Александр Кикнадзе - Кто там стучится в дверь?

• Название: Кто там стучится в дверь?
• Автор: Александр Кикнадзе
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1976

Александр Кикнадзе знаком читателю по книгам: «Тот длинный тайм», «Чтобы это испытать», «Окинь противника взглядом», «Где-то недалеко от нас», «Королевская примула», «Закон Больших игр», «От Мадрида до Токио».

Новый роман А. Кикнадзе повествует о том, как формировался и мужал характер молодого советского разведчика, всей своей жизнью подготовленного к подвигу.

События романа разворачиваются на Кавказе, в разведывательной школе, Мюнхене, Москве, на фронтах Великой Отечественной войны, в немецком тылу и охватывают период с 1918 года до наших дней.

---

Как разведчик он был обязан дать ей приказ. Отсечь, отбросить сомнения, забыть все, что связывало его с этой единственно дорогой для него женщиной... Но для этого ему надо было, пусть не надолго, пусть на несколько секунд стать другим человеком — не Рустамбековым.

«Я прощаюсь с ней. И больше ее не увижу. И не хочу, чтобы в ее ушах до последнего часа звучали эти мои слова. Произнося их, я как бы спасаю себя. Нет, она знает меня и никогда так не подумает. Но я так подумаю. Я могу погибнуть нелепо. Все зависит от одного ее жеста. От того, успеет ли она повесить трубку, пока ее не схватят. Повешу я или нет — роли не играет. Меня найдут через станцию. Пара пустяков».

— Карин, друг мой. Я желаю тебе одного...

Карин перебила:

— Они здесь, они идут ко мне! Прощай!

Маленький франт неторопливо подошел к будке, резко открыл дверку и, обхватив костистыми пальцами запястье руки Карин, пролаял:

— Не вешать трубку!

Опомнившись, Карин попыталась нажать на рычаг телефона свободной рукой. Было поздно: ее оттеснили от аппарата. Второй втиснувшийся в будку мужчина отвернул лацкан пиджака:

— Полиция, прошу не двигаться. — Отработанным жестом провел руками по платью, ища оружие, приказал: — Не поднимать шума и не обращать на себя внимания. Хельмут, ты можешь позвонить из кабинета провизора.

Через несколько минут телефонная станция дала справку: аппарат, находящийся в аптеке, соединен с номером ювелирного магазина.

В этот момент Рустамбеков принимал даму, выбиравшую колье.

«Они могут заинтересоваться перепиской, которую вел отдел «Письма с фронта». Значит, одна из ниточек протянется к Песковскому».

— Прошу извинить меня, мадам, но у меня начинается приступ почек. Эти проклятые камни... Я должен сделать укол. Вам поможет мой сотрудник.

Рустамбеков нажал на кнопку и сказал несколько слов вошедшему помощнику.

— Еще раз прошу извинить, мадам.

Через час Рустамбеков позвонил из автомата на квартиру к Карин Пальм.

Этого звонка ждали четверо.

Жилистый господин с впалой грудью, впалыми щеками и тусклыми глазами предупредил:

— Если зазвонит телефон, передадите, что у вас все в порядке, что вас приняли за другую и выпустили, пригласите в гости, скажите, что вам необходимо встретиться.

Пальм взяла трубку. К ней подсела сотрудница гестапо, вызванная для обыска. Впилась глазами в Карин, будто гипнотизируя, предупреждая, что́ повлечет за собой одно лишнее слово.

— У меня все в порядке. Да, да, просто немного устала, расстроились нервы. Сижу пью чай. Выло бы очень мило, если бы вы... — ей позволили продолжать беседу, — если бы вы скрылись, потому что я арестована и у меня обыск. Прощайте, друг.

*

Рустамбеков последний раз вышел в эфир. Он передал очередную сводку данных, полученных от разных своих корреспондентов. Извещал о провале Карин Пальм. Предупреждал об опасности, нависшей над разведчиком, имевшим код Песковского.

Еще во время сеанса услышал тяжелое урчание грузовиков и лай овчарок. Вынул браунинг. Растер в порошок пепел на тарелочке.

«Кажется, за мной прибыли...» — это были последние слова полковника Рустамбекова, переданные в эфир.

У Юргена Ашенбаха большие мясистые уши, прилипшие к голове надежно, без зазора. Достаточно было полковнику Нольте посмотреть на эти уши, как он тотчас вспоминал отца Юргена, своего товарища Александра. Был старый товарищ полковника Нольте где-то недалеко, Юрген дважды ездил к нему.

У сына то же свойство, что и у отца, — когда волнуется, лицо становится бледным и непроницаемым, а уши наливаются не красным — фиолетовым цветом, да крохотные бисеринки пота выступают на лбу.

Вот и сейчас Нольте готов был бы пойти на пари: что-то такое случилось с обер-лейтенантом, расспрашивать не пристало, но ясно — что-то случилось. Почему он изменил свои планы на вечер и просит отпустить его в ресторан? «Ищи женщину»? Вряд ли. Женщины не занимали этого честного служаку. Интересно было бы посмотреть, кто его там ждет.

Юрген Ашенбах шел быстрым шагом к центру города, где в бывшей общепитовской столовой разместился ресторан «Боян» для господ офицеров и их дам, «русская еда на все вкусы».

Обер-лейтенант был погружен в невеселые мысли.

«Откуда могла появиться коллекционерша? Мистификация? Просто они не выпускали меня из поля зрения и ждали, когда смогу им пригодиться. Танненбаум, Танненбаум, русский шпион, что он потребует от меня? Что предложит? Как опешил Рипа, когда услышал его фамилию. Вот оно что, сын чекиста в немецком штабе. В его руках моя карьера. Но в моих — его жизнь. Чья ставка выше? Сколько лет прошло с тех пор... какой срок давности может иметь то, что я тогда совершил? Не проще ли мне было взять сегодня с собой... Нет, я никого не должен посвящать до поры до времени. Не торопиться, не спешить. Все как следует взвесить».

Танненбаум поднялся навстречу, улыбнулся приветливо, пожал руку — так гурман, ни разу в жизни не выпивший рюмки в одиночку, встречает закадычного приятеля.

Официант, услышав, как Танненбаум щелкнул пальцами, скрылся за портьерой. Через несколько минут на столе появились запотевшая бутылка водки, селедка, вареная картошка, огурцы и прочая снедь, два калача, которые самолично выпекал бывший филипповский служка, ставший совладельцем «Бояна».

Танненбаум разлил по рюмкам водку, посмотрел в глаза Ашенбаху и, как показалось тому, улыбнулся:

— Ваше здоровье и благополучие, господин обер-лейтенант... — Сделал паузу, задумался и закончил фразу: — ...это мое здоровье и благополучие. И, я думаю, не ошибаюсь, — наоборот. Ваше здоровье.

Ашенбах слегка приподнял рюмку, не произнеся ни слова, пригубил.

Он выпил и не выпил. Не сказал «да» и не сказал «нет». Он вообще не сделал ничего для того, чтобы продолжить разговор или прервать его.

— Слушайте меня, господин Ашенбах, внимательно. Мой коллега попросил передать вам эту фотографию... Ей не так уж много лет, и вы без труда узнаете себя. Она сделана... надеюсь, вы помните, при каких обстоятельствах.

Ашенбах скривил в презрительной усмешке рот:

— Вы слишком возбуждены, герр... Не знаю, как вас. Насколько я понимаю, вам не приходилось ранее испытывать свои возможности в подобных диалогах.

Ашенбах как бы между делом взял фотографию, повертел в руках и как вещь, не представляющую для него никакого интереса, положил обратно на стол. Белой стороной вверх.

— Давно занимаетесь фотолюбительством? В наши дни таким поделкам верят только глупые простаки. Вы знаете, в нашем и в вашем деле надо уметь смотреть далеко и рассчитывать не только свои ходы, но и ходы... собеседника, по-моему, это самое подходящее слово, его мы и возьмем на помощь. А что, если сейчас этот самый собеседник вытащит из правого бокового кармана свисток или просто подаст знак одному из тех, кто этот знак ждет?.. Ведь возможна же такая ситуация, не правда ли?

— Несомненно, вы глубоко правы, господин обер-лейтенант. Об этом я и мои коллеги думали не раз.

— И к какому заключению пришли, если не секрет?

— Если бы это был секрет, мы бы не встретились здесь. Мы считаем, что вам нет никакого смысла...

— Простите, в данном случае меня более интересует другое: о себе, о себе и о ваших, как вы говорите, коллегах вы подумали? Не просчитались ли? Ведь я могу сослужить такую службу, которая перечеркнет то, что я, предположим, сделал по глупости... по молодости несколько лет назад. В самом деле, что, если я свистну и прикажу патрулю взять вас?

— Скажу честно, господин Ашенбах, сейчас мне совсем не хотелось бы умирать. Потому что война идет от Москвы к Берлину. И чем она кончится — понимаю прекрасно, и потому хотел бы дожить до этого, теперь не такого далекого дня. Но если мне понадобится... Вы к этому не подготовлены. Вам это будет сделать труднее. Но придется, Ашенбах, придется. Это не шантаж. Это реальность. Я хочу, чтобы вы представляли, что случится с вами, если что-нибудь случится со мной.

Песковский испытывал то редкое состояние собранности духа, воли, нервов, энергии, которое, как дар небес, нисходит к мужчинам в крутые минуты жизни.

Тревога отступила, а на ее место пришла все более нараставшая уверенность в себе. Он обязан не просто сконцентрировать волю, он обязан навязать ее другому, заставить его подчиниться так же, как однажды, давным-давно, два года назад, заставил подчиниться соседа в номере лейпцигского отеля... Сегодня ставка иная. Но сегодня и он, Евграф Песковский, иной. Его два года среди врагов имели свое измерение, свой бег. Он стал мудрее. И сильнее. Во много раз. Сейчас он обязан это доказать. И будет у него один свидетель, один судья — он сам.

— Так что, насколько я понимаю, вы бы на моем месте?.. — переспросил Ашенбах.

— Вы заставляете меня слишком перенапрягать фантазию. Но если вас это интересует, на вашем месте любой здравомыслящий человек, взвесив все «про» и «контра»...