Николай Гарин-Михайловский - Том 5. Воспоминания, сказки, пьесы, статьи

• Название: Том 5. Воспоминания, сказки, пьесы, статьи
• Автор: Николай Гарин-Михайловский
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1957

В пятый том Собрания сочинений Н.Г. Гарина-Михайловского вошли очерки, рассказы и сказки, созданные во время путешествия по Корее, Маньчжурии и Ляодунскому острову, пьесы, воспоминания, статьи.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

— Нет уж, пожалуйста, если не хотите лубенцовской истории, которую знает всякий кореец, — говорит П. Н.

— Да вы что обижаетесь, — говорю я Бибику, — у нас в России больше крадут.

— Так в России хозяин отвечает, а тут напустят всякого сброду…

Мы тронулись наконец и, извиваясь в узких улицах города, идем к южным воротам.

Идет красивая бледнолицая корейка. Она несет на голове кувшин, и походка ее какая-то особая, сохраняющая равновесие.

Лицо Бибика расплывается в самую блаженную улыбку. Весь гнев сразу пропал. — «Красива, проклятая…»

А через несколько верст я спрашиваю его, как обошелся он без недоуздка.

— А украв ихний. А що ж вони будут таскать, а мы… и мы будем.

И он въезжает в самую середину их посевов, чтобы лошади поели чумизы.

— Бибик, а в России хозяин за такую потраву что сделал бы?

— А хиба ж мы в России? — успокаивается Бибик.

Верстах в двух от Хериона, стоят два высоких деревянных столба с перекладинами. На них герб города Хериона — два диких гуся и между ними вилы, вернее, трезубое копье.

Эти ворота поставлены от лучей злой горы. Это копье пронижет этот луч. Гуси же — эмблемы весны и тепла.

Часто на воротах фанзы есть такие надписи: «Пусть в эти ворота скорее войдут весна и лето, несущие с собой все радости».

Недалеко от дороги памятники какого-то родового кладбища: мраморные доски в три четверти аршина длиной, пол-аршина шириной. По обеим сторонам две плиты с выпуклыми изображениями человеческих фигур— это рабы по двум сторонам, — они были у покойного при жизни, будут и после смерти.

Иногда на таких кладбищах стоит высокая балка с райской птицей на ней. Птица вроде цапли, на длинных ногах. Это те, которые при жизни получили от императора похвальный отзыв на красной бумаге.

Вот деревня в пятнадцати ли от Хериона — Пико-ри, что значит деревня памятников.

Здесь, при сменах, старый начальник города встречает нового и вручает ему государственную печать.

Здесь же множество памятников бывшим начальникам, и дальше по дороге все такие же памятники. На одном из них что-то написано.

— Что это?

— Здесь написано, какое счастье отдохнуть здесь и полюбоваться видом этой долины. Это не относится к памятнику, это так написал какой-нибудь отдыхающий кореец, — объясняет П. Н., — устал, вот и понравилось ему.

— А то, что за памятник на горе?

— Это памятник добродетельной женщине. Это очень почтенный памятник, — об нем у императора просят все жители округа.

— Чем она знаменита, эта женщина?

— Она была добродетельная жена.

— Это первый памятник, который мы встретили; разве только одна и была до сих пор добродетельная жена, и кто удостоверил ее добродетель? — недоверчиво спрашиваю, я.

И мне рассказывают прекрасную, глубоко альтруистическую сказку о добродетельной жене.

На двадцать третьей версте бывшая застава — Ка-пунсам.

Она обнесена серой каменной стеной. Время наложило на нее свою печать, — она развалилась, от прежнего города осталось всего тридцать фанз, зелень пробралась в стену, в черепицу, и это соединение зелени и серого камня при солнечном блеске ясного осеннего дня, при остальных, общих красно-желтых, золотистых тонах, составляет ласкающий и манящий глаз контраст.

Но боже сохрани взобраться на такую стену и доверчиво лечь в ее зелени.

Множество ядовитых змей ужалят, и через несколько минут наступит смерть.

Так умерла здесь красавица девушка, когда родители насильно заставили ее выйти замуж за нелюбимого.

Она надела свое свадебное платье и в нем ушла. Никто не смел за ней следовать, а она шла по стене, пока не дошла до густой ее зелени, и легла там.

Все время дорога идет живописной долиной речки Чон-кан-мун. Те же горы, та же кукуруза, чумиза, но больше лесу, и широкие ветлы низко склонили свои ветви к волнам быстрой прозрачной, как хрусталь, холодной реки.

Под этими ветлами там и сям поэтичные фанзы. Юноши-корейцы в косах, в женских костюмах, мечтательные и задумчивые, как девушки.

Мы ночуем в восьмидесяти ли от Хериона, в деревне Чон-гор, в том ущелье долины, где, кажется, горы совсем преградили ей путь.

Весело вьется синий дымок костра в синее небо, колеблется его пламя и неровно освещает группы сидящих кругом нас корейцев.

— Пришел рассказчик, — пронеслось по деревне, и все собрались и слушают молодого двадцатилетнего, только что женатого юношу.

Он в своем беленьком дамском костюме и шляпе, как институтка, застенчивый, говорит свои сказки. Иногда они поют их.

Времена еще Гомера у корейского народа, и надо видеть, как любовно и серьезно они слушают. Лучшие рассказчики на устах у всех, и П. Н. безошибочно делает свой выбор.

Сказки о предках, о счастье.

Для счастья кореец носит своих покойников с места на место, меняет чуть не каждый год название своей деревни, ищет счастливый день в календаре, у предсказателей.

На склонах гор его растет дикий виноград, в долинах дикие яблони, вишни и сливы, в горах золото, железо, серебро, свинец и каменный уголь. Но ничего этого не надо корейцу: ему нужны сказки о счастье. И сказки о счастье дороже ему тяжелых денег, тощей пашни.

21 сентября

Лагерь уже выступил, и во дворе фанзы идет энергичная уборка хозяевами.

Опять все ясно и уютно. Масса детей. Опять несчастный прокаженный. На мой вопрос: много ли их?

— О, много, очень много.

Он живет в своей семье. Им никто не брезгует.

— Надо жалеть несчастного, — ему уж недолго жить.

Семь часов утра, обед наш готов, надо приучаться есть с утра и на весь день, так как на лошади придется пробыть не меньше двенадцати часов, и это самый выгодный способ передвижения — весь день ехать, все ночи спать.

Чудное утро, ласковое солнце, долины и горы все так же прекрасны, прозрачная вода все так же нежно журчит в широкой горной реке. А вверху нежно-голубое небо, и не знаю, в небе или на горе тает белое, все прозрачное облачко.

Кладбище на склоне, и уже возится трудолюбивый кореец у могилы своих предков.

Дорога все выше и выше. Изредка попадаются по две, по три двухколесных арбы на быках, мы иногда их обгоняем, — это везут товар из России — бязь, ситец, кумач. Обратные везут китайскую водку.

На вершине перевала (3 версты от стоянки) Му-санлен устроена молельня: у дерева, сажень в квадрате, под черепичной крышей надпись: цон-нон-тан (святой дом начальника гор). Внутри на стене, перед входом, на коричневой бумаге изображение старика с белыми бровями, белой бородой, с желто-белым лицом. На нем зеленая одежда, желтые рукава (род ряски), красная подкладка, синяя оторочка воротника и рукавов. Под зеленой одеждой белый или даже палевый подрясник, ноги в китайских туфлях. Одной рукой он обнимает тигра, который изогнулся и смотрит старику в глаза.

Это его лошадь, на которой он объезжает свою гору. На голове старика маленькая желтая корона из цветов.

Старик сидит в задумчивой позе на скамье с перилами и смотрит тигру в глаза.

Картину рисовал художник округа Херион, местности Тха-кор, О-хан-муги в 1898 году, третьей луны.

Внизу надпись: святой начальник гор — Цхон-нион-та-тхон-уан-шив-у. Картина за двумя красными кумачовыми занавесками. По двум другим сторонам множество лошадиных волос. Всякий проезжающий вырывает у своей лошади волосы из гривы и хвоста и вешает их, прося о благополучии от тигров.

Перед изображением, среди молельни два-три камня, на которых сжигается душистое дерево в честь начальника гор.

На наружной стороне беседки надписи по-русски: 8 мая 1889 г. Ветергоф, 25 мая 1890 г. Ветергоф, Неовиус и Хрущов. 26 февраля 1886 года Десано (неразборчиво).

И я написал: 21 сентября 1898 г. и свою фамилию.

Проехали одиннадцать верст от ночевки, и начались дикие, почти необитаемые, места, с узкой долиной и высокой горой.

На двадцатой версте развалины старого Мусана. Сохранилась только стена да несколько фанз.

Невдалеке китайцы, они же и хунхузы (разбойники), жгут уголь. Несколько таких хунхузов держат всю округу в панике. Корейцы робки, как дети. Будь хоть сотня их, возвращающихся с заработков из России, но один выстрел и предложение всем сложить свои вещи и деньги делают то, что эта сотня корейцев — белых лебедей, которые, как лебеди, с первыми весенними лучами появляются в пределах России, а осенью с лебедями исчезают в своей стране, — складывает в кучу все вещи, весь товар, купленный в России, все деньги, бросает лошадей и скот, спасая только свою жизнь.

Китаец трусливее всех других, кроме корейцев, народов, на войне умеющий так великолепно бегать, здесь, перед более робкими, является героем.

Конвой из пяти человек наших солдат провожает партию корейцев в сто человек до корейской границы — этого достаточно, чтоб и китайцы не нападали, и сотня корейцев были спокойны.