Виктор Кельнер - 1 марта 1881 года. Казнь императора Александра II

• Название: 1 марта 1881 года. Казнь императора Александра II
• Автор: Виктор Кельнер
• Издательство: Лениздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1991
• ISBN: 5-289-01024-6

Казнь народовольцами Александра II 1 марта 1881 г. стала поворотным моментом в истории российского освободительного движения и на многие десятилетия предопределила внутриполитическое развитие страны. Сегодня настала пора воссоздать целостную и объективную картину тех драматических событий. Попытка решить эту задачу и предпринята в настоящем сборнике.

Основу книги составляют воспоминания и документы народовольцев, свидетельства очевидцев, следственные, судебные и правительственные материалы, мемуары государственных деятелей, литературные портреты погибших и казненных революционеров. Сборник снабжен вступительной статьей.

---

В воскресенье, 1 марта, когда я пришел на конспиративную квартиру за снарядами, я видел Котика и Михайлова, а также, кажется, и техника. Имели ли вышепоименованные лица снаряды, были ли таковые снаряды на конспиративной квартире, я ничего сказать не могу, потому что не помню, как не помню и того, кто уходил или приходил в то время, когда я там был, и кто ушел раньше. Я уже видел тот самый снаряд, который я получил. Я взял его с дивана. На предъявленный мне вопрос, где именно помещалась конспиративная квартира и не помещалась ли она на Тележной улице, отвечаю, что действительно она помещалась на Тележной улице, номера дома и квартиры не знаю, он был вторым или третьим от угла. Сколько комнат в этой квартире, я не знаю, я знаю только две из них, в которых и был раза два. Бывая в квартире по Тележной улице, я из предметов, обративших мое внимание, видел только те, которые назвал во втором моем показании. Точно времени, когда я познакомился с Тимофеем Михайловым, я определить не могу, но приблизительно за месяц, но где и при каких обстоятельствах, не помню, квартиры его не знал, но он бывал у меня раза три. Большею частью я встречался с ним на свиданиях для того, чтобы принять те связи, которые он заводил среди рабочих, но связей этих я принять не мог по очень многим причинам, частью потому, что не имел времени. По поводу боевой дружины, членом которой состоял я, и которая была сформирована Желябовым, я заявляю: цель боевой дружины я представлял себе одну — охрану рабочего дела от шпионов, как чисто специальную. Другие цели вносить в условия нашей организации не представлялось необходимым и даже отчасти невозможным. Рабочая боевая организация не могла, напр[имер], убить Мезенцова или кого-либо из должностных лиц, как не вредящих нашему делу прямо, она не могла и не должна была по своим условиям раскидываться, а должна была сохранять известную систему. Затем выбор лиц, подлежащих мщению организации, не должен был выходить за пределы, определенные целью, — охрана движения от шпионов, — по крайней мере, организация не могла самостоятельно наметить такое лицо, потому что могла, по незнанию всех условий революционного движения, повредить ему, т. е. движению. Скажу даже больше — она не имела права на деятельность, выходящую за пределы ее специальности. Служила ли рабочая организация контингентом для выбора некоторых ее членов, по крайней мере, на другие цели, как, напр[имер], на покушение 1 марта, я ответить утвердительно не могу. «Для выработки характеров», для помощи, поддержки вспомогательный комитет, по моему мнению, через одного из своих членов мог обратиться в организацию с таким запросом и, стало быть, вызвать «добровольцев», — одно это название указывает на то, что добровольцы из рабочей организации призываются для дела, которое в их цель не входит, таково было дело 1 марта 1881 г. Отобранный у меня нож или кинжал и револьвер я носил для самозащиты на случай обыска или нападения на меня, нож я получил незадолго до покушения и, кажется, от Желябова, что, впрочем, хорошо не помню. Предъявленный мне сейчас человек есть тот самый Тимофей Михайлов, о котором я говорил выше. Квартиры тех рабочих, у которых я агитировал, я назвать не желаю.

[5 марта]. Предъявленную мне сейчас женщину, которую вы называете Гесей Гельфман, я видел на прошлой неделе мимоходом в конспиративной квартире на Тележной улице, но как ее фамилия или кличка, я не знал, потому что прежде с ней никогда не встречался, и это не та брюнетка, о которой я говорил в первом моем показании. Назвать известных мне рабочих, с которыми я встречался при пропаганде, я не желаю. Во дворце принца Лихтенбергского я никогда не жил. С Халтуриным я незнаком, и где он находится, мне не известно. О денежных средствах партии я точных сведений не имею, последние два месяца я жил на средства из фонда партии, которые получал от Желябова, в размере не более 30 р. в месяц. До перехода в нелегальное положение я получал от конторы «г. Громов и Кº» по 30 р. в месяц, у которого отец мой служит на заводе в Олонецкой губернии. Кажется, за неделю до перехода моего в нелегальное положение партия нуждалась в денежных средствах, и Желябов спросил меня, не могу ли я достать денег; ввиду этого я написал письмо к кассиру Громова с просьбой выдать мне содержание за три месяца вперед, указывая, что деньги эти нужны для поездки на практические занятия. Деньги были мне выданы, и я отдал Желябову рублей около 50-ти.

[6 марта]. Я признаю себя виновным в взрыве, произведенном 1 марта с. г. на набережной Екатерининского канала, но мне представляется, что от моего взрыва никто из частных лиц не пострадал. Кто производил второй взрыв, я не знаю; я никого на набережной не видел, но в Малом Котике, которого я видел уже мертвым, признаю я того человека, которого я встречал в конспиративной квартире, в доме № 5 по Тележной улице, но не знаю, получил ли и он снаряд из этой квартиры. Человек, которого я знал под именем Захара и которого, как мне здесь уже сказали, зовут Желябовым, пригласил меня принять участие в покушении 1 марта, на что я согласился. Утром 1 марта я был на конспиративной квартире, где находились кроме меня человека два или три. В этой квартире были, кажется, Михайлов и Котик. Я вошел в эту квартиру через кухню, и в гостиной на диване лежал динамитный снаряд, завернутый в белый платок. Кто-то указал мне на этот снаряд, я взял его и пошел в кондитерскую Андреева на Невском проспекте для свидания с каким-то человеком, которого называли Михаилом и который должен был быть мне товарищем по взрыву. Этот Михаил не Котик, а выше последнего ростом. Кто он, я не знаю. Я пошел один на набережную Екатерининского канала и бросил снаряд, должно быть, вслед за каретой Государя Императора. Гесю Гельфман, жившую в конспиративной квартире, я не знаю и видел ее только раз, мельком, в этой квартире. Кто принимал участие в приготовительных работах, изготовлении зарядов и т. д., не знаю.

[11 марта]. В предъявленной мне сейчас женщине, которую вы называете Софьей Перовской, я признаю ту самую блондинку, о которой я говорил в моих предыдущих показаниях. Фамилии ее или клички я до сегодняшнего дня не знал, впрочем, кажется, ее звали Софьей Павловой. Ее я встречал у Михаила Ивановича (Котика) и знаю, что она входила в агитационную группу рабочих. Кроме того, я видел ее в воскресенье, 1 марта, утром в квартире по Тележной улице, но не помню, принесла ли она туда снаряды. Теперь припоминаю, что действительно, в воскресенье, 1 марта, идя по Михайловской улице на Екатерининский канал, где вместе со мною [был] Михаил, также со снарядом в руках, мы встретили предъявленную мне сегодня блондинку, которая при виде нас сморкалась в белый платок, что, как мне припоминается, было знаком, что следует идти на Екатерининский канал. Я должен сказать, что вообще о всем происходившем в воскресенье в подробностях у меня осталось не много в памяти, а потому, если я и не указываю некоторых подробностей, то потому лишь, что не помню их точно. У меня сохранилось также неотчетливо представление о том, что происходило на Екатерининском канале, когда я бросил снаряд, а поэтому не могу припомнить, произнес ли я фразу «посмотрим еще, слава ли Богу», после того как сказали, что Государь Император, слава Богу, невредим. После задержания меня я очутился в таком положении, что трудно было наблюдать за всем происходящим. Припоминаю еще, что недели за две до 1 марта я по приглашению Желябова был на какой-то конспиративной квартире в Троицком переулке. Номера дома не помню, но дом этот находится с правой стороны переулка, идя от Невского. Нужно пройти по переулку, затем пройти пустое место, и затем недалеко от этого места дом белый с уступами и железными воротами; двор вымощен асфальтом, и квартира помещается во дворе, в самом верхнем этаже, кажется № 23 или 25. Вход в угол, налево от ворот. Был я в этой квартире всего один или два раза, где встречал Желябова, Тимофея Михайлова, Котика, какого-то рабочего Михаила и еще кого-то, но кого — не припомню. Помню, что когда я был на этой квартире в последний раз, то Желябов говорил, чтобы туда больше не ходить, потому что квартиры этой не будет, так как хозяева оставляют ее, но кто были хозяева, я не знаю, хотя в квартире этой, равно как и на Тележной улице, нужно было спрашивать Борисова. Кроме того, в этой квартире был условленный знак в окне, заключающийся в том, что одна половина окна была закрыта занавеской, что означало, что входить в квартиру можно безопасно.

[12 марта]. Припоминая фактическую сторону всех обстоятельств дела, относящихся к 1 марта 1881 года, я считаю необходимым добавить следующее: утром 1 марта, около 9 часов утра, я пришел на конспиративную квартиру для получения снаряда и для объяснения плана покушения. В то же время приблизительно пришли Котик, насколько помню теперь, Михаил и, кажется, Тимофей Михайлов. После этого пришла и Софья Перовская, принесшая в руках довольно большой узел — это были снаряды. Она принесла их, во всяком случае, не больше двух. Где она их развязала, я не помню: кажется, что в угловой комнате, где мы сидели все. Придя, она сказала: «Вот, братцы, и снаряды, только их немного — не успели еще наготовить, может быть, еще принесут, — нужно довольствоваться малым». Затем она начала объяснять план действия, начертав на конверте приблизительно местность. Предполагалось, по ее словам, следующее: Государь обыкновенно проезжает в манеж так: по Невскому проспекту, заворачивает по Малой Садовой, по Большой Итальянской — в манеж. По Малой Садовой есть уже пункт, где ждут его, а поэтому нужно занять углы Невского, Садовой и Б. Итальянской. По Невскому проспекту должны быть двое: один у памятника Екатерине, другой — на углу Садовой и Невского, на том углу, который ближе к Адмиралтейству. На углу же М. Садовой и Б. Итальянской могут находиться также два лица, но только на одном углу, где позволяют стоять публике, и притом не вместе. Эти места она указывала кружками, причем не дала никакого объяснения относительно пункта на Малой Садовой. Когда Государь будет въезжать на Малую Садовую, то лица, имеющие снаряды, должны приблизиться к углам Садовой, не входя, однако, в нее. Находящимся у манежа знаком будет служить то, что навстречу Государю поедет жандармский офицер. Затем на Малой Садовой будет слышен звук, т. е. произойдет взрыв, как я думал, от такого же метательного снаряда, который вручен был и мне и устройство которого объясняли ранее. Звук служит сигналом входить в М. Садовую. «Если же Государь, — продолжала она пояснять, — по каким-либо причинам не поедет по Садовой, то, братцы, вы уже действуйте на Екатерининском канале». Государь из манежа заезжает в Михайловский дворец, пробывает там около ¼ часа и едет к себе во дворец по Екатерининскому каналу. Значит, если он заедет во дворец, то мы успеем прийти на канал и произвести покушение. Но иногда случалось, что он не заезжал, а проезжал прямо домой, в таком случае нечего ходить на канал и подвергаться опасности быть замеченным. Чтобы узнать, следует ли ходить на канал, нужно условиться о встрече. Она решила, что, если ничего на Малой Садовой не произойдет, то встретиться по Михайловской улице, причем она вынет носовой платок и высморкается, что покажет, что нужно идти на канал. В этом состоял план покушения. Затем она сказала, чтобы мы сами распределили места стояния, на что мы не согласились. Тогда она сказала, что более опасный пункт представляет Манежная площадь, поэтому необходимо, чтобы там находились люди, давно знакомые с собой, которые надеялись бы друг на друга, потому что от взрыва на М. Садовой, если он будет почему-либо неудачен, можно думать, что Государь по инерции, желая избежать опасности, поедет к Манежной площади, а стало быть, приблизится к тем, которые заняли этот пункт. Трудно думать, чтобы он вернулся, что возможно было бы, если в такую минуту извозчик кареты способен что-либо соображать; вернее, что он погонит лошадей вперед. Я не мог удовлетворить этому условию, потому что не был знаком до дружбы ни с Котиком, ни с Михаилом, ни с Тимофеем Михайловым. Этот пункт мог занять Котик с Тимофеем, как лица, давно знакомые и уже освоившиеся друг с другом. Поэтому Котик вызвался туда, я взял место у Екатерининского памятника, и Михаил по противоположной стороне Невского, на углу Садовой. Пришедший в это время техник и принесший, как мне казалось, тоже снаряды, сказал, что это иллюзия только, что нам со снарядами придется действовать. С Софьей Перовской по спешности (нужно было торопиться выходить) не было определенных разговоров о приготовлении снарядов. Она только сказала, что материалу и времени не хватило на приготовление достаточного количества. «Всю ночь работали несколько человек и то еще не успели», — пояснила она, причем не дала никаких указаний относительно квартиры, а также лиц, приготовлявших снаряды. Затем что произошло, показано уже мною в прежних протоколах. Относительно свидания в кондитерской Андреева добавлю, что если я показывал о чем неверно, то это неумышленно за последнее время. Сказал в первую горячую минуту это и находясь в таком умственном и нравственном состоянии, в котором трудно припомнить истинное и отличить его от лжи. Сказанное в горячую минуту запечатлелось в моем мозгу, и я способен был считать его за истинно происшедшее. Впрочем, та ложь настолько незначительна, что если бы была и умышленной, то на основании ее трудно упрекнуть меня в недобросовестности или умышленном извращении истины. По словам Перовской видно было, что она ехала со снарядами на извозчике до Тележной улицы, и думаю, что привезла не более двух или трех именно от возможной опасности от сотрясения, если бы их больше, как бы она их ни держала. <…>