Михаил Литов - Правдивая история мальчика и его игрушек

• Название: Правдивая история мальчика и его игрушек
• Автор: Михаил Литов
• Жанр: Прочий юмор

---

Я поспешил заверить Карпова, что буду бережно и свято хранить тайну. А в то же время на моей душе скребли кошки, и я украдкой сокрушенно покачивал головой. Кирилл Мефодиевич безнадежно отстал от времени. Уже давно в Кремле сидели агенты влияния, и, правду сказать, не чета ему. И вот теперь он вышагивал по набережной, довольный собой, уверенный, что совершил подвиг и преподал мне отличный урок, а я уныло плелся за ним и знал, что жертва, которую он принес на алтарь отечества, запоздала.

Он не просто отстал от времени, он был смехотворен, карикатурен в роли моего начальника, он не по праву занимал свое место. Мастодонтам вроде него только и остается, что сбрасывать с мостов беззащитных старушек, воображая, что тем самым они еще как-то подтверждают свою пригодность к делу. А по справедливости, он должен уйти, освободить место для меня, полного сил и творческой инициативы.

Сначала Карпов был как будто вполне удовлетворен моим обещанием хранить тайну. Но, пройдя несколько шагов, он вдруг решил, что этого мало, и вздумал взять с меня клятву. Я без затруднений откликнулся на его требование, поклялся держать рот на замке всеми богами, о каких только слышал, и всеми родственниками, какие у меня были. Кирилл Мефодиевич просиял, растянул тонкие губы в поощрительно-радостной улыбке и в качестве завершающего аккорда - мы уже сошли с моста и собирались разойтись в разные стороны - выдал следующее:

- А теперь, Вася, когда нас связывает страшная тайна и твоя клятва свято хранить ее, давай для полноты единения поменяемся туфлями! И ты будешь ходить в моей обуви, а в твоей.

Прежде чем ответить, я покосился на обувь своего начальника. И его предложение вызвало в моей душе переполох и протест.

- Но если на глазок прикинуть, - неуверенно начал я, - так ваши штиблеты на размер-другой меньше моих. Какое ж это единение? Это будет для меня просто неудобство ходить в тесной обуви...

- Эх, Вася! - Начальник нахмурился, скривился и сокрушенно потряс седой головой. - Какой же ты прозаический. В такую минуту обращаешь внимание на всякие мелочи, о каких-то там размерах толкуешь, прикидываешь, подсчитываешь! Нет в тебе рыцарского духа. Какой же ты к черту разведчик! Разведчик, брат, это прежде всего рыцарь, а ты все равно что торгаш...

Пришлось меняться, я ведь знал, что если Карпов войдет в полемический раж, то он прежде всего взъестся на человека, возненавидит человека и тогда уж любого со свету сживет, выдавая себя за рыцаря и святого, а оппонента за последнего подлеца и прохиндея.

Поменялись, и я отправился домой, кое-как доковылял. В сущности, мне жалко было моих штиблет, все-таки они у меня были хороши и к тому же новенькие, а вот карповские смотрелись очень даже неприятно и гнусно стоптанная обувка старого никчемного человека.

Я за туфли те выложил кругленькую сумму, а теперь в них щеголял старый хрыч, дуралей, которому давно пора уступить мне место, а не обирать меня, как ему заблагорассудится!

Дома я с отвращением забросил свое неожиданное приобретение в дальний угол. Не пользоваться же этой рухлядью, когда мои ноги в ней все равно что в пыточных испанских сапогах!

Но оказалось, что я поторопился, что я вообще не до конца постиг и прочувствовал высокий смысл нашего с Карповым обмена. Когда я на следующее утро вошел в кабинет начальника, он первым делом экзаменующе взглянул на мои ноги, и произведенное наблюдение повергло его в печаль. Укоризненно покачав головой, он выкатился из-за огромного стола строгой казенной формы, задумчивым облаком поплавал по кабинету и наконец сказал мне, стоявшему перед ним навытяжку:

- Удивляюсь я нынешней молодежи, никакого понятия у нее о дружбе, о братстве, о профессиональной чести, наконец. Посмотри, служивый, в чем я пришел на службу, в частности, в какой обуви. И скажи, что ты видишь.

- Вы в моих туфлях, - признал я, - то есть в тех, что вы у меня выменяли...

- А в чем пришел ты?

- Но, Кирилл Мефодьевич, как же я буду служить, если ваши туфли мне жмут?

- Не надо, Вася, не надо. Жмут, не жмут... это все отговорки! Пустая болтовня, а болтовня - я уже имел случай указать тебе на это - не что иное как находка для шпиона. Какой же вывод я должен сделать, несовершенный и уклончивый друг мой? Что ты ступил на путь предательства? И что старушка, лежащая на дне Москва-реки, никакой не гарант стабильности, а самый что ни на есть настоящий залог грядущего хаоса?

Я протестующе выставил ладони, отметая эти незаслуженные обвинения начальника, и он велел мне убраться с глаз его долой и не являться, пока не возьмусь за ум. Это означало, что я должен ходить в его штиблетах, и не только на службу, поскольку Кирилл Медодиевич весьма сильно меня опекал, одаривал всякими полезными знакомствами, водил в нужные дома.

Представляя, какие мучения меня ожидают, я сжимал кулаки, но ярость моя была бессильной, что я мог поделать? Я бросился домой за той гадостью, которую старый прохвост мне всучил. И тут новая проблема! Его вонючих башмаков нигде не было, они как в воду канули. Жена, выяснив, что я ищу, рассмеялась и сказала, что выбросила их на помойку.

Я схватился за голову. Конец карьере! Крах! Едва не плача от бешенства и тоски по иной, более разумной жизни, я объяснил жене ситуацию, и она признала за собой вину, сказав в свое оправдание, что решила вчера, будто я крепко поднабрался и в порыве пьяного благодушия поменялся с собутыльником обувью. Эти оправдания ничуть не служили делу моего спасения. Мы отправились на помойку... мы шарили и ползали там, как крысы, и мы нашли! Я был счастлив.

Теснота и бессмыслица этого минутного счастья свидетельствовали об основательности моего падения в кошмар. Подчинившись злой и сумасшедшей карповской воле, я уже без передышки сознавал себя жертвой абсурда. Ходить в обуви не по ноге, меньшего, чем нужно, размера, сущая пытка, да и проклятый старик постоянно подливал масла в огонь, спрашивая с плутоватой ухмылкой:

- Ну как дела, молодой человек? Не жмут больше туфли-то? То-то же! Держись, парень! Наше дело правое, мы победим!

Я держался. Не скрою, болтливость, от которой Кирилл Мефодьевич столь усиленно и ярко меня предостерегал, все же развилась во мне непомерно, стала моей болезнью. Причиной этой болезни была необходимость ходить в тесных туфлях: чтобы хоть как-то заглушить боль и скрасить свои страдания, я болтал не умолкая. Но поскольку несомненное сумасшествие моего начальника, желание поскорее увидеть его пенсионером и гибель неведомой старушки я должен был хранить в секрете, окружить профессиональной тайной, я распинался исключительно на отвлеченные темы. Иначе говоря, обо всем на свете. Заметив эту мою особенность, начальство стало посылать меня на разные встречи, собрания, митинги, научные симпозиумы, презентации, и оно понятно, оказалось, что у меня лучше, чем у кого-либо в нашем управлении, подвешен язык. И никто не подозревал, какие муки я претерпеваю, входя в роль ученого, журналиста или записного политика. Я нес на себе ответственность за стабильность государства, оберегал его покой и целостность. В минуты, когда мои страдания достигали последних пределов и в моей голове на том месте, где у других помещается мозг, образовывались озеро расплавленного свинца или костерок горящей крови, мне казалось, что на моих плечах покоится Кремль в его натуральную величину.

Однажды мы с Кириллом Мефодиевичем снова поднялись на мост, откуда он метнул в воду случайно подвернувшуюся старушку.

- Я слежу за тобой, Вася, - сказал начальник и покровительственно похлопал меня по плечу, - и мне все меньше нравится твоя словоохотливость.

Его жест не соответствовал его словам. Ведь он похлопал меня так, как если бы поощрял и дальше следовать избранной линии поведения. А из его слов явствовало, что он меня осуждает.

- Это отвлекающий маневр... то есть как бы мнимое красноречие... робко заметил я.

- Не уверен... Я все больше начинаю подозревать, что ты говоришь иносказаниями. Что ты задумал, дружок? Вот здесь, в этом священном для нас месте, где мы заклали во имя будущего нашего отечества невинную старушку, посмотри мне в глаза и выложи все как на духу!

- Но я старушку не закладывал... мне бы и в голову такое не пришло! закричал я, потеряв терпение. - Это все вы! Взяли и сбросили ее с моста!

- Вот оно что? - Карпов прищурился и смерил меня недобрым взглядом. Вот как ты понимаешь наше дело, наш священный долг?

Тут кровь огненно ударила мне в голову, я не сдержался, поступил как бы случайно и невменяемо, хотя, если разобраться, у меня был добрый и отличный пример для подражания. Взвившись словно вулкан, я схватил своего начальника за отвороты пиджака, подтащил к перилам моста и с силой толкнул его в грудь.

Он с криком полетел вниз, скрылся в реке, и спустя мгновение все было кончено, даже кругов на воде не осталось. Я потер ладони, как бы смахивая с них пыль этого глупого и бесполезного человека, слишком долго командовавшего мной. Огляделся. Вокруг никого не было. Никто не стал свидетелем происшествия. Москва тихо жила своей жизнью.