Вероника Полонская - Воспоминания о В. Маяковском

• Название: Воспоминания о В. Маяковском
• Автор: Вероника Полонская
• Издательство: Известия
• Жанр: Философия
• Год: 1990

Рукопись воспоминаний Вероники Витольдовны Полонской хранится с 1938 года в фондах музея В.В. Маяковского (в дальнейшем ГММ); впервые "Воспоминания о В.В. Маяковском" опубликованы в 1987 году в журнале "Вопросы Литературы", No 5. Здесь они печатаются с восполнением купюр.

Рукопись представляет собой две общие тетради, написанные чернилами, почти без поправок, с вставленными (видимо, после окончания работы) дополениями на отдельных листах.

---

Конечно, сейчас я все воспринимаю совсем по-другому.

И как мучительно мне хочется повернуть жизнь назад, возвратить себе этот год! Конечно, все было бы иначе.

Долго после 14 апреля я, просыпаясь по утрам, думала:

"Нет - это сон".

Потом вдруг отчетливо выплывало: Маяковский умер. И я опять начинала воспринимать это как факт, впервые вошедший в мое сознание.

Маяковский умер.

И как не понять, будучи в этот период таким близким для него человеком, как не понять, что он явно находился в болезненном состоянии временного затмения и только в этом состоянии он мог выстрелить в себя.

А я говорю себе: все же нельзя было поверить, чтобы такой человек, как Маяковский, с его верою в конечное торжество идей, за которые он боролся, с его дарованием, с его положением в литературе и в стране, - пришел к такому концу.

Что могли значить все трещины, какие встречались на его пути, в сравнении с тем огромным, что ему дано было в жизни.

И, когда он заговорил о самоубийстве 13 апреля у Катаева, я ни на секунду не могла поверить, что Маяковский способен на это.

Я видела, что он находился в невменяемом состоянии, но была убеждена, что он пугает меня, как девочку, доведенный всей цепью обстоятельств до предела, запугивает меня, чтобы ускорить развязку наших отношений.

А разговору 12 апреля о "включении меня в семью" я просто не придала значения, не поняла его...

Конечно, не надо забывать, что я не была свидетелем, а была действующим лицом драмы. И если я причиняла ему боль и обиды, то мне приходилось терпеть от него боль и обиды ещё больше. И взаимные упреки, ссоры откладывались в душе, невысказанными, неизжитыми...

Жизни я не знала. Близких людей в этот период у меня не было.

Я ото всех отошла. Во-первых, потому, что моя жизнь была полна через край Маяковским, а во-вторых, благодаря ложности моего положения я ни с кем не могла говорить о своих отношениях с Владимиром Владимировичем. Все приходилось переживать одной, смутно...

Конечно, я отлично понимаю, что я сама рядом с огромной фигурой Маяковского не представляю никакой ценности. Но ведь это легче всего установить с позиций настоящего.

Тогда - весною 30-го года - существовали два человека, оба живые и оба с естественным самолюбием, со своими слабостями, недостатками.

Теперь постараюсь вспомнить, каким Маяковский представляется сейчас, после 8 лет, вне наших отношений.

Меня вначале очень удивляло, что Владимир Владимирович, как мне казалось, мало ценит Пушкина.

Очень ясно вспоминаю один диспут в санатории врачей, где я была с ним. Маяковский читал свои произведения.

Была чудесная южная, черная ночь. Читка происходила на плоской крыше - террасе санатория.

Разместились слушатели кругом, как в цирке. В центре этого большого круга стоял Маяковский, он чувствовал себя очень хорошо на своеобразной арене.

Аудитория состояла из отдыхающей молодежи, которая разместилась в задних рядах на перилах террасы, профессоров и пожилых врачей, которые заняли первые ряды. Эти седовласые, седобородые люди обрамляли и замыкали круг, по которому прохаживался Маяковский. Чтобы усилить освещение, внесли керосиновые лампы и поставили на столах. Свет фантастическими бликами падал на Маяковского и на совершенно белые, как будто нарочно подобранные головы стариков.

Я подумала: почему он сам, его голос, его стихи так сливаются с этим небом, ветром, этими яркими звездами? Да ведь Маяковский - южанин. До этого как-то забывалось его происхождение, уж очень у него был, как удачно отметил Лев Никулин, "интернациональный облик поэта".

После выступления Маяковского было обсуждение прочитанного. Мнения сразу резко разделились. Молодежь принимала Маяковского как всегда восторженно, старики врачи, явные поклонники старой классической поэзии, были настроены критически.

Владимир Владимирович был в духе, задиристо и даже озорно стал спорить с пожилым профессором, который сказал, что произведения Маяковского он даже не может рассматривать как поэзию.

- Где плавность стиха, - говорил старик, - плавность, которая ласкает слух, где приятные размеры и т. д. Стихи Маяковского режут уши, как барабанная дробь, - закончил профессор. - А вот Пушкин - подлинный поэт.

Владимир Владимирович вначале пытался отвечать "вежливо". Говорил, что ритмы Пушкина и его времени далеки от нас, переживших 18-19-й годы. У нас в жизни совсем другой темп и ритм, это обязывает к совсем иной, стремительной стихотворной форме, к рваной строке и т. д.

Для профессора эти доводы были мало убедительны, и он упрямо повторял:

- Нет, вы не поэт, а вот Пушкин...

Тут Владимир Владимирович обозлился и обрушился на профессора всей мощью своего темперамента, юмора. Под хохот, под аплодисменты всей аудитории он перетащил на свою сторону не только молодежь, но и товарищей этого профессора - пожилых врачей.

Бедный профессор стал просто смешон. Он изъяснялся длинными периодами, старомодным стилем и притом - заикался. Ему стали кричать "довольно" и "замолчать" и прочее. А он все говорил. Владимир Владимирович одолел его блестяще, просто совсем изничтожил.

Досталось профессору и за взгляды, и по поводу заикания, и за очки, и за калоши. Не помню, к сожалению, острот Маяковского, но он был в большом ударе в этот вечер.

Тогда Владимир Владимирович говорил:

- Пушкина ценят еще и за то, что он умер почти сто лет тому назад. У Пушкина тоже есть слабые места, которые сильно критиковались при жизни поэта его современниками. А теперь Пушкина окружают ореолом гения, так как он лежит на пыльной полке классиков. И сам Маяковский через сто лет, может быть, тоже будет классиком.

К сожалению, не могу вспомнить два примера слабых мест у Пушкина, которые тут же были приведены Владимиром Владимировичем.

После этих примеров профессор разъярился, вскочил и, сразу помолодев, произнес неожиданно очень хорошую речь в защиту Пушкина.

Он даже заикаться почти перестал.

Когда мы ехали с диспута на машине, я говорила Владимиру Владимировичу, что, мне кажется, он не совсем правильно говорил о Пушкине. Конечно, своим остроумием Владимир Владимирович совсем уничтожил старика. Но победил остротами, а не по существу. Этот бедный поруганный заика во многом прав. Владимир Владимирович слишком бесцеремонно обошелся с Пушкиным.

Владимир Владимирович задумался и сказал:

- Может быть, вы и правы, Норкочка. Я перегнул. Пушкин, конечно, гениален, раз он написал:

Я знаю: жребий мой измерен;

Но, чтоб продлилась жизнь моя,

Я утром должен быть уверен,

Что с вами днем увижусь я *.

{* В. Маяковский читал "жребий" вместо "век уж", считал это словосочетание неблагозвучным.}

Я много бывала с Маяковским на его выступлениях в Сочи и помню, как он замечательно читал перед красноармейской аудиторией. Владимир Владимирович волновался и спрашивал меня, хорошо ли его слушали? Доходили ли до красноармейцев его произведения или нет и т. д.

Любил Маяковский читать молодежи, которая всегда очень горячо его, встречала. В таких случаях и читал и спорил по окончании чтения Владимир Владимирович совсем по-другому, чем на диспутах. На диспутах он всегда был очень остер, блестящ, дерзок. Но все это мне казалось чуть-чуть показным. Как-то он даже одевался умышленно небрежно для этих диспутов, как будто хотел выглядеть неряшливым, хотя в жизни был педантично аккуратен и в одежде и в квартире.

Тут он специально небрежно завязывал галстук и ходил огромными шагами, больше обыкновенных.

Когда я сидела в зрительном зале и смотрела на него, я не узнавала Владимира Владимировича, такого простого и деликатного в жизни. Здесь он, казалось, что-то надевал на себя, играл того Маяковского, каким его представляли себе посторонние.

И мне казалось, что цель его была не в желании донести свои произведения, а скорей - в финальной части диспута, когда он с такой легкостью и блеском уничтожал, осмеивал, крушил своих противников.

Тут Маяковский не задумывался о критике, не прислушивался к ней, а путем самого жестокого нападения на выступавших опровергал эту критику.

Владимир Владимирович не всегда отвечал по существу. Он острым своим глазом, увидя смешное в человеке, который выступал против него, убивал противника метким определением сразу, наповал. Обаяние Маяковского, его юмор и талант привлекали на его сторону всех, даже если Маяковский был и неправ.

Совсем другим бывал Владимир Владимирович, когда выступал в товарищеской атмосфере перед рабочими или перед красноармейской аудиторией, когда читал молодежи - комсомольцам или студентам. Тут основным для него являлось - быть понятным, доходчивым, донести свои произведения до слушателя. Он никогда не оспаривал здесь критику, а терпеливо разъяснял все то, что было непонятного в его произведениях. Внимательно выслушивал замечания, записывал их и после выступления долго волновался, обсуждал эти замечания со мной.