Влас Дорошевич - Рассказы

• Название: Рассказы
• Автор: Влас Дорошевич
• Издательство: Товарищество И. Д. Сытина
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1906

---

— Вы видели и гарроту?

Он сидел, опустив голову, и отвечал тоном человека, который признаётся в преступлении.

— Я видел всё. Бессонница меня измучила. Я решил: «надо привыкнуть. Нет ничего, к чему бы человек не привык! Надо видеть десять раз, сто, тысячу, — чтобы привыкнуть, привыкнуть, — и я буду спать!» Я видел всё… Я ездил в Америку смотреть, как казнят электричеством. Говорят, что человек умирает сразу. Может быть, может быть… Наверное… Может быть… Но это страшно, когда человек четверть часа, сидя в кресле, стучит зубами, корчится в судорогах, синеет, чернеет на ваших глазах. Мёртвый? Может быть… Наверное… Может быть… Но он бьётся как живой… И вам всё время кажется, что он жив, мучится, борется, старается вырваться из ремней, которыми пристёгнут к креслу, старается сбросить с головы страшную медную каску. Вам кажется, что его сжигают перед вами живым. И что живой, двигающийся человек обугливается на ваших глазах… Нет, из Америки я вернулся ещё в большем ужасе. И вся моя надежда, вся была на то, что я привыкну. Привыкну, наконец! Я почти на коленях стоял, умоляя офицера в Алжире, умоляя хоть из-за дерева, спрятавшись, посмотреть, как будут расстреливать солдата. Я слышу этот треск, вижу, как вдруг пошла вся красными пятнами белая рубаха, передо мной, вот здесь, на полу, везде, всегда лежит залитый кровью человек, дёргаясь, трепеща кистями рук, шевеля ступнями… Я не видел лиц тех которые убили. Они были закутаны дымом. Но солдаты затем проходили перед трупом, беря на караул перед смертью. Шли стройно, ровно, спокойно, как всегда. Только глаза! Одни смотрели в другую сторону, другие зажмуривались, проходя мимо, бледные, готовые, кажется, упасть, третьи в ужасе смотрели на труп, как смотрит человек в пропасть, от которой не в силах оторвать глаз… Но страшнее всего всё-таки гаррота. Я видел в Испании. Вы знаете, что такое гаррота? Металлический обруч, привинченный к столбу. Палач закручивает винт, — и с каждым поворотом обруч всё туже притискивает шею к столбу, — давит всё сильнее. Глаза вылезают из орбит. Длинный-длинный язык лезет изо рта. Словно с каждым поворотом всё выдавливают из человека. Трепещущие руки вытягиваются, корчащиеся ноги становятся необычайно длинными. Словно всё это вылезает из туловища. И когда я вижу человека, я представляю себе: этого, как летит его голова, этого с высунутым чёрным языком и вылезшими из орбит глазами, того, как он перебирает ногами и крутится на верёвке, того, как он щёлкает зубами и чернеет, стараясь сбросить с головы медную каску, которая его давит, того, как он лежит на земле и дёргается, залитый кровью. Люди для меня — страшные призраки. Я вижу их всех-всех казнёнными. А ночью меня окружают все обезображенные трупы, которые я видел, обезображенные, осквернённые казнью! И я боюсь, боюсь сойти с ума. Если эти образы останутся в моём мозгу и в больном воображении примут ещё более реальную форму?! И жить с ними, с ними, их чувствовать, видеть, осязать их холод и липкую густую влагу крови. Нет! Мне страшно, мне страшно сойти с ума. Лучше пусть меня похоронят живым, и меня задушит крышка гроба, треснувшая, сломанная надавившей землёй. Это ведь будет длиться только несколько минут… Скажите, как может спать палач! Его совесть спокойна, — как совесть тюремщика, как совесть судьи. Следователь, прокурор, судья, тюремщик, палач — всё это звенья одной и той же цепи, которая называется правосудием. И палач может спать, совесть не подпустит к нему ни одного призрака. Он исполнил веление закона, он совершил акт правосудия. Как задушить совесть? И за что она меня мучит? За то, что я смотрел, как убивают, из любопытства. Если это будет моею обязанностью? Если я буду исполнять свой долг? Палачи спят. Я буду, буду тогда спать. И, узнав, что в Англию требуется палач, я подал заявление, что хочу занять эту должность.

— Вам не удалось?

Он покачал головой.

— В наше время борьба за существование так сильна. Оказалось, что раньше меня уж записалось три кандидата. Один врач, хирург без практики. У него большая семья. Один поэт-декадент, ищущий сверхчеловеческих ощущений. И журналист. По поручению редакции, он летал на воздушном шаре, взвёл на себя небывалое преступление и пробыл два года на каторге, теперь ищет места палача, чтобы снова описать читателям свои впечатления. Конкуренция между газетами велика, как и везде.

— И вы?

— Мне остаётся одно: смотреть, смотреть и ждать, когда же, — на сотом, на двухсотом трупе, — я привыкну. Я ищу свой сон. Я мечусь по всем странам. С эшафота на эшафот. Где я, — там, значит, предстоит казнь.

— Вы едете в…

— Поезд приходит туда в половине седьмого, а гильотинированье назначено в семь. Я боюсь, чтобы поезд не опоздал. Казни теперь всё реже и реже…

Он умолк и сидел в углу, тщедушный, жалкий, — словно огромная, голодная хищная птица, ожидающая падали.

Стук колёс и покачивание поезда усыпили меня.

Когда я проснулся, поезд стоял в…

Это крошечная станцийка в полуверсте от города. Вставало серое, пасмурное утро.

За низенькой изгородью из кустарника, в двух шагах от поезда, мой спутник нанимал таратайку, с отчаянием жестикулируя и что-то объясняя извозчику.

Поезд тронулся.

Я видел, как мой ночной спутник вскочил в таратайку, и как она, поднимая облака пыли, вскачь поскакала по направлению к маленькому городку.

И среди этой пыли чернела сгорбившаяся спина человека, боявшегося опоздать на казнь.

Словно он сгорбился, чтобы удобнее всё время смотреть на часы.

И при мысли о том, что где-то там, какому-то неизвестному мне человеку с каждой секундой всё меньше остаётся жить, — мне стало страшно одному в купе.

Я вынул часы и с ужасом смотрел, как стрелка приближалась, приближалась, приближалась к семи.

Как быстро она шла.

И мне хотелось крикнуть ей:

— Стой!

И я чувствовал беспомощность, страшную беспомощность, которая меня разбивала.

Случай

Я проснулся в ужасе.

В безотчётном ужасе, который иногда почему-то охватывает вас ночью, и вы, как ребёнок, дрожите в темноте.

Мне снился сон.

Женщина переходила через улицу. Как вдруг камни мостовой провалились под её ногами, и земля быстро начала засасывать женщину.

Женщина страшно крикнула. Раз, два…

И я в ужасе проснулся.

Что это? Слышал я во сне или, действительно, меня разбудил женский крик?

Я вскочил, отпер дверь и выглянул в освещённый коридор.

Через номер от меня дверь тоже отворилась, и выглянул жилец, в одном белье, с перепуганным лицом.

Значит, мне не приснилось! Он тоже слышал!

Кругом было тихо.

Мы на цыпочках подошли к двери среднего номера и, затаив дыхание, прислушались.

Из номера послышался поцелуй. Звонкий, вкусный.

Мы оба плюнули.

Рассмеялись без звука, кивком головы пожелали друг другу покойной ночи и тихонько, на цыпочках, разошлись, улыбаясь и покачивая головой, по своим комнатам.

Но мне не спалось.

Какая беспокойная ночь!

Когда я засыпал, мне показалось, что кто-то пробует отворить дверь.

И вот теперь…

Я чиркнул спичкой и закурил папиросу.

Словно в ответ на шум, за стеной опять раздался поцелуй. Ещё и ещё.

Без конца!

В них слышались то страсть и зной, то тихо звучала нежность, то говорила благодарность.

Это меня забавляло. Мне хотелось бы смеяться.

Но странно!

Что-то гнетущее было разлито в воздухе. Темнота словно была наполнена тяжёлыми предчувствиями.

За стеной раздался разговор.

Собственно, не разговор. Говорил только мужчина. Женского голоса я не слышал.

Мужской голос говорил:

— Да говори громче! Я ничего не слышу!

И после паузы:

— Уверяю тебя, они ничего не слышат. Они спят.

Опять поцелуй.

Затем — шаги.

— А? Что? Достать тебе платок? Сейчас поищу. Где он? Здесь? Здесь нет. В этом чемодане?

Замки щёлкали. Слышалось шуршанье.

— И здесь нет. В этом?.. И здесь нет. Но где же? Где же? Где же?

В голосе слышалось сильное раздражение.

— В большом сундуке? Но где же ключи?.. Ах, Боже мой, — ну, где же ключи?.. Ты хочешь, чтоб я сломал замок?

Маленькая пауза.

— Изволь. Если ты так хочешь.

Раздался лёгкий треск, стук ящиков, которые спешно вынимали, шуршанье, — словно всё выкидывали на пол. Потом радостный возглас, почти крик:

— А! Вот!

Опять поцелуй.

И всё затихло.

Тишина стала ещё более гнетущей.

Не знаю почему, но я был так взволнован, что слышал удары своего пульса.

Мужской голос заговорил снова.

— Воды? — спросил он. — Сейчас я тебе дам воды… Представь, моя крошка, — в графине ни капли. Дура горничная позабыла налить! Прислуга в этих отелях!.. Что? Очень хочется пить? Хорошо! Я схожу поищу, где у них тут вода…

Хлопнула дверь.

Не знаю почему, движимый каким-то смешным, детским любопытством, я вскочил, тихонько приотворил чуть-чуть свою дверь и в щёлочку выглянул в коридор.