Василий Катанян - Современницы о Маяковском

• Название: Современницы о Маяковском
• Автор: Василий Катанян
• Издательство: Дружба народов
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1993

---

Ходили мы также и к портному, которому Володя объяснял при помощи рисунков недостатки своего телосложения, обозначая пунктиром, каким образом костюм должен был бы их исправить! И везде нас сопровождал ласковый смех, и повсюду немедленно возникало желание угодить этому великолепному, добродушному великану.

Ездили по Парижу вечером, ночью, бродили по Монмартру, ходили по ресторанам, где повкусней. Там, под шум оркестра и шарканье ног, Маяковский сидел, откинувшись на спинку дивана, одной рукой обнимал меня за плечи, другой держал стакан, жевал папиросу и смотрел мутными глазами, за которыми шла сосредоточенная работа — творчество и отделка стихов. Время от времени Володя меня спрашивал: — Ты Лиличку любишь? — Люблю. — А меня ты любишь? — Люблю. — Ну, смотри! — И так он мне надоедал этими вопросами, что в конце концов я начинала сердиться: "Чего — смотри! Не всегда предоставляется случай броситься за человеком в огонь и воду!"

В день переноса тела Жореса в Пантеон мы пошли с ним на улицу Суффло и перед самым Пантеоном долго ждали, зажатые толпой. Когда подошло шествие…

Подняв

знамен мачтовый лес,

спаяв

людей

в один

плывущий флот,

громовый и живой…

когда издали, сначала гулом, а потом отчетливо раздавались крики:

"Vivent les Soviets!..

A bas la guerre!..

Capitalisme a bas!.."

Володя подхватил меня и посадил к себе на плечо… Я соскальзывала, он опять терпеливо меня подсаживал…

Спиною

к витринам отжали —

и вот

из книжек выжались

тени.

На улице Суффло, в университетском районе Парижа, много книжных лавок, преимущественно научных книг и учебников…

И снова

71-й год

встает

у страниц в шелестении.

Сосредоточенный и ласковый, Володя, наконец, поставил меня на мостовую, и мы побрели домой в "Истрию"…

Бывали мы ежедневно, как Ромул и Рем, в кафе на Монпарнасе. Там сразу Маяковского окружали русские, и свои, и эмигранты, и полуэмигранты; а также и французы, которым он меня немедленно просил объяснить, что он говорит только на "триоле". Русских появление Маяковского чрезвычайно возбуждало, и они о нем плели невероятную и часто гнуснейшую ерунду.

…Париж,

тебе ль,

столице столетий,

к лицу

эмигрантская нудь?

Смахни

за ушами

эмигрантские сплетни.

Провинция! -

не продохнуть.

…………

Слушайте, читатели,

когда прочтете,

что с Черчиллем

Маяковский

дружбу вертит

или

что женился я

на кулиджевской тете,

то, покорнейше прошу,-

не верьте.

В этот приезд, в 1924-м году, Маяковский дожидался в Париже американской визы, собираясь в кругосветное путешествие. Виза не шла, а тем временем из парижской полицейской префектуры пришла повестка, предлагающая г-ну Маяковскому немедленно покинуть Париж. Тоскующий Володя мог бы воспользоваться случаем и тут же вернуться в Москву — но это не было бы на него похоже: все трудное, недоступное, невозможное всегда становилось для Маяковского необходимым и желанным. Раз его из Парижа выгоняют, то следует из Парижа не уезжать. Я туда-сюда… Знакомых, которые могли бы помочь в таком деле, у меня не было. Попробовала заинтересовать литературную среду, сунулась в "Нувель Литтерер", литературную газету, которую тогда редактировал некий Морис Мартен дю Гар (не смешивать с Роже Мартен дю Гаром), который впоследствии дружно работал с немцами. Но когда я ему объяснила, в чем дело, то и Морис Мартен дю Гар, и присутствовавшие при разговоре другие лица буквально "ретировались задом"!

Итак, мы с Володей отправились вдвоем в префектуру без каких бы то ни было рекомендаций. Здесь я приведу несколько строчек из моих воспоминаний о Маяковском, вышедших на французском языке:

"… Блуждаем по длинным, замусоленным коридорам, нас посылают из канцелярии в канцелярию, я — впереди, Маяковский за мной, сопровождаемый громким стуком металлических набоек на каблуках и металлического конца трости, которую он то везет за собой по полу, то цепляется ею за стены, двери, стулья. Наконец мы причалили к дверям какого-то важного чиновника. Это был чрезвычайно раздраженный господин, который для большей внушительности даже встал из-за письменного стола и громким, яростным голосом заявил, что господин Маяковский должен в 24 часа покинуть Париж! Я начала что-то плести ему в ответ, но Маяковский сбивал меня с толку, все время прерывая меня: "Что ты ему сказала?.. Что он тебе сказал?.."

— Я ему сказала, что ты человек неопасный, что ты не умеешь говорить по-французски.

Лицо Маяковского вдруг просветлело, он доверчиво посмотрел на раздраженного господина и сказал густым, невинным голосом:

— Жамбон…

Чиновник перестал кричать, взглянул на Маяковского, улыбнулся и спросил:

— На какой срок вы хотите визу?

Наконец в большом зале Маяковский передал в одно из окошек свой паспорт, чтобы на него поставили необходимые печати. Чиновник проверил паспорт и сказал по-русски: "Вы из села Багдады Кутаисской губернии? Я там жил много лет, я был виноделом…" Оба были чрезвычайно довольны этой встречей: подумать только, до чего мал мир, люди положительно наступают друг другу на ноги!..

Словом, в этот день было столько переживаний, что Маяковский и не заметил, как в самом центре парижской префектуре у него утащили трость!"

Но на этом дело с визой не кончилось. Не знаю зачем, не то срок продления визы был недостаточный, т. к. американская виза все не шла и не шла, то ли Маяковский опасался неприятностей, но он поехал к министру де Монзи, с кем — не знаю. Когда я постучалась к нему в комнату, я застала только что вернувшегося от де Монзи Володю в приятнейшем расположении духа, возбужденного, и с ним двух молодых людей. Все трое были в пальто и шляпах, и Володя что-то весело говорил, а те двое молитвенно слушали, не отрывая от него глаз. С визой все обстояло благополучно, де Монзи сказал про Маяковского, что "эту физиономию надо показать Франции!", а молодые, которые, если не ошибаюсь, были секретарями де Монзи, оба кончили французский Институт восточных языков, говорили по-русски и были "своими ребятами". Один из них, Жан Фонтенуа, немедленно к нам пришился и начал ходить вокруг да около.

Но такие вспышки веселья у Володи в тот приезд, помнится мне, случались не часто. Мне бывало с ним трудно. Трудно каждый вечер где-нибудь сидеть и выдерживать всю тяжесть молчания или такого разговора, что уж лучше бы молчал! А когда мы встречались с людьми, то это бывало еще мучительней, чем вдвоем. Маяковский вдруг начинал демонстративно, так сказать — шумно молчать. Или же неожиданно посылал взрослого почтенного человека за папиросами, и удивительнее всего было то, что человек обычно за папиросами шел! Почему-то запомнился один вечер, в танцульке, на втором этаже кафе "Ротонда". За нашим столиком было много народа (среди них Владимир Познер[31] с хорошенькой женой, которая Володе нравилась, Фонтенуа…). Володя сидел мрачный, отодвинув стул, а ведь он любил ходить по танцулькам, хотя сам и не танцевал. Я же была молода и танцевать любила. В тот вечер, когда я вернулась к столику после танца, Володя как бы невзначай смахнул на пол мою перчатку. Я ему сказала: "Володя, подними…" Он смахнул и вторую на грязный, заплеванный пол. Не помня себя, я вскочила, выбежала из зала, вниз по лестнице, на улицу. Кто-то бежал за мной, пытался меня догнать, вернуть. Ни за что! С Володей мы встретились на следующий день, оба хмурые, но об инциденте не заговаривали. А когда мы опять попали в дансинг, я назло ему пошла танцевать с профессиональным танцором, приставленным к учреждению. Танцору за это следовало заплатить, и Володя, миролюбиво отпустивший меня с ним, только недоуменно спросил, как же это сделать, как ему заплатить?.. "Дай, и все!" И Володя действительно протянул танцору руку с зажатыми в кулак деньгами и потом успокоенно сказал: "Ничего, выскреб…"

Рассказываю об этих незначительных случаях оттого, что характерна именно их незначительность, способность Маяковского в тяжелом настроении натягивать свои и чужие нервы до крайнего предела. Его напористость, энергия, сила, с которой он настаивал на своем, замечательные, когда дело шло о большом и важном, в обыкновенной жизни были невыносимы. Маяковский не был ни самодуром, ни скандалистом из-за пересоленного супа, он был в общежитии человеком необычайно деликатным, вежливым и ласковым, — и его требовательность к близким носила совсем другой характер: ему необходимо было властвовать над их сердцем и душой. У него было в превосходной степени то, что французы называют le sense de l'absolu — потребность абсолютного, максимального чувства и в дружбе, и в любви, чувства, никогда не ослабевающего, апогейного, бескомпромиссного, без сучка и задоринки, без уступок, без скидки на что бы то ни было…