Людмила Сараскина - Бесы: Роман-предупреждение

• Название: Бесы: Роман-предупреждение
• Автор: Людмила Сараскина
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Культурология
• Год: 1990
• ISBN: 5-265-01528-0

В «Бесах» Достоевского с пугающей силой предвидения было угадано многое из того, что явила наша последующая история. Однако роман, с навешенным на него ярлыком «махровая реакция», долгие годы принято было клеймить и обличать.

Книга Л. Сараскиной рассказывает об историческом, духовном и художествен ном опыте, который заключает в себе роман-предупреждение Достоевского. Деятельность идейных наследников Петра Верховенского и Шигалева прослеживается в России 30-х годов, в ряде других стран, исследуется на материале произведений Е. Замятина, И. Бунина, В. Короленко, М. Волошина, М. Горького, А. Белого, Дж. Оруэлла, Б. Можаева, творчества Р. Тагора, Акутагавы Рюноскэ…

«Вообще, в лице этого исследователя наше литературоведение имеет, по-моему, человека призванного, для которого Достоевский (и особенно — «Бесы») — это не предмет чисто академического интереса (хотя она и обладает превосходной академической школой), а судьба».

---

66

роман Жюля Верна, содержал и еще одну в высшей степени интересную публикацию. Речь идет о повести Виктора Гюго «Последний день приговоренного к смерти», русский перевод которой и соседствовал с рецензией. Достоевский, который считал эту повесть шедевром, «самым реальнейшим и самым правдивейшим произведением из всех им (Гюго. — Л. С.) написанных» (24, 6), и поместил столь восторженный отзыв в предисловии к «Кроткой», не мог не держать в руках, листать, читать этот том «Современника». Не мог Достоевский пропустить и скандальную заметку «Голоса». Хорошо известно, какое острое чувство неприязни, почти ненависти испытывал Достоевский к А. А. Краевскому — литературному предпринимателю-эксплуататору и дельцу. Как раз в середине 60-х годов появляются резкие, полные сарказма и отвращения отзывы Достоевского об А. А. Краевском и его «Голосе», который был для писателя «мерзким» и «самым типи ческим воплощением беспринципного цинического и хамеле онствующего русского либерализма». Еще в 1864 году в журна ле «Эпоха» Достоевский поместил презрительно-издеватель- скую статью «Каламбуры в жизни и в литературе», направ ленную против «Голоса» и его издателя; аналогичное отноше ние к ненавистной газете и ее хозяину сохраняется у писателя до конца жизни, находит отражение в «Бесах» и «Дневнике писателя». Оскорбительное упоминание в рецензии «Голоса» имен Базарова и Лопухова тем сильнее могло задевать Достоевского, что эти персонажи, как и сами произведения Тургенева и Чер нышевского, — предмет его постоянных, порой мучительных раздумий. Достоевский, воспринявший Базарова как траги ческое лицо, «великое сердце», должен был возмутиться ци ничной и злобной заметкой, явившейся прямым политическим доносом. Ф. М. Достоевскому не пришлось лично принять участия в литературной борьбе, разыгравшейся в связи с романом Жюля Верна. В марте 1865 года вышел последний, февральский номер журнала «Эпоха», после чего издание Достоевского прекрати ло свое существование. Оставшись без печатного органа, в ко тором бы писатель мог выступать и как критик, и как публи цист, в 1866 году (когда, собственно, и состоялась полемика) Достоевский целиком сосредоточился на романе «Престу пление и наказание». 3*

67

Ган Исландец

В конце 1868 — начале 1869 года писателем была задумана повесть под названием «Картузов», оставшаяся неосущест вленной. Образ главного героя повести, капитана Картузова, лег впоследствии в основу другого персонажа — капитана Игната Лебядкина из «Бесов». И хотя Картузова и Лебядкина объединяет общая черта — влюбленность в недосягаемую кра савицу (в «Бесах» — в Лизу Тушину) и сочинение нелепых стихов (именно Картузов слагает стихи о таракане и «Краса красот», унаследованные затем Лебядкиным), все же первона чально Картузов — бескорыстный и чистый рыцарь, смешной, претенциозный и неловкий человек. Кстати, по замыслу До стоевского, вся повесть могла называться «Рассказ о неловком человеке». В рукописных редакциях повести подробно разра батываются характер, поступки, внешность, поведение, «слова» и «словечки» Картузова, который, как Дон Кихот, стоит на страже чести своей дамы и попадает в самые нелепые и коми ческие положения. И тем более удивительной кажется следую щая заметка о Картузове: «Фигура Картузова, как сказано. Молчалив, сух, вежлив, наивен, доверчив. Вдруг изрекает мыс ли. Чаще молчит и краснеет, не умеет говорить. Целомудрен. Ко мне доверенность. Приходит, молчит, сидит, спросит о ста туях, уйдет, курит. Ган Исландец» (11, 49). Курсивная запись Достоевского «Ган Исландец» рядом с характеристикой Кар- тузова свидетельствует, очевидно, о возникшей в сознании До стоевского ассоциативной связи между задуманным образом «неловкого человека» и неким Ганом Исландцем. В сущест вующих комментариях к рукописным редакциям «Картузова» отмечается, что Ган Исландец — герой раннего (1823) рома на Виктора Гюго с таким же названием, относящегося к «не истовой» школе французской литературы. Но что могло быть общего у безобидного недалекого капитана с отъявленным зло деем Ганом, жившим в 1699 году в Дронтгейме (Норвегия)? Убийца и поджигатель Ган, родом из Клипстадура в Ислан дии, внук знаменитого разбойника Ингольфа Истребителя, чьи потомки в течение четырех столетий наводили ужас на Ислан дию и Норвегию, Ган, на совести которого тьма чудовищных преступлений, фантастическое существо, похожее на дикого зверя, свирепого, хитрого и кровожадного, этот «воплощенный Ариман», — чем мог он напомнить незадачливого влюбленного капитана? «Он может повелевать бурями, сбрасывать утесы на деревни, по его воле рушатся своды подземных пещер, его ды хание гасит маяки на скалах» — это Ган Исландец Гюго.

68

«Молчалив, сух, вежлив, наивен, доверчив» — это Картузов. И тут возникает заманчивое предположение. Может быть, не вполне понятная ассоциация Достоевского отразила впечат ление писателя не только от исландца из раннего романа Гюго, но и от другого исландца — из недавно вышедшего произве дения Жюля Верна? Ведь один из персонажей «Путешествия к центру Земли», а точнее, третий участник путешествия, провод- ник-исландец, — тоже Ган (или Ганс, в русском переводе с французского). И как раз этот исландец, простодушный, мол чаливый, застенчивый, серьезный, спокойный, задумчивый человек, во многом напоминает Картузова из процитированно го фрагмента рукописной редакции. Что добавляла ассоциа ция с жюль-верновским Ганом (Гансом) к образу Картузова? По-видимому, обыденности, реалистичности. В этой связи ин тересно главное соображение Достоевского в работе над по вестью о Картузове. «Комичнее, загадочнее и интереснее, — писал Достоевский, — поставить с 1-го разу фигуру Картузова перед читателем. Все хищные и романтические моменты, при всей своей правде и действительности, должны быть уловлены из природы с комическим оттенком (11, 44). Может быть, внутренняя ирония, комический эффект повести как раз и должны были достигаться тем, что обыкновенный смертный (тип жюль-верновского Ганса) рядится в тогу романтического героя, изображает «роковые страсти» и дикие, сумасбродные порывы. И хотя прямых доказательств того, что запись Достоевско го «Ган Исландец» означает двойную ассоциацию, у нас нет, все же один факт бесспорен: именно Ганс Бьёлке, исландец из романа Жюля Верна, а не фантастический персонаж Гюго был для русского читателя, современника Ставрогина, единствен ным знакомым представителем этой далекой страны.

Сага о лабиринте

Действие романа Жюля Верна начинается 24 мая 1863 го да в Гамбурге, и уже через десять дней герои вступают на зем лю Исландии. К этому времени Николай Всеволодович Став рогин успел наломать дров: убил на дуэли двух человек, безум но кутил, был судим и разжалован в солдаты, лишен прав и сослан в один из армейских пехотных полков. Именно в 1863 году, отличившись в Польской кампании, он смог вернуть себе офицерское звание и выйти в отставку. Два последующих года жизни Ставрогина — это «пробы» порока и преступлений,

69

которые сменялись скукой «до одури» и тоской, злобой и но выми «развлечениями» — «пробами». Отъездом за границу в апреле 1866 года начинаются ски тания Ставрогина, итогом которых явилась исповедь, написан ная накануне возвращения в Россию, в июле 1869 года, и став шая поворотным моментом в судьбе героя. Поиски «последних надежд и обольщений», спасительного средства, которое может удержать «на краю», привели Ставрогина обратно в Рос сию, где он и попытался воплотить «мысль великую» в великий подвиг — и потерпел фиаско. Но созревала эта мысль на чуж бине, под небом Италии и Египта, на дорогах Франции и Швейцарии, в университетах Германии — там, где странство вали и познавали мир образованные русские. В этом смысле заграничное путешествие Ставрогина еще и глубоко символично. Проделав головокружительный путь — сотни и тысячи километров от Иерусалима до Исландии, Став рогин прошел через самые разные круги современной ему куль туры, изведал глубины интеллектуальной и духовной жизни Запада и Востока, испытал многие соблазны мира. Отправляя Ставрогина вслед за героями романа Жюля Верна, читателем которого он мог быть, в Исландию, где неза долго до этого было совершено уникальное, фантастическое пу тешествие в недра Земли, Достоевский как будто давал Ни колаю Всеволодовичу еще один и очень серьезный шанс. На земле, которую впоследствии ученые всего мира назовут «эль дорадо естествоиспытателей», русский барин, оторвавшийся от своего народа и почвы, мог потрудиться на ниве знаний, послу жить во имя науки, приобщиться к числу тех, кто, как «Базаров, Лопухов и компания», был работником всемирной «мастер ской». Ведь недаром Ставрогин отправился в Исландию не про стым путешественником-туристом, а в составе ученой экспеди ции. Это ли не подарок судьбы для изверившегося, опустошен ного человека! Герой Достоевского, «великий грешник», попа дает туда, где только что люди спустились в подземный мир, преисподнюю, ад — чтобы исследовать и познать его, загля нуть в глубочайшие бездны земного шара, в самое центральное его ядро. Вот он, наконец, достойный масштаб, настоящее дело! Здесь, у подножия вулкана Снайфедльс, как будто со шлись все ориентиры — веры и неверия, самой смелой фан тазии и самого трезвого научного знания. Так, по сложной ассоциации Достоевского, Исландия ока залась одной из аллегорий поисков Ставрогина. «Я пробовал везде мою силу… На пробах для себя и для показу, как и преж де во всю мою жизнь, она оказывалась беспредельною… —