Александр Борянский - Три стороны моря

• Название: Три стороны моря
• Автор: Александр Борянский
• Издательство: Форум
• Жанр: Альтернативная история
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-91134-154-1

Раскаленные пески Та-Кем. Синева Эгейского моря…

Что между ними общего?

Главный герой, идущий по пескам в ритме авантюрного романа. Он неудержим. Ведь нельзя удержать того, кто никуда не стремится.

Ба Кхенну, расхититель гробниц, тайный советник Фараона, уведший в пустыню странное племя огнепоклонников и развязавший Троянскую войну…

Действие начинается в Древнем Египте, но вскоре выясняется, что Моисей и Одиссей — современники.

В XX веке это было принято называть дилогией. В ХIII веке до нашей эры об этом не принято было говорить вообще. Например, о том, что люди, боги и герои — всего лишь игрушки другого, самого могущественного божества — Рока.

Но на самом деле эта книга — о Любви!

---

— Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына! — шутя, пропела Афродита услышанное накануне от Фебби.

А Гера добавила:

— Ладно, все внимание к ним. Там сейчас будет интересно!

ПЕСНИ СЛЕПОГО АЭДА (ХIII век до н. э.)

«Радуйся, будущий потребитель данного объекта культуры!

С тобой говорю я, создатель искусств, измеритель гармонии, воплощение спокойного совершенства и, между прочим, вдобавок ко всему неплохой стрелок излука.

Хайре, ибо то, что я делаю сейчас, я делаю для твоей радости!

Придет время, довольно скоро, и вы все там начнете спорить, кто же изобрел такой вечный сюжет, кто составил так безошибочно слова, кто угадал так точно взаимоотношение богов и людей… Кто?! Кто он, мифический, я бы даже сказал — домифический автор гениальных поэм, сообщающих вам, смертным, правду? Ну, кто же?!!..

Хомерос. Гомер.

И семь городов примутся наперебой называть его, великого, своим гражданином, показывать место рождения и место смерти, и все семь будут правы, а знаешь почему?

И кто-то заявит, будто „Илиаду“ и „Одиссею“ сочинил один Гомер, но кто-то возразит — ничего подобного, это разные люди, и снова оба будут правы, а знаешь из-за чего?

Все просто. Потому, будущий мой искатель прекрасного, что слова сложил я. Сложил, перепроверил на весах каждой из девяти муз — и отдал гомерам.

Собственно говоря, еще не отдал. Я лишь планирую это сделать, но, понимаешь, мои планы смешаны с моей непорочностью (только не спутай мою непорочность с невинностью Артемиды), а значит, намерение мое — все равно что свершившийся факт.

Гомеров будет много. Гомер — это тот, кто лучше всех споет мою песнь в границах своего поколения. Может быть, ты станешь Гомером. Может быть, ты уже Гомер, если слова мои дошли до тебя прежде и чище, нежели до остальных твоих сверстников.

Нет, конечно, будет и самый первый Гомер, куда без него… Я его вижу: нищий слепой старец, бредущий от костра к костру, пальцы нежатся, соприкасаясь со струнами, и в голове его, прячется богатство невиданное.

Хотя не знаю… Есть и другая идея, не хуже: первым Гомером может стать особь женского пола. Оставлю тебя в недоумении, в конце концов, принеси жертву на алтарь и познаешь истину. Не открывать же все сокрытое в предисловии! Предисловие как явление задумано мной зачем? Предисловие это предупреждение.

Я хочу предупредить тебя, пытливый мой почитатель! Не все слова, приготовленные мною для таких, как ты, дойдут до тебя. И не оттого, что ты туп, как думают некоторые. Увы, смертный, не веемой слова к тебе выпустили.

Любимая моя песнь, текст-чудо, „Илиада“ и „Одиссея“ подверглись цензуре со стороны моих коллег. Особенно „Илиада“ — им всем что-то да не нравилось. Измени тут, измени здесь… Не тронь моего избранного, твердит одна… Покажи моего избранного еще вот так, умоляет другая… Но совершенство не позволяет себе сфальшивить, вот отчего о некоторых вещах пришлось элементарно умолчать.

В общем, когда ты, живущий, умрешь и узнаешь правду естественным путем, не сетуй на меня за то, что я не сказал всего. Я сказал все. Не моей волей ты всего не услышал.

Да, песни „Илиады“ и „Одиссеи“ написаны мной, Аполлоном, повелителем девяти муз, но сильно сокращены другими олимпийцами.

Единственный, кто имел все основания изменять, добавлять, запрещать, но, спасибо ему, ничего не тронул — это верховный председатель, отец мой.

А сейчас я быстро переложу все это на ионический гекзаметр…

И творение бессмертного бога в исполнении очередного аэда ждет тебя!»

(Это предисловие не вошло в общепринятый текст «Илиады», будучи запрещено лично самим Зевсом.)

Песнь первая

Прекрасная Елена изгибалась на ложе, светлые волосы были соблазнительно спутаны, ее грудь звала смять и насладиться, она замечательно подчинялась рукам повелителя.

Прекрасная Елена вскрикивала на двух наречиях попеременно, то ради себя, то для него. Хорошее чувство ритма позволяло ее четвертому партнеру лучше всех править боевой колесницей и оставлять женщин на ложе радостными. Прекрасная Елена глубоко уважала его.

А сейчас просто была целиком в его власти.

Ей это нравилось. С детства она привыкла не испытывать чужой власти. Когда разбойник Тезей украл симпатичную девочку, он выполнял все ее прихоти. Когда, якобы опозоренную похищением, отец отдал ее за Менелая, тот быстро понял — удобней всего делать то же самое, исполнять ее желания.

Когда ее везли через море, она ничуть не боялась. Более того, сама заставила молодого посланника развлекать ее.

А этот, четвертый, приказывал так мягко и в то же время недвусмысленно, что ей хотелось слушаться. Дело не в том, что она очутилась далеко-далеко от дома, и не в том, что ее род спартанских басилевсов был тут равен черным дикарям с юга. Вовсе нет… Дело было в чем-то другом.

Он доставал до глубин ее существа… Прекрасная Елена подалась навстречу, еще и еще… И еще несколько раз громко вскрикнула…

Она не знала, что за нее идет война. Она редко вспоминала прежний дом, и то лишь затем, чтобы сравнить. Белое одеяние, в котором повелитель выводил ее к народу, было безупречной белизны, невозможной, ни единого пятнышка, и на солнце смотреть на такую чистоту было ослепительно.

А солнце здесь плавило мысли всегда, выжигая ненужную память.

Прекрасная Елена добралась до истоков наслаждения, туда, где оно граничит с потерей сознания и грозит перейти в боль… Тело замерло, удерживаемое мгновенным физическим счастьем и руками единственного достойного.

Прекрасная Елена слилась с Кемт, своей новой страной.

— Погоди… — произнес наконец Рамзес Второй Великий. — Вода, пойманная в камень, ждет тебя. Вода прохладна, и она ждет тебя. Но ты не спеши. Полежи вот так, как ты есть, рядом со мной.

— Да, о Великий Дом!

Ей доставляло радость сопровождать короткие ответы его титулом. Хотя Рамзес открыл для нее пару своих имен и даже разрешил в присутствии ближайших советников использовать обращение «Раам-си».

— Расскажи мне еще о ней, о Великий Дом…

— Сейчас.

Впервые за много лет Рамзес Второй Великий позволил кому-то спрашивать о Нефертари. И он был благодарен северянке: он боялся оскорбить умершую любовь, а теперь Нефертари впервые ожила в словах.

Сначала он заговорил о ней осторожно, потом все увлекаясь, и уже не только Нефертари, не только ушедший вслед за ней сын-первенец, а занесенные песком ощущения молодости, дальней, как верховья Хапи, вернулись свежими и ароматными, почти не пострадавшими от времени.

— А почему ты спрашиваешь всегда только о ней?

— Потому что ты любил только ее, о Великий Дом.

Рамзес закрыл глаза…

— И меня! — неожиданно добавила Прекрасная Елена.

— Но мы с тобой на берегу живых.

Она встала для омовения… Рамзес любовался ее отличием: белой кожей, сильными бедрами, решительной осанкой, нечастой у женщин.

— Скажи, — остановил он ее на пороге затемненной комнаты, где сумрак граничил с безжалостным светом, — скажи, а мой Ба-Кхенну-ф, мы о нем тоже говорили, ты провела с ним немало ночей…

— Да, я не скрывала этого, о Великий Дом.

— Я знаю. Но почему ты не скрывала?

Елена обернулась. Солнце задевало ее волосы, делая их огненными, но лицо ее еще находилось в тени.

— Потому что не может быть сравнения, о Великий Дом, между человеком и живым богом самого могущественного из народов.

Рамзес усмехнулся.

— Ты права, жизнь-здоровье-сила. Можешь отдаться воде. Я приду.

Елена Прекрасная была совсем не то, что Прекрасная Елена.

Ее кожа была темнее, ее гордость еще не родилась, она тоже могла вскрикивать на двух, а теперь уже даже на трех языках, но она помнила, отлично запомнила, впечатала память в сердце — первый язык надо забыть!

Она подводила возлюбленного к пику блаженства, она старалась над ним, и под ним, и возле него, и для него, потому что знала — это ее супруг, однако и тут была путаница: она должна была помнить, что это ее второй супруг, хотя первого супруга видела только со стены, а тот, настоящий, супругом ее никогда не был.

Елена Прекрасная сливалась с возлюбленным своим, их губы соприкасались, а потом она скользила губами по его телу, она хорошо знала, что любит его, обожает, иначе не может, великолепно знала, потому что возлюбленного вручил ей тот, настоящий.

Она умела ждать, как никто.

В ожидании она дарила ему все: идеальный изгиб шеи, темноватую, но безупречную, экзотическую донельзя на севере кожу, свои выверенные движения, неукоснительно безумную страсть…