Дмитрий Быков - Статьи из газеты «Известия»

• Название: Статьи из газеты «Известия»
• Автор: Дмитрий Быков
• Жанр: Культурология

---

Версии сегодня высказываются самые разные: бездействие силовых структур объясняют хитрым планом ― мол, в стране хотят ввести чрезвычайное положение и вернуть ― ну, вы понимаете… Другие говорят, что фанатов не хотят будоражить, а потом выловят по одному с помощью видеосъемки… Третьи утверждают, что с фанатов начнется справедливая социальная (и национальная!) революция ― пусть сильнее грянет буря (оптимисты, мать их!). Все эти объяснения малоинтересны, поскольку универсальное объяснение происходящего дали братья Стругацкие в 1963 году: «После серых приходят черные». Ну вот, они пришли. У нас уже есть свой Хорст Вессель. Его память чтили в том числе и те самые байкеры. И до реального Егора Свиридова, как и до настоящего Хорста Весселя, никому нет дела. Вопрос «Что делать?» уже не имеет смысла ― все уже сделано. Мюнхен уже в Москве. Фашизм не надо специально растить ― достаточно выкорчевать все, что ему противостоит. Он может прийти под видом Кущевской, а может ― под видом фанатского сборища. И какая разница, как он называется? Однажды он пришел под социалистическими лозунгами. Сегодня явился под лозунгом «Спартак ― чемпион» и «Бать Кавказ». И страна в нынешнем виде эти лозунги заслужила. По мощам и елей.

13 декабря 2010 года

Бунт в канун заморозков

185 лет назад, 14 (26) декабря, «на очень холодной площади» (Тынянов, кажется, преувеличил ― погода была пасмурная, скорее мягкая, 8 градусов мороза) произошло одно из самых мифологизированных событий русской истории.

Когда эта история будет описана не с классовых, а с более объективных позиций, когда будет окончательно похерена мысль о «формациях» и мир наконец признает, что всякая страна развивается по собственной схеме,― будет подробно разобран и русский четырехтактный цикл с его революцией, заморозком, оттепелью и стагнацией. На переломе от революции к заморозку в России непременно случается «бунт элит». Это явление закономерное: тот, кто еще вчера был передовым отрядом этой самой революции, тот, кого она вознесла и наделила баснословным могуществом, а главное ― тот, кто искренне в нее верил, категорически не готов снова признавать себя винтиком. Между тем любая «стабилизация» ― при формальном сохранении вектора и полном внутреннем перерождении ― как раз и требует того, чтобы недавние хозяева страны перестали высовываться и заново отстроились. Среди них обязательно найдется тот, кто возмечтает о перевороте,― и ясное дело, что это будет персонаж противоречивый: революции и войны редко выигрываются ангелами. Иное дело, что самый тщеславный бунтарь все-таки лучше наступающего тоталитаризма, враждебного к любым талантам и удобного только для посредственностей. Наступление заморозка окончательно фиксируется расправой над неоднозначными и талантливыми личностями, решившими не поступаться достоинством. Бунту элит обычно предшествует «равноудаление» ― когда ближайший соратник главного революционера или крупный теоретик времен великого перелома вынужден бежать за границу (выехать в ссылку) и оттуда отправлять гневные инвективы: такова была участь Курбского, Троцкого, впоследствии Березовского, близок к ним типологически и случай «хромого» Николая Тургенева. Но бегство ― выход паллиативный, направленный исключительно на личное спасение. Те, кто думает не только о спасении жизни или имущества, но и о собственной чести ― и чести своего класса, только что ощутившего себя хозяином истории,― вступят в заговор, рискнут и, разумеется, потерпят поражение. Не потому, что плохо подготовились, а потому, что ходу истории не могут противостоять ни царь и ни герой.

Предвестием 14 декабря было восстание Семеновского полка 1820 года: поводом к восстанию послужило зверство полковника Шварца, типичного аракчеевского офицера, избивавшего солдат и хамившего офицерам. Аракчеевщина, в сущности, и сводилась к тому, что на место сознательной и преданной службы явилась палочная дисциплина, торжество формальности в частностях и произвола в главном. В анонимной статье «Семеновская история», которую Герцен поместил в «Полярной звезде», о семеновцах говорилось: «Это был полк, где не существовало телесного наказания, где установились между солдатами и офицерами человеческие отношения, где, следовательно, не было и не могло быть ни грабежа казны, ни грабежа солдат. По выправке солдаты были не хуже других гвардейских, но, кроме того, это был народ развитой, благородный и нравственный». Автор подчеркивал, что все эти качества развились в солдатах ― и офицерах ― после заграничного похода.

Надо было напомнить армии, кто тут у нас хозяин; Аракчеев призван был нагнуть поколение победителей ― и преуспел, но кое-кому это не понравилось. Сначала «Союз благоденствия», а затем два офицерских тайных общества ― Северное и Южное ― вознамерились, вызвав тем язвительное замечание Грибоедова, «перевернуть государственный быт России».

Если выстраивать типологию этого явления ― а типология как раз и помогает выявить фабульный костяк пьесы, которая в разных декорациях разыгрывается у нас вот уже шестой век,― предшественником декабристов был Артемий Волынский, о котором Рылеев не зря написал едва ли не лучшую свою «Думу», страшную «Голову Волынского».

В отличие от олигарха Меншикова, молодой сподвижник Петра Волынский был человеком жестоким до зверства, ценившим не столько деньги, сколько власть,― и хотя его заговор против императрицы был во многом плодом бироновской клеветы, не исключено, что о захвате трона он мечтал и в самом деле. Недавний преобразователь России, младший из птенцов гнезда Петрова наотрез отказывался мириться с бироновщиной, с произволом ничтожеств, с идиотизмом самой Анны Иоанновны ― и поплатился головой. Волынский был отнюдь не образец милосердия, но исторические деятели вообще редко бывают моралистами; общественным мнением он был канонизирован, поскольку выступил против тупого, бездарного, трусливого сатрапства ― а оно в России всегда ненавистней, чем жестокий герой-одиночка.

Павел Иванович Пестель тоже был человек жесткий и по-своему страшноватый ― другие не бунтуют; Пушкин точно угадал в нем Брута, о чем Давид Самойлов написал едва ли не самое известное свое стихотворение,― но ведь и Брут убил Цезаря не по корыстным личным мотивам: он республику защищал.

Представления о будущем устройстве России были у бунтовщиков 14 декабря самые приблизительные и тоже, в общем, тоталитарные, что Пьецух отлично показал в «Роммате». Они выходили на Сенатскую площадь не за народ ― «страшно далеки они от народа», и это взаимно. Это бунт активных делателей истории, не желающих становиться винтиками; бунт желающих и умеющих служить, но не готовых прислуживаться ― а только прислуга и нужна победившей сатрапии. Кто бы спорил, декабристы были отнюдь не ангелы, и смерть Милорадовича, смертельно раненного пулей Каховского и штыком Оболенского, остается на их совести: как к Милорадовичу ни относись, а человек он был честный и генерал образцовый.

Однако мифология декабризма отличается удивительным обаянием и благородством, воспитательное ее воздействие невозможно переоценить: отличительная черта бунта элит, многократно отмеченная Окуджавой в его интервью и романах о декабризме,― бескорыстие. Это не алчное восстание масс, желающих все отнять да и поделить; это битва за нематериальные привилегии ― за право не чувствовать себя рабом. Вот почему осуществляются такие бунты теми, для кого живо понятие чести,― прежде всего военными.

В русском ХХ веке такой бунт элит обнаруживается легко ― это антисталинская позиция Тухачевского, единственного из всего маршальского корпуса, кто фрондировал в открытую. Был ли заговор Тухачевского или его грамотно придумал Шелленберг ― мы вряд ли узнаем достоверно; нельзя сомневаться только в том, что Тухачевский Сталину противостоял и с ним полемизировал. И опять перед нами военный, опять любимый коллегами и солдатами, амбициозный, жестокий (вспомним подавление Тамбовского восстания 1921 года),― но свой миф есть и у него, ибо бунтарь-одиночка или даже заговорщик всегда симпатичней диктатора и подчинившегося ему стада.

И снова перед нами не ангел, что ж поделаешь,― но ангелов-то как раз полно, это благодаря их ангельскому терпению Россия неизменно вползает в заморозок, в царство Николая Палкина, из которого выходит шатаясь и спастись может только оттепелью, хотя бы и самой половинчатой.

24 декабря 2010 года

Котег и кролег

Наступающий год явно будет благоприятен для России, поскольку это год тандема, а к такой структуре власти нам не привыкать. Она, признаться, при двойственности нашего менталитета выглядит наиболее эффективной, поскольку примерно половина страны надеется на одно, а вторая ― на прямо противоположное. В этих обстоятельствах условное деление на котиков и кроликов выглядит оптимально, хотя личной вражды, да и особой разницы между котегом и кролегом, говоря интернетно, я не заметил.