Стивен Миллхаузер - Месть

• Название: Месть
• Автор: Стивен Миллхаузер
• Жанр: Современная проза

---

Вот она, под скатертью. Уродливая отметина, вам не кажется? Точно шрам. Пока я долбила отверткой красное дерево, я много о чем думала - о времени, давнем уже, когда мы с Робертом любили друг друга на этом столе, времени, когда мы были счастливы и легкомысленны, - но больше всего о вас. Я представляла себе, что этот стол - ваше лицо.

У вас потрясенный вид. Не надо. В конце концов, это всего лишь стол. И потом, эти ваши выраженьица - потрясение, испуг - уверена, они кажутся привлекательными мужчинам - им нравится потрясать - однако, разговаривая со мной, вам, право же, лучше оставить их. Ничего вы на них не наживете.

Роберт, когда в первый раз увидел отметину, страшно расстроился. Пожелал узнать почему.

Почему, Роберт? Почему? Он бы еще попросил меня пройтись с ним по улице, держась за ручки.

Теперь я ем на кухне. Разонравилась мне эта комната. Ладно, пора и делом заняться, верно? Я ведь еще не показала вам комнаты наверху.

Лестница

Вот эта старая балясина мне нравится, а вам? - особенно та штуковина наверху: совершенный шар для боулинга, Роберт, правда, говорил, что ему она напоминает верхушку столба у парикмахерской - или голову старого лысого профессора. Ну, пойдемте, за мной. Перила немного обшарпаны, но это пустяки, капля мебельного лака и все будет в порядке. Те три снимка сделал мой отец, - в Мексике, - фотография была его страстью, хотя, вообще-то, он продавал страховки. А вон ступенька, об которую я споткнулась. Вторая от площадки. Вот эта самая. Пересчитала все ступени и грохнулась об пол у лестницы, рядом со стенным шкафом в прихожей. Могла ведь и шею сломать; на Роберта это сильно подействовало. Вы когда-нибудь падали с лестницы от одного только - полагаю, от горя. Горестное падение. Я все помню: чувство, будто я лишилась всего, ощущение избавления, почти пьянящее, точно летишь по воздуху, не считая, конечно, того, что я лупила головой о перила, а тело мое обратилось в большой, неуклюжий ком с торчащими во все стороны руками и ногами. А уже внизу я лежала и думала: так вот на что оно похоже, падение с лестницы. Одна нога моя была как-то странно подогнута, юбка немного задралась. И я гадала, не увидит ли кто мои трусы. Тщеславие! - будьте благонадежны, с ним мы, даже полумертвые, не расстаемся. Ну вот, лежу я там с задранной юбкой и понимаю, что похожа на некую женщину, пытающуюся совратить некоего мужчину. Потом попыталась припомнить, когда мы с Робертом в последний раз любили друг друга. Вроде бы, очень давно. Да так ли уж и давно, на самом-то деле? И вдруг, откуда ни возьмись, мысль о Томе Конвее. Про Тома Конвея я вам еще расскажу. Но не сейчас. После площадки всего три ступенькии. Роберт говорил, что нам следует купить статую и поставить ее здесь, в углу. Статую в умопомрачительно дурном вкусе - знаете, какую-нибудь беломраморную нимфу, выходящую из ванны, скромно прикрывая ладошкой лобок. А вместо того: та-дах! «Эссе» Эмерсона. «Убийство в восточном экспрессе». «Архитектура животных», представляете?

Верхняя ванная

Вот душ. Лет пять-шесть назад мы поставили новый распылитель, покрасили заново стены и потолок. Мне следовало бы опрыскать чертовы стены краской, чтобы избавиться от этих пятен, да так руки и не дошли. Плиточный пол - ровесник дома; по нему бы тоже не мешало немного пройтись цементным раствором.

После признания Роберта я в какой-то момент - когда же это было, в конце лета? в начале осени? - начала вдруг часто принимать душ. Стояла под ним, пока не кончалась горячая вода, иногда по три раза на дню. Если уж умереть у меня не получится - а я понимала, с изумлением - с разочарованием - с подобием возмущения - что умереть у меня не получится - так, по крайности, буду хоть чистой. Как будто, «встречаясь» с вами, - по очаровательному выражению Роберта - он замарал меня. Объясняйте это как вам угодно: я хотела быть чистой, сияющей; храмовой девственницей, маленькой девочкой. Иногда я подолгу лежала в ванне, а после вставала под душ.

Этот аптечный шкафчик достался нам вместе с домом - одна из многих в нем вещей, которые мы трогать не стали. Видите, какие на нем филигранные накладки. В нем есть нечто занятное: занятное-странное, не ха-ха-занятное, как говаривал один особенно противный, аж до занятного, коллега Роберта. Каждый раз, выходя из ванны, я видела себя в этом зеркале. Разумеется, видела, всегда, но тут мне вдруг впервые пришло в голову, что вижу-то я только верхнюю свою половину. Русалочье такое зеркало. Да, я стала русалкой - ниже пояса ничего. Конечно, мы с Робертом к этому времени любовью, что называется, не занимались. И на меня, когда я выходила из ванны и смотрела на себя, на голую, в зеркале, накатывало странноватое чувство, будто нижней половины тела у меня нет и вовсе. Это была одна из самых жестоких ваших покраж: вы лишили меня нижней половины. Хотя, может, оно и к лучшему, поскольку мне в моем теле ничто больше не нравилось. И это, в общем-то, странно, потому что - но мы, кажется, об этом уже говорили. Вы, правда, простите меня, если я повторяюсь. Так много всего в голове ходит и ходит по кругу! Но, понимаете, я всегда относилась к своему телу довольно легко - мысленно, то есть. Я о том, что, чем заполнить свитер, у меня имелось. Конечно, ноги - впрочем, это другая история. Но, в общем и целом. Не то, чтобы я так уж любила мое тело, ни Боже мой - или наш, как говаривал Роберт. Ни Боже. Пауза. Наш. Просто я принимала его, как принимала - ну, не знаю, свой нос. Вот он: нос. Сколько на него ни гляди, он носом и останется. Здорово, нос! Знаете, существуют люди, которые всю жизнь только одним и занимаются, только одним, переживают из-за своих носов. Потом они умирают, попадают на небо, а там полным-полно ангелов с ангельскими носами, и дальше, всю вечность, эти люди тоже занимаются только одним - переживают из-за своих носов. Я такой никогда не была. Теперь же, благодаря вам, обнаружила, что переживаю из-за моего тела. И во всем-то оно оказалось неправильным, одна огромная… неправильность. Этого слишком, того слишком. Слишком - о, да всего. И я это все ненавидела. Впервые в жизни, в нежном сорокасемилетнем возрасте, я обратилась в подростка.

Знаете, чего я хотела? Чего хотела по-настоящему? Одного-единственного, но очень - снова стать девочкой в наездницких сапожках и с пятнышком йода на коленке.

Оп-ля, получи, сестричка. Начни сначала…

Да, кстати. Я была не права. Тут книжных шкафов нет. Зато есть призраки книг - остались со времен Роберта. Видите? Один на обогревателе - один на полу - и тут, на краю ванны.

Знаете, когда ненавидишь свое тело, когда непрестанно думаешь о нем, то и становишься только им, телом. Отвратительной маленькой материалисткой. Тайной сладострастницей - такой, ну, словно бы стыдливой. О, это мне нравится. Стыдливая сладострастница. У меня это иногда получается - ввернуть красное словцо, вы еще отдадите мне должное на этот счет. «Ты умеешь ввернуть красное словцо, - сказал как-то Роберт, а после помолчал, подумал и уж следом добавил: - Иногда. Надо отдать тебе должное». Вот и давайте отдадим мне должное. Да, так значит, тело свое я ненавидела. Ненавидела, потому что оно было не вашим. Я по лицу вашему вижу, что вы собираетесь сделать мне комплимент. Воздержитесь, пожалуйста. Кроме всего прочего, я ненавидела не только мое тело. Ваше тоже. Не сменить ли нам тему?

Кабинет

Кабинет Роберта, все стены в книгах, расставленных по историческим периодам. И послушайте-ка. Внутри каждого периода - по фамилиям авторов, по алфавиту. Если уж это не порядок, тогда что же? Все лето я, казалось мне, слышала, как он тут расхаживает. Спинка кресла скрипит, шаги, скрип кресла, придвигаемого к столу. Скрип кресла отодвигаемого. Шаги, скрип, шаги, скрип. Господи! И что бы ему ковер не постелить? Иногда я винила во всем его книгу. Конечно, это легко, все прочие вроде и ни при чем: вы, Роберт и дорогая старушка - я. Кроме того, человек, изменяя жене, должен же отыскивать себе извинения. Должен. И все-таки! Эта кошмарная книга. Роберт слишком критически относился к себе, чтобы суметь написать книгу. Книга была для него пыткой, в чистом виде. Не стоило ему брать тот отпуск. Бедный Роберт. А тут вы, ждете его в маленьком домике и длинные ноги ваши только что из окна не торчат.  Вы должны были показаться - решением. Еще бы, он же нуждался в утешении. Те долгие прогулки, на которые он отправлялся весной! Знаете, я ведь тогда и почувствовала, что между нами что-то немного неладно, немного… не так. После я поняла, что он, должно быть, во время одной такой прогулки с вами и познакомился - если только не познакомился раньше и не направлялся тогда прямиком в вашу спальню. Его доводило до исступления не сознание того, что он никогда эту книгу не закончит. Нет, - сознание того, что он ее никогда и не начнет. Он делал заметки, миллиарды заметок, печатал на машинке куски глав, фрагменты - все не то! Скрип, шаги, скрип, шаги. А тело в постели - на него всегда можно положиться. Возвращает мужчине ощущение молодости, мой мальчик. Нет лучшей смазки для старой машины. Ну, разумеется, и вам тоже это, что-ничто, а давало. Мужчину в нужде. Мужчину, который жаждет спасения. Чего же лучше?