лошадь в стойло и пошел за деревню, чтобы еще лучше осмотреть окрестности. Он приблизился к скалам, граничившим с засеянным полем, и остановился вдруг в изумлении. Прямо перед ним спускалась отвесная стена, а от подножия ее уходил в бесконечность – океан.