Владимир Корнилов - Семигорье

• Название: Семигорье
• Автор: Владимир Корнилов
• Издательство: Гуманитарный фонд «СВЕТ»
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 2011

Вниманию сегодняшних читателей представляется первая Интернет-публикация первой книги из знаменитой трилогии писателя («Семигорье», «Годины», «Идеалист»), которая с успехом выдержала более шести переизданий. Ибо именно этот роман, как и его герои, всегда и по праву оставался наиболее востребованным и любимым читателями самых разных категорий и возраста.

Он начинает повествование о разных и увлекательных судьбах своих героев на фоне сложных и противоречивых событий, происходящих в нашей стране на протяжении середины и до конца прошлого XX века. Эта книга трилогии — о событиях предвоенных 30-х — 40-х годов, пропущенных через пытливый ум и чуткую душу главного героя трилогии — Алексея Полянина, которого автор сделал выразителем для своих впечатлений, пережитых за долгую и трудную, но общепризнанно выдающуюся жизнь. В этой книге мы также начинаем знакомиться и со многими другими персонажами трилогии, которые потом пойдут по жизни рядом с Алексеем, либо, так или иначе, окажут своё влияние на становление в нём настоящего Человека…

---

Вальс отзвучал. Алёшка шутливо поклонился Лене Шабановой и отошёл к стене. Стена была холодна, Алёшка засунул за спину руки и так стоял, пытаясь настроить себя на следующий решительный шаг. Он уже много раз танцевал с Леной Шабановой, с ней он чувствовал себя свободно, даже подшучивал, когда тяжёлой, откинутой в повороте косой она задевала танцующие рядом пары и озорно смеялась — её забавляло это маленькое нарушение порядка.

С Леной было хорошо, просто, но пришёл он в Дом культуры не ради Лены. И почти месяц упорных занятий у Станислава Феликсовича — это тоже было не ради Лены. Робость, которая вдруг охватывала его, когда он направлялся через зал к Ниночке, оказывалась сильнее его желаний, и, не дойдя каких-нибудь двух-трёх шагов до Ниночки, он вдруг холодел от затылка до ног и, сам того не желая, поворачивался к своей спасительнице — Лене. Один раз он заставил себя преодолеть три роковых шага: пробормотал что-то похожее на приглашение и, как во сне, почувствовал в своей руке, будто неживую руку Ниночки. Странно, но этот первый танец не принёс ему ничего, кроме мучений и стыда. Ниночка не слушалась его, у неё был какой-то сдержанный ритм движений, и она заставляла подчиняться этому своему ритму и установленному, привычному ей рисунку танца. Когда Алёшка попытался сделать фигуру, она испуганно остановила его, он сбился, наступил ей на ногу, жарко покраснел от своей неловкости.

Неумело, с унылым однообразием он водил Ниночку по кругу, не решаясь положить руку ей на талию и только робко прикасаясь к ней пальцами, и лихорадочно искал в своей вдруг начисто опустевшей голове хоть одну умную мысль. Наконец с глубокомысленным вздохом он сказал: «Что-то Юрочка сегодня задерживается…» — сказал глупо, бестактно — ведь Юрочка был теперь его соперником!

Ниночка не ответила, безразлично пожала плечами. Так закончился их первый и пока единственный танец. Теперь Алёшка стоял в мрачном одиночестве, как Чайльд Гарольд, и внутренне готовил себя к решительным действиям: он пригласит Ниночку ещё раз, подчинит её своей воле и заставит понять, что совершил он ради неё.

Алёшка не мог сказать, когда перевернулся мир, но что мир перевернулся, он знал точно. Юрочкина любовь — непонятная, далёкая от его жизни Ниночка — стала его любовью. Никто не знал об этом; наверное, не знала и сама Ниночка. Но всё, чем жил он прежде: леса, озёра, охота, отлично натасканная по зайцам собака, редкие победы над собой и позорные срывы в становлении разума и воли — всё потускнело, всё как будто перестало быть. Осталось лишь то, что было вокруг Ниночки — школа, тоскующие взгляды на уроках, долгие бдения на улицах в надежде на случайную встречу.

Однажды Ниночка, держась за руку Лены Шабановой, почти прячась за подругу, спросила:

— Алёша, почему ты не ходишь в Дом культуры?

— Я не умею танцевать, — смутился Алёшка.

— Это никуда не годится! Вот тебе две, ну, хорошо — три недели. За это время ты обязан научиться! Придёшь и пригласишь на вальс меня и Лену. Слышишь?..

На следующий день, забыв про свою стеснительность, Алёшка стоял перед лесничим — Станислав Феликсович вёл в техникуме кружок танцев.

— Станислав Феликсович! Вы не сможете мне помочь?

— С удовольствием, Алёша. Если это в моих силах.

— Это в ваших силах, Станислав Феликсович! У меня две недели срока. Я должен научиться танцевать.

— Понимаю. Вы дали слово девушке.

— Да.

Станислав Феликсович вздохнул:

— Жизнь повторяется!.. Хорошо, Алёша, не будем терять времени. Завтра вечером вы должны быть у меня вместе с девушкой.

— Но…

— С любой девушкой, Алёша. Не обязательно с той, ради которой мы будем с вами трудиться!..

В небольшой квартирке лесничего Алёшка появился с Зойкой Гужавиной. Станислав Феликсович стоял у раскрытого патефона, пальцами подперев сухой подбородок. В раздумье он смотрел на Зойку, — в тяжёлом пальто, окутанная платком, в старых подшитых валенках, она казалась толстой и неуклюжей. Зойка всё поняла. Как дома, она сбросила пальто, платок, скинула валенки.

— Я вот так, в носках. Ничего? — она сказала это деловито и просто, и Станислав Феликсович, обезоруженный Зойкиной готовностью к делу, согласно склонил голову.

Четырнадцать вечеров подряд он учил их танцевать. И когда, увлечённый поединком с их провинциальной неотёсанностью, наконец, сказал: «Всё. Мне нечего добавить. Горжусь и выпускаю в свет», — Алёшка почувствовал себя на верху блаженства. В тот вечер он провожал Зойку к селу в радостной говорливости и не замечал, как понура и молчалива его верная подруга…

Маленький бойкий человек, при галстуке, с волосами, расчёсанными на пробор, вышел на середину зала, поднял руку и объявил: «Медленный вальс!..» Алёшка почувствовал: пришла его минута. «Вальс-бостон! Танец, полный огня и творчества. Мой танец!..» — твёрдо сказал себе Алёшка и отделился от стены. В левом углу, среди девчонок, он уже выискивал бледное лицо Ниночки.

Маленький бойкий человечек снова поднял руку, «Приглашают дамы!» — объявил он и пошёл к оркестру.

Алёшка стоял в растерянности: глупо было думать, что Ниночка сама подойдёт к нему.

Из ряда стоящих напротив людей стремительно выбежала девчушка. Алёшка видел мелькающие белые туфли-лодочки, расклешённое платье, наглухо застёгнутое у горла, кружевной воротничок, чёрную чёлочку на лбу и, ещё не понимая, что эта нарядная девушка через всё пространство танцевального зала идёт к нему, вдруг узнал Зойку. Зойка, быстро и меленько перебирая ногами и постукивая каблучками, шла к нему, вытянув шею и дерзко выставив подбородок, и распахнутые её глаза под вздрагивающими ресницами, наполненные страхом и торжеством, смотрели на него. Зойка остановилась перед Алёшкой, чуть присела в поклоне, протянула руки.

Алёшка застыл в изумлении: Зойка ли это? Какая фея преобразила её? Кто уложил смешные крендельки её косичек в гордую причёску? Кто дал ей эту красоту и дерзость?..

Алёшка не верил в сказку, но не знал и того, что фею заменили добрые руки Васёнки и всё сокрушающий характер Жени Киселёвой. Когда в отчаянье девичьей ревности Зойка выплакала Васёнке своё горе, бывшая тут Женя крикнула:

— А ты прынцессой стань перед ним. Затми ейное обличье! Нинка-Денежка, ни по каким статьям перед тобой не выдюжит!..

Васёнка в материнской горести вздохнула:

— У принцесс — наряды…

— Будет наряд! — вдруг озлобилась на кого-то Женя. — Я из этой Зинки-женихалки не то, что туфли, душу вытрясу!

И вытрясла — и платье с кружевом, и модные туфли! Всё остальное доделали заботы Васёнки…

Зойка стояла перед ним, подняв побледневшее лицо, вся — ожидание, вся — открытость, и Алёшка, подчиняясь Зойкиным зовущим тревожным глазам, сжал пальцами её горячую ладонь.

Приседающими замедленными шагами он ввёл Зойку в заполненный парами круг.

Он чувствовал, как легка и послушна его рукам Зойка, и свободно и радостно вёл преображённую семигорскую девчонку среди танцующих пар под высоким сводом зала, всё больше увлекая себя и её в созвучие движений и музыки.

«Танец — не шарканье ног, не унылая ходьба взад-вперёд, — вспомнил он слова Станислава Феликсовича. — Танец — огонь, творчество! Есть музыка, есть набор фигур, в остальном — вы творец!..»

Алёшка чувствовал, что сейчас он способен сотворить чудо. Он пробился на середину зала, к свободному от танцующих пятачку, и сделал первую фигуру. Зойка, слушаясь его, отлично выполнила быстрый шаг и разворот. Он сделал чёткую «ёлочку», слева направо, справа налево, тут же, в повороте, отступил, откинул Зойку на руку и склонился над отчаянно-сияющим лицом.

Вальс звучал, Алёшка, будто внимая голосу Станислава Феликсовича, не отрывая взгляда от ручьистых, блестящих глаз Зойки и не сразу заметил образовавшийся простор — пары, одна за другой, сходили с круга, останавливались в любопытстве. И вот уже они одни в плотном окружении людей. И пустая середина зала вся для них, и оркестр играет только им.

От общего открытого внимания Алёшка дрогнул, сбился с ритма, но Зойка с силой сдавила ему руку, заставила вернуться в мир музыки и движений.

Усилием воли он как будто отключился от того, что было вокруг, заставил себя уйти от любопытствующих взглядов, даже от Ниночки, которая была где-то близко и, наверное, смотрела на него, и весь отдался вальсу. Он как будто перенёс себя и Зойку в неяркую комнату Станислава Феликсовича и в приподнятости чувств и охватившем его задоре вёл и вёл лёгкую и послушную ему девчонку серединой зала в каскаде чётких стремительных фигур.

Зойка, закинув голову, не отрывала от него сияющих победным восторгом глаз. Отяжеляющий её голову узел волос в движении плавно приподнимался, и плотная симпатичная чёлочка на лбу взлетала над распахнутыми бровями, как живая…