Жедеон Таллеман де Рео - Занимательные истории

• Название: Занимательные истории
• Автор: Жедеон Таллеман де Рео
• Издательство: Наука
• Жанр: Европейская старинная литература
• Год: 1974

В истории французской литературы XVII в. имя Таллемана де Рео занимает особое место. Оно довольно часто встречается и в современных ему мемуарах, и в исторических сочинениях, посвященных XVII в. Его «Занимательные истории», рисующие жизнь французского общества эпохи Генриха IV и Людовика XIII, наряду с другими мемуарами этого времени послужили источником для нескольких исторических романов эпохи французского романтизма, в частности, для «Трех мушкетеров» А. Дюма.

Относясь несомненно к мемуарному жанру, «Занимательные истории» отличаются, однако, от мемуаров Ларошфуко, кардинала де Реца или Сен-Симона. То были люди, принадлежавшие к верхним слоям потомственной аристократии и непосредственно участвовавшие в событиях, которые они в исторической последовательности воспроизводили в своих воспоминаниях, стремясь подвести какие-то итоги, доказать справедливость своих взглядов, опровергнуть своих политических врагов.

Таллеман де Рео был фигурой иного масштаба и иного социального облика. Выходец из буржуазных кругов, отказавшийся от какой-либо служебной карьеры, литератор, никогда не бывавший при дворе, Таллеман был связан дружескими отношениями с множеством самых различных людей своего времени. Наблюдательный и любопытный, он, по меткому выражению Сент-Бева, рожден был «анекдотистом». В своих воспоминаниях он воссоздавал не только то, что видел сам, но и то, что слышал от других, широко используя и предоставленные ему письменные источники, и изустные рассказы современников, и охотно фиксируя имевшие в то время хождение различного рода слухи и толки.

«Занимательные истории» Таллемана де Рео являются ценным историческим источником, который не может обойти ни один ученый, занимающийся французской историей и литературой XVII в.; недаром в знаменитом французском словаре «Большой Ларусс» ссылки на Таллемана встречаются почти в каждой статье, касающейся этой эпохи.

Написанная в конце семнадцатого столетия, открытая в начале девятнадцатого, но по-настоящему оцененная лишь в середине двадцатого, книга Таллемана в наши дни стала предметом подлинного научного изучения — не только как исторический, но и как литературный памятник.

---

Возвращаясь к характеру нашего Конрара, следует сказать, что он одновременно и человек пронырливый, и тиран; но этот маленький проныра поддерживает переписку с учеными мужами Голландии и Германии — это он-то, вовсе не знающий латыни; этот маленький проныра взваливает на себя уйму дел; хоть я и верю, что он делает все из добрых чувств, все же отлично знаю, что в этом есть и тщеславие и кумовство. Шаплен и Конрар внушают еще кое-кому почтение, но это ненадолго: и если бы Конрар печатался, подобно Шаплену, то от почтения к ним не осталось бы и следа. Оба они, один за другим, переписывались с Бальзаком. Что до Конрара, то он притязает на роль главного типографского корректора. Он взялся напечатать «Беседы Костара с Вуатюром»[287], в коих латыни не менее французского, и сердился, когда ему советовали избавиться от этой заботы; был даже случай, когда он, стремясь к похвалам и посвящениям, пожелал править корректуру, набранную сплошь по-латыни, обратившись за помощью к своему племяннику, школьнику старших классов.

Что же до тиранического нрава Конрара, никто, после его жены, не знает о нем столько, сколько знаю я. Он всегда любил говорить, что есть множество молодых людей, кои почитают его своим учителем. Ко мне, не очень-то покладистому, он проникся дружбой, и я, со своей стороны, сердечно привязался к нему; но как только Патрю (которого я узнал почти в то же самое время) и я поняли, что мы созданы друг для друга, Конрар возревновал меня, заявив, что другим я наношу более продолжительные визиты, чем ему. Он заядлый педагог и, когда бранится, делает такое сердитое лицо, что смотреть страшно. В одном лишь Шаплен поступал правильно, быть может в силу своего характера: с Конраром он всегда старался держаться на некотором расстоянии, ибо при более близком знакомстве с ним будешь вечно ссориться. У д'Абланкура не раз случались с Конраром размолвки, в частности, из-за того, что он как-то написал Поэту попросту «Королевскому секретарю» вместо «Королевскому советнику и секретарю». Я не собираюсь приводить здесь тысячу мелких подробностей, они ни к чему; да и, кроме того, что прошло под знаком дружбы, разглашению не подлежит.

В семье Конрара тоже было немало раздоров. Его второй брат был крайне неумен; но, ежели бы Конрар так не разыгрывал из себя старшего в роде, на ветхозаветный манер, тот не натворил бы и половины тех сумасбродств, в которых повинен. Это привело Конрара в отчаяние. Молодой брат его жены, по фамилии Мюисон, которого называют сьер де Барре, влюбился в красивую девушку более знатного происхождения, нежели он сам, и у которой, следовательно, было приличное состояние; Конрар из кожи лез вон, чтобы расстроить эту свадьбу, а когда она состоялась, Конрар со своим вторым зятем и его женою, которые опасались, как бы старший брат, богатый холостяк[288], не привязался к этой красавице, совершили по отношению к ней многое такое, о чем лучше не говорить. Когда старый холостяк умер, оказалось, что по завещанию он щедро наделил своих двух братьев в ущерб четырем сестрам. Пошли толки. Семья оказала честь Конрару, обратившись к нему за советом. Тот спрашивает у Патрю, как, по его мнению, надлежит поступить ему, Конрару, который благодаря своей жене имеет те же права на наследство, что и остальные. «Э! — ответил Патрю, — здесь судить и рядить не вам; вы себе не должны брать ничего; братьям пристало распоряжаться имуществом, как им заблагорассудится». Но Конрар, не в обиду ему будь сказано, взял себе столько, сколько и другие; братья, которые полагали отделаться дешевле, были поражены, увидев, что Конрар не пожелал ничем отличаться от остальных родственников, однако не стали спорить и только решили не дарить Конрару штофных обоев и других вещей, кои они ранее ему предназначали. С этого дня г-н де Барре преисполнился величайшим почтением к Патрю и пожелал стать его другом, а затем и моим.

Конрар, надо сказать, находил, что его невестка де Барре очень мила. Она и в любом другом обществе считалась бы хорошенькой, но в этой обездоленной семье была поистине солнечным лучом. Поначалу Конрару вздумалось обращаться с нею свысока. Ему хотелось, чтобы она видела в нем своего наставника, своего покровителя и без него шагу бы не делала. Женщина эта, будучи похитрее, чем он, не противоречила ему, но поступала по-своему, однако с осторожностью, ибо имела дело с одной из самых глупых семей на свете. Как-то раз она, любезно согласившись пойти на прогулку с ним, с Сапфо[289] и с другими умниками «Субботнего кружка», обмолвилась, сказав: «Мне дали поисть». «Так не говорят, — заявил он менторским тоном, — надо сказать: поесть». Это замечание ее несколько ошеломило, и, поскольку у нее не было ни малейшей склонности изображать из себя ученую женщину, она не пожелала больше гулять со всеми этими дамами. Хотя Конрару это пришлось и не по вкусу, он не отказался от попыток подчинить себе сей строптивый ум. Однажды ему вздумалось приобрести портрет своей невестки, ибо он кичливо повторяет на каждом шагу, будто у него есть портреты всех его приятельниц. И вот как-то поутру он посылает к г-же де Барре свою жену, чтобы сообщить ей, «что де г-н Конрарт (так жена произносит его имя на валансьенский манер: она родом из тех мест) не спал всю ночь, так ему не терпится получить ее портрет». И г-же де Барре пришлось тут же заказать свой портрет указанному Конраром дорогому художнику и заплатить ему немалые деньги. Он и дальше продолжает ее тиранить: так, ей приходится постоянно ездить к нему с визитами, и ради своего мужа она это делает; но в душе она жестоко потешается над г-ном секретарем Академии. Вы только поглядите на этого кавалера: я видел, как он подпиливает себе ногти и тут же, на глазах у всех, выдергивает волосы из ноздрей. И при этом он стремится быть галантным мужчиною; правда, по сравнению с Шапленом он мог бы прослыть таковым, во всяком случае, в отношении платья: он всегда одет очень аккуратно.

Больше всего, полагаю, Конрара разозлило то, что я порвал с ним и что Патрю и я поддерживаем дружеские отношения с его невесткой. Вот как это произошло: мы с Конраром давно уже зевали в обществе друг друга, когда ему пришла фантазия поселиться в доме на Пре-о-Клер, который Люилье отделал по моему вкусу и где я насадил сад по собственной прихоти; дом этот я нежно любил. По утверждениям Конрара, кто-то якобы слышал, что я говорил, будто этот дом продается; правда, я так полагал, но никаких разговоров не вел. И вот он направляет ко мне своего зятя де Барре, который идет на это без всякой задней мысли; супруга же его потом меня уверяла, будто наперед знала, что сделка не состоится, но им не мешала. Де Барре спросил меня, собираюсь ли я покупать этот дом и продается ли он. Я ответил, что о продаже дома слышал, но покупать его не думал. «Раз так, — ответил он, — один из ваших друзей, который просил не называть его, мог бы об этом подумать». — «Сударь, — сказал я ему, — я предпочитаю, чтобы это был кто-нибудь из моих друзей, нежели посторонний; мне, однако, будет очень грустно расстаться с этим домом». Я долго притворялся, будто ничего не знаю, но вскоре мне стало известно, что Конрар уговорил Барре купить этот дом с ним пополам. После этого, поскольку мне нужен был лишь повод, чтобы порвать с Конраром, я воспользовался этой возможностью; слегка посетовав на его уловки в отношении меня и на то, что он де не только не отвадил покупателей, но и выступил с подобным предложением сам, я порвал с Конраром, и с тех пор мы больше с ним не виделись.

Потерпев неудачу с этим домом, который мог бы служить ему и городским и загородным, Конрар купил другой в Атисе, о коем м-ль де Скюдери так много говорит в своей «Клелии». Там происходит немало чудес. Однажды, когда Конрар не успел еще его окончательно обставить, он обнаружил, что зала обтянута прекрасными золотистыми кожаными обоями; потом выяснилось, что это старший брат его жены, не желая быть ему обязанным за содержание одного из своих сыновей, жившего довольно долго в семье Конрара, отплатил ему этой любезностью, слишком тонкой для нидерландского торговца. Но сие надо ему простить: это человек, которому дважды в жизни такие мысли не приходят; к тому же он крайне скуп и усиленно шпионит за своей бедной невесткой.

Должно быть, все знакомые Конрара побывали у него в доме, или же он ловко умеет пускать пыль в глаза. Он, который когда-то хвастался, что принимал у себя г-жу де Сабле, г-жу де Монтозье и даже м-ль де Рамбуйе, хотя она над ним потешается, не мог не оказать им гостеприимства в Каризатисе (так называется его дом в романе «Клелия). Сапфо проводит там часть своего досуга. М-ль Конрар, со своей пряничной физиономией, тоже выведена в этом романе. В то же время люди проницательные уверены, что Конрар недолюбливает Пелиссона, что он ему завидует и ему де отнюдь не нравится, что Эрминий[290] — наперсник Сапфо и Апполон «Субботнего кружка». Что до Шаплена, он не очень-то доверяет Пелиссону; но теперь, пожалуй, он начал ему доверять, поскольку тот хорош с суперинтендантом Фуке. Ходит слух, будто Конрару живется туго, хотя детей у него нет: участие в литературной котерии обошлось ему, разумеется, дорого, ибо он многим не мог отказать в деньгах, да и часто кормил знакомых у себя. Ему, видно, боком выходит такое щедрое гостеприимство. Монтрей, по прозвищу «безумец», из которого Конрар намеревался сделать важную особу, разбранил его, и образовавшаяся у аббата де Вилуаня партия, враждебная Шаплену и ему, Конрару (их там зовут Тиранами изящной словесности), уже дала Поэту почувствовать свои когти. (Фюртьер, Буало; Линьер написал эпиграмму или ему ее подправили.) Вот что значит общаться с таким множеством людей, особливо молодых.