Джоконда Белли - Воскрешение королевы

• Название: Воскрешение королевы
• Автор: Джоконда Белли
• Издательство: Мир книги
• Жанр: Короткие любовные романы
• Год: 2008

Мадрид шестидесятых годов двадцатого века… Юная воспитанница монастыря сирота Лусия знакомится с профессором университета Мануэлем, который обещает рассказать ей потрясающую историю любви Хуаны Безумной — испанской королевы жившей в шестнадцатом веке. Но для того, чтобы постичь эту историю, Лусия, по его словам, должна перевоплотиться в Хуану — надеть старинное платье, вжиться в образ неистовой в своей страсти королевы. Лусия соглашается, не подозревая о роковых последствиях странного перевоплощения.

---

Я не узнавала собственного тела. После потери девственности моя кожа стала непривычно чувствительной. Хватало легкого прикосновения, чтобы пробудить желание. По ночам я долго ворочалась без сна, пока наконец не сдавалась на милость страсти. Тогда я сбрасывала рубашку и подставляла нагое тело ночному воздуху. Желание наполняло меня, как ветер наполняет паруса. Мое лицо пылало, перед глазами проносились мириады соблазнительных видений. Мои пальцы превращались в руки искусных любовников. Я ласкала свою грудь, живот, пах. Наслаждение само находило дорогу, поднимая на поверхность глубинные воды моего тела. Я погружала в них пальцы и медленными скользящими движениями гладила низ живота, постепенно доводя себя до исступления. Покорные моим стонам и судорогам, пальцы-любовники легко, словно крылышки колибри, касались нежных лепестков розового бутона, источавшего головокружительный аромат. Огромный цветок раскрывался с мучительной неспешностью, и в самой сердцевине его была я, распростертая посреди интернатской железной кровати вне себя от наслаждения.

Бывали ночи, когда этот ритуал повторялся вновь и вновь. Я постигала пределы своей страсти, своего терпения; это был самый медленный и самый сладостный способ свести счеты с жизнью. Но желание умереть всякий раз оказывалось не слишком твердым, и под конец я спокойно засыпала.

Я все не могла решить, влюблена ли я в Мануэля. Думая о нем, я то и дело сбивалась на размышления о самой себе. Его взгляд был как прожектор, освещавший сцену, на которой мне выпало играть главную роль. Раньше мои представления о себе были плоскими, теперь они превратились в настоящую картину с перспективой и светотенью. Я была пустой амфорой, которую старшие наполняли советами и нравоучениями, и только Мануэль ничему меня не учил, не навязывал мне своего мнения. Предсказать наше будущее я не бралась. Не бралась я и отделить Мануэля от Филиппа; всякий раз, когда мы ласкали друг друга, я не знала, кого он обнимает: Хуану или меня. Наша любовь не существовала сама по себе, отдельно от любви Филиппа и Хуаны. В квартире Мануэля до сих пор продолжалась эпоха Возрождения. В ней слышался шорох платьев, скрипели дворцовые лестницы, пахло теплым воском от свечей. Когда Мануэль был Филиппом, а я Хуаной, любовь поглощала нас без остатка. Сняв старинный наряд и превратившись в обычную девушку, я снова и снова пыталась разобраться в наших отношениях. Повествование шло своим чередом и в один прекрасный день должно было закончиться. Что ждет нас тогда? Я была слишком увлечена прошлым, чтобы загадывать на будущее. Перед отлетом мама составила подробные инструкции для садовника. Три страницы исписала. Разъяснила, где какие цветы высаживать, и даже нарисовала крокус. А что толку?

* * *

Я с нетерпением ждала воскресений. Оставаться Лусией целую неделю было невыносимо.

По воскресеньям история обретала голос и плоть. Я приходила к Мануэлю и надевала старинное платье. Я становилась Хуаной.

Твоя судьба, Хуана, круто изменилась двадцатого июля тысяча пятисотого года. Прожив всего двадцать три месяца, умер принц Мигель, сын твоей сестры Изабеллы, наследник Кастилии и Арагона. Сколько смертей, Хуана. Но теперь твоим родителям волей-неволей пришлось объявить наследными принцами вас с Филиппом. С третьей ступени феодальной лестницы ты шагнула прямо к трону.

Я не хочу быть королевой. Повстречав Филиппа, я поняла, что родители избрали для меня счастливую судьбу. Скромное положение герцогини Бургундской нисколько меня не смущало. Я была куда свободнее сестер, выданных за наследников престола. Ни одна королева и мечтать не могла о такой свободе. Во Фландрии мне дышится легче, чем в Испании. Моя родина погрязла в мракобесии. Я помню длинную вереницу изгнанных евреев, понуро бредущих куда глаза глядят. Как могли мои родители, такие справедливые и милосердные, в одночасье лишить этих несчастных крова и земли, обречь их скитаться на чужбине? В те дни моя сестра Изабелла приняла сторону родителей и отказала Мануэлю Португальскому за то, что он позволил евреям остаться в своих владениях. Зато во Фландрии царит терпимость, и никому не приходит в голову мешать людям наслаждаться жизнью, стращая их посмертными муками. Жаль, что истовая вера мешает моим родителям познать красоту земного мира. Во Фландрии я отвыкла от интриг чванливых царедворцев, обожавших выставлять напоказ свои христианские добродетели. Я почти перестала писать матери, опасаясь вновь оказаться в ее власти. Будто между мной и моей прежней жизнью выросла высокая стена. Конечно, то была моя ошибка. Но я не терплю, когда мне навязывают чужую волю. От этого я становлюсь злобной и мстительной. Чудовищная ярость поднимается из глубин моего существа и овладевает мной. Я восстаю против чужого гнета, сопротивляюсь любым попыткам управлять мною. В такие минуты я нередко совершаю необдуманные поступки, за которые потом становится стыдно.

Смирять себя я не умею. Я много читаю и как-то раз вступила в философский спор с самим Эразмом Роттердамским, который, по словам духовника моего брата Педро Мученика, был поражен моими познаниями. Я свободно говорю по латыни, по-французски, по-английски и еще по-итальянски. Мне нравятся рыцарские поэмы Мэллори и Боярдо. Но больше всего я люблю «Тристана и Изольду» фон Страсбурга. Великий Дюрер показывал мне свои гравюры и рассказывал о причудливых фантазиях Босха. Мне посчастливилось жить в эпоху великих открытий, возрождения античной философии, гениальных художников: Микеланджело, Рафаэля, Боттичелли. Мне нравится умение фламандцев превращать в произведения искусства обычные вещи — от кухонной утвари до крошечных ладанок, которые мастера умудряются украшать прелестными миниатюрами. К сожалению, близкие нисколько не ценят моих талантов. Мать часто повторяет, что женщины не должны подчиняться мужчинам. Однако такое право она, по всей видимости, распространяет только на саму себя. Только она может править государством и водить войско в бой. Всем своим дочерям Изабелла отвела роль разменных карт в политической игре. Все мои братья и сестры получают достойное содержание, и только я брошена на милость фламандских придворных, которые ненавидят меня за то, что я испанка. Я нищая, у меня нет и жалкого мараведи[12] чтобы одарить своих слуг. И они покидают меня один за другим. Я не могу оказать подобающий прием посланникам родителей. Остается лить слезы, проклиная судьбу и Филиппа, который не желает привечать испанцев.

Окружившие мою мать церковники порицают меня за страсть к мужу. Никто не говорил мне об этом в лицо, но молва людская, что волна морская. Я знаю, что Торквемада, Сиснерос и прочее воронье в черных рясах на чем свет стоит клянут «фламандское бесстыдство». Радость жизни для них равна отсутствию веры. Лицемеры. Поносят меня за любовь к мужу, а сами уговорили родителей поддержать папу Александра VI в его дрязгах с Францией. Или они не слышали, что говорят о семействе Борджиа? Не знали, что понтифик поселил свою любовницу Джулию Форнезе в двух шагах от папского дворца? Что у него есть три сына, которых он назначил епископами? Моя кузина Хуана Арагонская, жена герцога Амальфи, писала мне из Неаполя об оргиях, которые устраивает Чезаре Борджиа[13]. Он разбрасывает по полу каштаны и заставляет нагих женщин собирать их, ползая на четвереньках. Не каких-нибудь куртизанок, а благородных дам. А мне ставят в вину любовь к мужу. Неудивительно, что во Фландрии так не любят испанцев, предпочитая нам французов. Разве можно их за это винить?

Моя золовка Маргарита не устает ужасаться испанскому варварству. Она была в Гранаде и посещала чудесный мавританский дворец Альгамбру в тот день, когда духовник моей матери Сиснерос, аскет и фанатик, приказал сжечь все арабские книги, которые найдутся в городе. Бесценные труды по математике, агрономии, медицине запылали на огромных кострах. Прелат согласился помиловать всего триста книг. Маргарита утверждала, что некоторые фолианты удалось спрятать, но большая часть библиотеки, в которой нам с Беатрис Галиндо посчастливилось побывать вскоре после завоевания Гранады, безвозвратно погибла.

Наслушавшись историй об аутодафе и зверствах Торквемады, которые Маргарита рассказывала зимними вечерами у огня, Филипп стал видеть во мне соучастницу учиненных моими родителями зверств.

На поверку мой брак оказался чем-то вроде дракона о двух головах. У Филиппа нежность и страсть легко сменялись пренебрежением. После дивной ночи он мог встать в дурном настроении и часами со мной не разговаривать. Холодный и заносчивый, он унижал меня при всех, демонстрируя, как я ему наскучила. Мое тело еще хранило запах мужа, а он, оказывается, уехал в Лювен, позабыв меня предупредить. Об отъезде эрцгерцога мне между прочим сообщила мадам де Галлевин, когда я слонялась по дворцу, как собака, потерявшая хозяина. В отчаянии я дни и ночи напролет гадала, чем прогневала супруга. Единственной отрадой для меня стали воспоминания о былом счастье. Даже смех моих детей не мог разогнать тоску и страх, охватившие меня после исчезновения мужа. Трещина, что пролегла между нами, грозила превратиться в пропасть.