Александр Кикнадзе - Кто там стучится в дверь?

• Название: Кто там стучится в дверь?
• Автор: Александр Кикнадзе
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1976

Александр Кикнадзе знаком читателю по книгам: «Тот длинный тайм», «Чтобы это испытать», «Окинь противника взглядом», «Где-то недалеко от нас», «Королевская примула», «Закон Больших игр», «От Мадрида до Токио».

Новый роман А. Кикнадзе повествует о том, как формировался и мужал характер молодого советского разведчика, всей своей жизнью подготовленного к подвигу.

События романа разворачиваются на Кавказе, в разведывательной школе, Мюнхене, Москве, на фронтах Великой Отечественной войны, в немецком тылу и охватывают период с 1918 года до наших дней.

---

Он сразу узнал строгий, ровный почерк брата.

Прочитав письмо не торопясь, сказал себе: «Жалко, жалко бедного Эрнста. Вот что такое жизнь и старость без детей».

Кандалинцев, покручивая рыжий ус, смотрел на гостя. По привычке, которую немцы за много лет переняли у азербайджанцев, Танненбаум не сразу начал с дела. Каким бы важным и неотложным ни было оно, человек, пришедший к другому, не имеет права приступать к нему с места в карьер. Или у того, к кому пришли, нет «товарища» (как принято называть в этих краях жену), нет детей? Как же не расспросить об их здоровье, не поинтересоваться самочувствием? Но это тоже надо делать с толком. Считается признаком дурного тона сразу же спрашивать о благополучии и здравии жены, об этом следует спросить в последнюю очередь и без особой заинтересованности, иначе кто знает, как тебя поймут, почему ты так интересуешься чужой женой?

Предки Кандалинцева были из татар, о чем свидетельствовали и фамилия его и легкое, едва уловимое узкоглазие. Но он не слишком чтил «восточные приветствия», отнимающие время у занятого человека и заставляющие заученно отвечать на все вопросы, которые порядком надоедали за день.

«Ну вот, и немцы, видите ли, тоже переняли эту привычку. Вроде время умеют беречь, а нате вам, откуда начинает... Что бы там ни говорили, география — великая вещь», — подумал Кандалинцев и тут же вспомнил о закладке на четвертой главе «Истории ВКП(б)» и о том, что завтра у него очередное занятие кружка в далеком колхозе и что он не успел как следует подготовиться, да и вряд ли успеет, потому что в десять вечера одно заседание, а в двенадцать ноль-ноль — наверху — второе. Ночное заседание дело привычное, да и после заседания придется задержаться.

— Слушаю вас, товарищ Танненбаум.

— Видите какое дело, товарищ Кандалинцев. Письмо получил от брата... из Германии. Подумал, что надо к вам зайти, рассказать. Второе письмо оттуда пришло. — И Танненбаум положил на стол Кандалинцева конверт с розовой маркой.

Кандалинцев с интересом рассматривал ее.

— Ну, о чем пишет брат?

— Видите ли, какое дело. Брат у меня одинокий человек и просит... и пишет, что хочет пригласить моего сына Франца к себе в гости, чтобы пожил у него.

— Надолго ли зовет?

— Трудно сказать, зовет, одним словом.

— Вы мне об этом рассказываете, потому что ждете совета: ехать или не ехать?

— Надо посоветоваться.

— А кому-нибудь о письме говорили?

— Нет. Сперва решить надо, потом можно говорить.

— Так, так, продолжайте, я слушаю, — с какой-то особой заинтересованностью произнес Кандалинцев.

— С одной стороны, Францу, конечно, интересно бы съездить. Как-никак там родственник. Но с другой стороны... Зачем хорошему учителю и человеку тоже хорошему — вы знаете, он не лодырь, котелок варит, — зачем ему покидать социалистическое государство и ехать к фашистам... Одним словом, как лучше ответить брату?..

— Ну, раз вы ко мне за советом пришли и письмо принесли, я подумаю. Скажите, насколько я понимаю, ваш брат ни разу не видел племянника? А фотографии Франца вы ему посылали?

— Нет, не посылал, а что?

— Просто так. Желаю вам всего хорошего. И прошу пока о письме никому ни слова. Условились?

— Условились.

*

Через несколько дней Кандалинцев пригласил Макса Танненбаума. Войдя в кабинет, Танненбаум увидел рядом с хозяином человека в скрипучих ремнях. Тот внимательно посмотрел в глаза Танненбауму, как бы прикидывая, кто перед ним, можно ли ему доверять.

— Мы хотим поговорить с вами о важном деле, товарищ Танненбаум, как с коммунистом. И верим, что вы никогда никому не расскажете того, о чем сейчас услышите. Ни одному, даже самому близкому человеку.

— Быть может, этот разговор и не возник бы, если бы вы сами не сказали нам, товарищ Танненбаум, что не хотите отправлять сына в Германию, в гости к вашему брату, — включился в разговор Кандалинцев. — Мы просим вас послужить общему делу. Потребуется время на обдумывание, мы не торопим вас с ответом, а дело вот в чем.

Человек в военной форме заложил руки за спину, подошел к окну, задернул штору словно для того, чтобы отделить тех, кто был в этой комнате, от всего мира.

— Как бы вы посмотрели, если бы под именем вашего сына туда, к Эрнсту Танненбауму, поехал кто-либо из наших сотрудников? Понимаете, для чего это надо?

— Но мне кажется... Я знаю, что некоторые колонисты теперь переписываются со своими родственниками... Они же будут знать, что Франц никуда не уехал.

— Это мы предусмотрели. Если вы согласны, мы попросим вашего сына-комсомольца переехать в другой город. Ему будет предоставлена квартира и работа. Как вы думаете... он пойдет на это?

Макс Танненбаум не был готов к такому обороту и, как человек, не привыкший принимать быстрых решений, размышлял сумбурно и трудно. Он спрашивал себя: не причинит ли поездка какого-то другого человека под видом его сына вреда брату, он совсем не хотел бы этого. Кроме того, получается, что он обманывает брата. Брат рассчитывает на приезд племянника, человека близкого ему по крови... Он недвусмысленно писал, что начал думать о том, кому передать наследство... Получается... Что будет, если он скажет «да»? Не погрешит ли он против своих убеждений? Но что будет, если он скажет «нет»?

— Мы не скрываем, что хотим, что просто обязаны иметь там своих людей. Посмотрите, Германия захватила Польшу, приблизилась к советским границам. Всего можно ждать от фашистов, ко всему надо быть готовым.

— О том думаю, честно сказать, не будет ли брату неприятностей. Если все раскроется. У них там тоже ведь сидят не глупые люди.

— Мы обещаем вам, во-первых, что будет сделано все и продумано до мелочей. Но если даже допустить, что произойдет что-то непредвиденное, Эрнст Танненбаум легко сможет доказать свою непричастность... Ведь он своего племянника не видел в глаза. Вашему брату ничто не угрожает.

Через два дня Танненбаум спросил у Кандалинцева:

— Как лучше: мне с сыном поговорить или вам самим?

— Лучше уж нам. Думаем, он все хорошо поймет. А понравится ему в новом городе, сможете к нему ездить... Только еще раз прошу, товарищ Танненбаум, никому ни слова.

В городе, отстоящем от Терезендорфа на многие километры, происходил такой разговор:

— Так сколько лет этому Песковскому?

— Двадцать второй, товарищ полковник.

— Точнее, двадцать один год и сколько месяцев?

— Два с половиной.

— И вы собираетесь посылать этого юношу? Как бы вы отнеслись на моем месте к подобному предложению? — полковник Гай положил руку на стол и слегка подался вперед, ожидая ответа и не отводя взора от лица собеседника. — Докладывайте, как бы расценили вы и как могут расценить там. — Указательный палец направился в сторону потолка.

— Прежде чем выбрать его, мы тщательно взвесили все «за» и «против». Во-первых, он ровесник племяннику Танненбаума. Во-вторых, рос в той же самой колонии. Сын революционера, комсомолец...

— Так, так, докладывайте дальше. Почему вы замолчали? Пришла пора рассказывать о его учебе и поведении в школе, и вы не знаете, как сообщить о драке, которую он затеял после отбоя, и о том, что даже ставился вопрос об его отчислении. Давайте, давайте, подполковник, я вас слушаю.

— Поступка Песковского не одобряю, однако должен сказать, что не он зачинщик... и был наказан примерно. После того случая показал себя с положительной стороны. Нет, нет, он не отличник, но к делу, к учебе, к себе начал относиться строже, серьезнее, чем иные отличники.

— Вспыльчивый человек не для нашей профессии. Знаете не хуже меня, что у него были стычки не только с товарищами. У меня такое впечатление, что он не проникся сознанием того, ради чего учится. Я хорошо понимаю, дело заманчивое: иметь там своего человека в такое время, и случай вроде бы удобный, но эта кандидатура вызывает слишком много сомнений. — Гай отложил в сторону листок с фотографией Песковского.

Докладывавший вздохнул. Он хорошо знал, что такое субординация, но при том всем своим видом показывал, как не хотел бы обсуждать кандидатуру другую — того самого аккуратного и подтянутого молодого человека, фотографию которого начал рассматривать полковник. Тот быстро пробежал обычные данные, приводимые на первой странице (у всех курсантов они были примерно одинаковыми — такая уж это была школа), и, перевернув листок, несколько раз прочитал лаконичную характеристику.

Говорилось в ней, что курсант Пантелеев Станислав Сергеевич в учебе настойчив, политически грамотен, морально выдержан, в быту скромен, с товарищами ровен, активно зарекомендовал себя на общественной работе, является редактором стенной газеты.

Дойдя до этого места, Гай усмехнулся:

— Не знаю, чем не нравится вам Пантелеев? В той же немецкой колонии жил, языком владеет... кроме всего прочего, выдержан и этим от Песковского отличается. Нет, я решительно не могу понять, что вы имеете против Пантелеева.