Евлампий Поникаровский - С шашкой против Вермахта. «Едут, едут по Берлину наши казаки…»

• Название: С шашкой против Вермахта. «Едут, едут по Берлину наши казаки…»
• Автор: Евлампий Поникаровский
• Издательство: ООО «Издательство «Яуза», ООО «Издательство «Эксмо»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-699-45821-9

После катастрофических потерь 1941 года, когда Красная Армия утратила прежнее превосходство в бронетехнике, командованию РККА пришлось сделать ставку на кавалерию, увеличив количество кавдивизий в семь раз. Но, что бы там ни врала антисоветская пропаганда, красная конница никогда не ходила с шашками наголо в самоубийственные атаки на танки — кавалерийские корпуса Великой Отечественной имели тяжелое вооружение и огневую мощь, несравнимую с конармиями Гражданской войны. Так, автор этой книги был командиром минометной батареи 37-го гвардейского Донского казачьего полка, который с боями прошел тысячи километров от Кавказа до Австрийских Альп. Эти мемуары полностью опровергают расхожее мнение, что кавалерия якобы «безнадежно устарела» еще до начала Второй Мировой, воздавая должное советским казакам, поившим коней из Одера, Дуная, Шпрее и Эльбы.

---

Здесь я хочу оговориться. Ни в малейшую заслугу себе считаю, что ударную силу артминполка дивизии, пушечные и минометные батареи сабельных полков необходимо использовать в едином кулаке, а не раздавать их повзводно эскадронам, о чем я неоднократно говорил командиру 182-го артминполка гвардии майору Ф. С. Шелесту и даже командующему артиллерией дивизии гвардии полковнику Федорову. Открывал ли я этими высказываниями что-либо в науке войны — не знаю, но опыт в боях подсказывал эту необходимость. А все-таки ею во многих случаях пренебрегали и нужных результатов от огня артиллерии не имели.

Еще не закончилось сражение за Эстергом, как нас вывели из боя. Снова последовала команда: «По коням!» За сутки полк совершил 120-километровый бросок на юг, в район города Домбовар, с боевой задачей оседлать шоссейную дорогу Секешфехервар — Дунафельдвар — Будапешт. К указанному месту мы вышли на рассвете. Им оказалось маленькое, в два десятка дворов, сельцо Гебельяроши, стоящее в одном километре севернее шоссе. Вместе с нами прибыли приданные полку подразделения: батарея пушек ИПТАП, батарея тяжелых минометов 182-го артминполка, три танка Т-34, радисты штаба дивизии.

По всей округе стояли тыловые части и подразделения фронта, именуемые: «хозяйство Иванова», «хозяйство Петрова», «хозяйство Туманяна». Встреченные нами солдаты и офицеры из этих хозяйств говорили, что ни о каком противнике где-то поблизости нет ни слуху ни духу.

Что ж, будем отдыхать и набираться сил для завершающих ударов по врагу. Стало смешным заявление самонадеянного юного офицерика, взятого в плен на том «чирье»: «Жукову отдадим Берлин, но Толбухина утопим в Дунае. Из Венгрии мы не уйдем!»

Отдыхать нам не пришлось.

Через два часа после прибытия в Гебельяроши командиров подразделений вызвали в штаб на совещание. Командир полка был необычно взволнован. Он даже не стал выслушивать наши доклады о марше. Нетерпеливо глянув на часы, сказал:

— Время дорого, побережем его. На внешнем фронте обстановка осложнилась. Противник по-прежнему рвется к Будапешту. Танковыми дивизиями из района Секешфехервар он нанес удар на узком участке фронта, пытаясь прорваться к окруженным вдоль Дуная с юга. Частью сил ему удалось выйти к городам Дунапентелеку и Дунафельдвару.

Ниделевич говорил отрывисто, как бы рубил фразы.

— Об отдыхе забудьте. Его не будет. 12-я и 63-я дивизии корпуса уже ведут тяжелые бои. В районе обороны нашей дивизии пока тихо. Но не сегодня-завтра, а может, через несколько часов гитлеровцы появятся здесь. Тактика их известна: дадут по зубам в одном месте, они лезут в другое.

Командир полка медленно обвел глазами командиров подразделений, останавливая взгляд на каждом. Он как бы спрашивал взглядом: «Готов ли ты выдержать, выстоять?»

— Готовность всей обороны — три часа. Закапываться глубже. Не новички, знаете: лопата поможет нам выстоять.

Столь же кратким был и замполит. Антон Яковлевич познакомил нас с воззванием Военного совета фронта к личному составу корпуса. В воззвании отмечалось высокое мужество и стойкость в обороне, высказывалась уверенность, что казаки с честью выполнят новую трудную боевую задачу. Военный совет требовал: «Стоять насмерть и не допустить прорыва немецких танков в Будапешт!»

— Во всех подразделениях, — глухим голосом говорил Антон Яковлевич, — сегодня, сразу же по прибытии отсюда, провести партийно-комсомольские собрания и напомнить всем коммунистам и комсомольцам, что у них есть лишь одна привилегия — в бою быть впереди всех.

Позднее оказалось, что эту «привилегию» он ровно через сутки начнет с себя.

Что и говорить, на душе стало тревожно. В батарее меня ждали командиры взводов и минометных расчетов. Они немало удивились, когда я стал рассказывать об обстановке.

На марше я основательно простыл. Чувствовал себя скверно. Шумело в голове. Поднялась температура. Во всем теле — недомогание и слабость. Вот уж не ко времени. Говорил с частыми остановками, перемогая боль, много курил. Мое столь необычное состояние, наверное, заметили офицеры и сержанты и приняли его за трудносдерживаемое волнение. А я искал слова, которыми можно было вселить всем уверенность в нашем успехе.

— Друзья, — говорил я, — настал час последнего тяжелого испытания. Военный совет фронта, командование корпуса и дивизии надеются, что мы, казаки-гвардейцы, на пути гитлеровцев встанем непробиваемой стеной. И если придет такая нужда, то будем готовы лечь костьми на этом рубеже. Если мы не выстоим, то все прошлые заслуги не спасут нас от позора…

Расстегнув воротник гимнастерки — трудно было дышать — и затянувшись самокруткой в палец толщиной, я отвернулся и долго смотрел куда-то за горизонт. Вокруг стояла напряженная тишина. Слышно было дыхание подчиненных. О моем состоянии, видать, догадался старшина батареи Чернышев.

— Товарищ гвардии капитан, полстакана спирту — и полный порядок, — услужливо предложил он, — верное средство, я сейчас…

— Отставить! Спирт побереги, старшина, для других целей.

— Для каких?

— Им будем отмечать разгром фашистов.

Напряжение как-то само по себе спало. Заговорили буднично и просто о том, что боеприпасы из бричек взвода боепитания надо распределить по взводам и развести на огневые позиции, а брички послать в дивизию за новым запасом, что всем казакам выдать не менее как по пятку противотанковых гранат и по возможности больше патронов, что на огневых позициях установить дополнительно пулеметы и продолжать земляные работы.

Часа через два я принял доклады командиров взводов о готовности к бою. Готовность эту я и сам видел, побывав на огневых позициях. Казаки хорошо окопались, замаскировали минометы, приготовили боеприпасы и как-то сами подтянулись.

На огневой позиции второго взвода созвали партийно-комсомольское собрание. Коммунисты и комсомольцы в батарее составляли 90 процентов. Собрание было коротким, 20–30 минут, не более. Все уже знали, о чем пойдет речь. Постановление приняли предельно лаконичное:

«Слушали: Задачи дня. Информация парторга т. Рыбалкина.

Постановили: 1. На занятых рубежах стоять насмерть. 2. Коммунистам и комсомольцам примерной работой в бою увлекать всех казаков».

Был еще второй вопрос — прием в партию. Заявления подали четверо: командир минометного расчета из первого взвода сержант Федор Дмитриевич Терещенко, минометчики из второго взвода Мизгари Туктымышев, Абдул Курбанов и Гулялий Гулялиев. Все они решили в этот, может быть, смертельный бой пойти коммунистами.

Федор Терещенко, щупленький и тоненький, с удлиненным смуглым лицом украинец, в свои двадцать лет выглядел подростком. Был он по-деревенски стеснительным и робким. Любил слушать, что говорят другие, сам же разговор никогда не начинал. Военную службу «Хведор» — так называл себя казак — начал в расчете Никифора Комарова, у которого он был в «минометной команде» во время оккупации. Комаров знал, на что способен этот робкий парень. Он сразу определил его первым номером — наводчиком. Помню, я тогда усомнился в физических возможностях хлопчика и сказал Комарову, что ваш Хведор едва ли справится с обязанностями наводчика, которому ко всему прочему надлежит таскать ствол миномета, а он, милый, весит ни много ни мало почти два пуда.

— Ничего, — ответил рассудительный Комаров, — Федя на вид только дохленький, а жилы у него крепкие.

Федор оказался расторопным и упрямым казаком. За глубокое знание материальной части и умелую боевую работу после первой же учебной стрельбы, когда цель была точно накрыта, он удостоился ефрейторского звания. Однако повышение свое он воспринял без каких-либо взволнованно радостных эмоций, словно так оно и должно быть. В первых боях наводчик был награжден медалью «За отвагу». Работу свою он делал с выдержкой и спокойствием, как делал бы любую крестьянскую. За виртуозную и точную стрельбу при отражении яростных атак гитлеровцев под селами Новая Каракуба и Капитоновка Терещенко был награжден орденом Славы III степени. Награды он принимал как само собой разумеющееся: «Заработал — получи».

В бою под Орлянском был тяжело ранен командир расчета Николай Евдокимов. Командир взвода решил заменить его ефрейтором Терещенко. Тот лишь пожал плечами и пошел принимать расчет. Там по-хозяйски огляделся и сказал:

— Хлопцы, слухайте мою команду…

И хлопцы «послухали», сразу признав в нем командира.

В бою за Дебрецен сержант Терещенко был ранен. Его мы хотели отправить в госпиталь, но он отмахнулся, некогда, мол, да и незачем медиков занимать «какой-то царапиной». И вот он подал заявление в партию. Алексей Елизарович Рыбалкин сказал о нем:

— Давно я приглядываюсь к Терещенко. И скажу без утайки: зрелый и надежный воин.

Впрочем, Алексей Елизарович такие же слова сказал и еще о трех вступающих в партию: Мизгари Туктымышеве, Абдуле Курбанове и Гулялии Гулялиеве. Татары по национальности, все трое родились в башкирском городе Стерлитамаке. В одной школе учились. Из девятого класса, сговорившись, убежали на фронт. Хотели добраться до Сталинграда, там шли ожесточенные бои. В дороге где пристраивались к воинским эшелонам, где топали пешком. В Балашове парней задержала комендатура. По выяснении комендант хотел вернуть их, несовершеннолетних, домой, но они решительно воспротивились.