Николай Гоголь - Том 10. Письма 1820-1835

• Название: Том 10. Письма 1820-1835
• Автор: Николай Гоголь
• Издательство: Издательство АН СССР
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1940

В десятом томе Полного собрания сочинений публикуются письма Гоголя 1820–1835 годов.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Еще осмеливаюсь побеспокоить одною просьбою: ради бога, если будете иметь случай, собирайте все попадающиеся вам древние монеты и редкости, какие отыщутся в наших местах, стародавние старопечатные книги, другие какие-нибудь вещи, антики, а особливо стрелы, которые во множестве находимы были в Псле*. Я помню, их целыми горстями доставали. Сделайте милость, пришлите их. Я хочу прислужиться этим одному вельможе, страстному любителю отечественных древностей, от которого зависит улучшение моей участи. Нет ли в наших местах каких[143] записок, веденных предками какой-нибудь старинной фамилии, рукописей стародавних про времена гетманщины и прочего подобного? Простите меня великодушно, маминька, что я вас забрасываю просьбами и причиняю великое беспокойство.

Чтобы не было вам тягости, вы разделите свои поручения людям, на которых можете положиться в этом случае.

Дай бог, чтобы вы наконец пользовались благополучием, достойным вас, при каком желании и остаюсь ваш покорнейший и послушнейший сын

Николай Гоголь-Яновский.

P. S. Глубокое почтение и поклон дедушке Ивану Матвеевичу, бабушкам Марье Илиничне и Анне Матвеевне.

Целую заочно ручки милой тетиньки[144] Катерины Ивановны* и милую сестрицу, также и маленьких.

Я слышал про ужасные холода и морозы, свирепствующие в наших местах. Тем более это для меня странно, что здесь в С.-Петербурге всё это время довольно тепло. Турецкие посланники прибыли сюда благополучно и не нахвалятся учтивостью и ловкостью нашего садовника — форрейтора Павла*.

Гоголь М. И., 2 апреля 1830*

98. М. И. ГОГОЛЬ. 1830, апреля 2-го дня. С.-Петербург.

Извините меня великодушно, почтеннейшая маминька, что я так долго не писал к вам. Заботы и вечные беспокойства тягчат меня всеми неразлучными с ними неприятностями. Я не понимаю, как я до сих пор с ума не сошел. После бесконечных исканий мне удалось наконец сыскать место*, очень однако ж незавидное. Но что ж делать, важной протекции я не имел никакой, а мои покровители* водили меня до тех пор, пока не заставили меня усумниться в сбыточности их обещаний. Теперь моим местом я, можно сказать, обязан своим собственным трудам. И теперь, признаюсь, я в ужасном недоумении; сам не знаю, что начать, к чему обратиться, что делать мне. Часто приходит мне на мысль всё бросить и ехать из Петербурга; но в то же время вдруг представятся мне все выгоды по службе и по всему, чего я лишусь, удалившись отсюда. Взявши в сравнение свое место с местами, которые занимают другие, я тотчас вижу, что занимаемое мною есть еще не самое худшее, что многие, весьма даже многие захотели бы иметь его, что мне только стоит удвоить количество терпения, и я могу надеяться получить повышение. Но зато эти многие получают достаточное количество для своего содержания из дому, а мне должно жить одним жалованьем. Теперь посудите сами: сокративши все возможные издержки, выключая только самых необходимейших для продолжения жизни, никого никогда у себя не принимая, не выходя никогда почти ни на какие увеселения и спектакли, отказавшись от любимого моего развлечения — от театра, и за всем тем я никаким образом не могу издерживать менее 100 рублей в месяц: сумма, с которою бы никто из молодых людей не решился жить в Петербурге (в удостоверение чего прилагаю я расход моих денег за прошедший месяц, из него вы можете увидеть истину моих слов, увидеть, что умереннее меня вряд ли кто живет в Петербурге). Сюда я не включаю денег, следующих на платье, на сапоги, на шляпу, перчатки, шейные платки и тому подобное, чего наберется не менее, как на 500 рублей. Теперь вообразите: жалованья я не получаю и 500 рублей*[145]. Если присовокупить к сему и получаемое мною иногда от журналистов, то всего выйдет 600; шутка ли? Это мне выходит, и стает всё на одно только платье, сапоги, шляпу и вообще касающееся до одеяния. Где же теперь мне взять 100 рублей в месяц каждый на свое содержание? Занявшись же службой так как следует, я не в состоянии буду заниматься посторонними делами. Хорошо, что я еще имел всё это время такого редкого благодетеля, как Андрей Андреевич. До сих пор я жил одним его вспомоществованием. Доказательством моей бережливости служит то, что я еще до сих пор хожу в том самом платье, которое я сделал по приезде своем в Петербург из дому, и потому вы можете судить, что фрак мой, в котором я хожу повседневно, должен быть довольно ветх и истерся также не мало, между тем как до сих пор я не в состоянии был сделать нового, не только фрака, но даже теплого плаща, необходимого для зимы. Хорошо еще, я немного привык к морозу и отхватал всю зиму в летней шинели. Деньги, которые я выпрашивал у Андрея Андреевича, никогда не мог употребить на платье, потому что они все выходили на содержание, а много я просить не осмеливался, потому что заметил, что я становлюсь уже ему в тягость. Он мне несколько <раз> уже говорил, что помогает мне до того времени только, пока вы поправитесь немного состоянием, что у него есть семейство, что его дела также не всегда в хорошем состоянии. И вы не поверите, чего мне стоит теперь заикаться ему о своих нуждах. Теперь, в добавку, он располагает ехать в мае месяце совсем из Петербурга. Что мне делать в таком случае[146]? Вы бы не худо однако же сделали, почтеннейшая маминька, если бы написали к нему письмо, в котором бы выразили ему в самых живейших и трогательнейших словах свою благодарность и вместе сказали бы ему, что я в своих письмах к вам не могу нахвалиться его ласками и его благодеяниями, беспрестанно мне оказываемыми. Пусть по крайней мере не думает обо мне, что я неблагодарен. Теперь остается мне спросить вас, маминька: в состоянии ли вы выдавать мне[147] в месяц каждый по 100 рублей? Но, сделайте милость, говорите точную правду; если это будет не по состоянию вашему, если чрез это вы принуждены будете отказывать себе в необходимом, о! в таком случае я решусь пожертвовать всеми выгодами службы, решусь бросить Петербург, где может быть я бы составил себе счастие, удалюсь куда-нибудь в провинцию[148], где бы содержание мне не стоило так дорого, короче — всё сделаю, на что только возможно решиться, лишь бы не навесть новых огорчений[149] и забот вам! Но боже вас сохрани, великодушная моя маминька, если вы скажете мне, что в состоянии, и между тем необыкновенных усилий и отказов во всех необходимых потребностях это будет стоить вам[150]: в таком случае ваше вспомоществование обратится мне в едкое мучение; я буду почитать себя преступником, который тучею беспокойств помрачает и сокращает драгоценные дни ваши.

Все посылки ваши получил и не могу возблагодарить достойно за них вас.[151] В них я видел новые знаки ваших нежнейших забот обо мне и живейшее старание снабдить меня всем нужным. Приношу благодарность тетиньке Катерине Ивановне*, которая решилась пожертвовать временем — собрать для меня несколько любопытных песен; но драгоценейшие из них есть, однако ж, списанные вами две запорожские. Благодарю также Лукерью Фед.<оровну>* и Марью Бор.<исовну>* за их участие, жаль только, что в <не>которых местах рука так неразборчива, что я до сих пор многого не разобрал.

Вы писали мне, что не совсем довольны моим планом дому, а именно, что я не выставил пристроек, и чрез то девичью комнату по моему плану вы находите слишком малою. На это я могу отвечать, что в нынешнем вашем доме, в котором вы живете, и девичья, и детская, всё вмещается в одной комнате, которая часто служит сверх того туалетом для сестры и для вас, и потому я полагал, что небольшой особой комнаты довольно будет для девичей, — тем более, некоторые из них должны сидеть и в детской комнате и в Машинькиной, через это предполагал и сбережение лесу <и> издержек за работу, которые, по словам вашим, немаловажны: 500 р. за одну только приделку небольших, маловажных пристроек — за одну плотническую работу. Эта цена даже здесь в Петербурге не назвалась бы дешевою. Впрочем, может быть, теперь у нас работники вздорожали, я этого не знаю, мне бы казалось только, что гораздо лучше своими снять мезонин и укрыть крышу, а особливо, если случится у вас архитектор. Пристройка же небольшая с мудростью одного десятка мужиков[152] может уладиться.[153] Во многих местах Европы, а теперь и в России, в тех странах, где мало лесов, употребляют для постройки домов особенный состав, которого главную часть составляет глина. Видевши собственными глазами производство таких строений, я не мог надивить<ся> красивости и прочности их; пожары, бывающие гибельными для каменных строений, ничего не могут сделать над построенным из этого состава, потому что глина от огня не разрушается, а делается крепче еще. С радостию сообщил бы я описание производства, но знаю, что наши мужики не поймут и, напроказивши, назовут еще негодным это изобретение; притом его нужно видеть самому.