Верховский - Уличные птицы (грязный роман)

• Название: Уличные птицы (грязный роман)
• Автор: Верховский
• Издательство: Флюид
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-98358-226-2

Его зовут Граф (хотя, как его зовут, разницы большой нет). Он вылупляется на свет из комы, и отныне способ его существования – преодоление законов притяжения, жестоких закономерностей Жизни и Смерти, создание своей «прозрачной» реальности без пут Обмана и оков условностей.

 Граф не фиксируется на образе жизни и социальном статусе. В отличие от многих, он всегда помнит, что он гость на этом празднике жизни. Его взаимодействие с окружающим миром, и в частности социумом устроено так же как взаимодействие медитирующего японца с садом камней - сознание не замутнено вопросами денег, карьеры, связей, приличий, уюта, социальной определенностью. Поток реальности примеряет на него образы дворника, сутенера, грузчика, миллионера, госслужащего, сапожника, поэта; и последний, пожалуй, больше ему к лицу. Сон, подкравшийся в сознании Графа вплотную к реальности, постоянно посылает его на схватку, то с иноземцами, то с пороками его собственной души.

---

При Красноштане тусовка жировала. За волшебный дар снабжения ему прощались пьяные дебоши, разнузданный эксгибиционизм, грязные домогания до тусовщиц и энурез. Кроме того, настройщиком ему было выдано старое ватное одеяло, на котором волшебник спал под столярным верстаком.

Лишь однажды великий снабженец был на грани изгнания из тусовочного рая. Было это так: настройщик с клеем и кисточкой колдовал на верстаке над тонкой резьбы решеткой для баяна; маленький монстр спал на своем проссаном одеяле. Тишина резала уши, и вдруг мастер вытянулся, напрягся как струна, выпучил глаза и издал дикий вопль, в тот же момент из-под верстака выскочил голый пупсик лет пятидесяти с безумным взором. «Он прокусил мне ногу», - орал настройщик. «Это не я, это не я», - шустро мотая башкой из стороны в сторону, бормотал вероломец. Побелевший настройщик плюхнулся на диван. Попросил йода. И всем присутствующим, без гадания на кофейной гуще и карт таро, было ясно, какие невзгоды ждут бывшего прозаика в ближайшем будущем. Настройщик засучил штанину, по ноге текла кровь. Кровь стерли ватой, смоченной в денатурате, все посмотрели на рану, затем - на почти беззубый рот Красноштана, затем -снова на глубокие крупные следы от мощных клыков на ноге, снова - на жертву цинги с большим рахитическим пузом, малюсенькими яичками и синеньким загнутым мизинчиком-членом. «Я же говорю – не я, это собака, которая мне приснилась, она и меня укусила, - Красноштан скромно опустил глазки, сложил ручки под брюшком и повернулся к зрителям спиной – по его тощей ягодице текла кровь. – Вот, опять собаками травят...»

* * *

Зимний праздник развел всех тусовщиков по домам: мастер ушел к семье, Гаврила уже неделю пил на хате у очередной богемной подружки. Хозяйничать в подвале остались лишь Граф и Красноштан. Их праздничный стол был столь же странен, на сколько и богат.

Убранство стола составляли: порезанная дольками луковица на блюдце, открытая килька в томате, три бутылки водки по 0,7 литра, которые Красноштан откупорил все, ядерный чай, заваренный в видавшей виды кастрюле, трехлитровая банка черной зернистой икры, в которой торчала алюминиевая столовая ложка, и вишневое варенье в полиэтиленовом пакете.

Граф сидел на табуретке у стола - впервые за несколько месяцев он решил «пройтись по алкоголю». Граф наливал себе полстакана водки, затем доливал стакан горячей заваркой, залпом выпивал коктейль, нюхал лук, затем - из банки с икрой; облокачивался спиной о стену, закрывал глаза, складывал руки на груди, вытягивал ноги и замирал минут на двадцать. Второй участник застолья пил из горлышка, притом из разных бутылок: «Так незаметнее», - говорил он, поднимая кривой палец. Ему не сиделось на месте, его раздражало все: что Граф не поддерживает беседу, что водка теплая, холодильника нет, а на улице «...зароешь в сугроб – считай пропало – не найдешь...», что икру «...бы не плохо перемешать с жареной картошкой, а картошки нет...». Пометавшись по мастерской, Красноштан достал из шкапа большой набор блестящих отверток, взял коробку, как держат художники палитру, встал перед Графом метрах в трех от его ног, и прищурившись, как опытный игрок в дартс, стал метать отвертки в Графа, приговаривая: «Получай, «Совок гребаный». Отвертки с грохотом бились о фанерную перегородку за спиной Графа, Граф не реагировал. Пятая или шестая отвертка с пружинным звуком вонзилась в фанеру чуть выше правого плеча Графа. В то же мгновение Красноштана сбил с ног страшный удар в лицо, хлынула кровь. «Нет, нет, не смей меня бить!!!», - завизжал, катаясь по полу, и держась за не в первый раз сломанный нос, десидент-неудачник. «Извини, ты мне в крыло попал», - не меняя позы, лишь скривив губы и приоткрыв пьянющие глаза, без злости в голосе сказал Граф.

* * *

Комом к горлу подступил самый противный месяц в году. Народ медленно выплывал из запойных зимнепраздничных глубин, жизнь входила в свое скучное русло. Только Гаврила так и не нарисовался – сгинул куда-то после очередного пьяно-любовного заезда.

Красноштан продолжал снабжать и куролесить. После побоев он стал теплее относиться к Графу, почти как к родному. Красноштану нравилось осторожно поучать Графа, почти каждый вечерний чай начинался с фразы:

- Тебе надо писать книгу!

- По что, - листая самоучитель игры на домре, отвечал Граф. - Напишешь правду, прочитают ложь. Помнишь, один бородатый мот написал - как человек любил ИГРУ? Только ИГРУ! ИГРА стала - его жизнь. Не цель жизни или способ существования, а ВСЕ – рождение и смерть, бытие и небытие. Карты, фишки – его воздух. Обман, с которым я бьюсь всю жизнь, в его ИГРЕ стал лишь слабой картой. Дернуло меня глянуть в предисловие, а там написано: «…автор показал ПАГУБНОСТЬ пристрастия к игре и человеческое падение...» Представляешь? - Граф глубоко вздохнул.

Красноштан смачно, с изворотом, поковырял своим кривым пальцем в носу, закинул ногу на ногу, посмотрел в потолок и сказал:

- Обман твой умирает, когда обесценивается, и я могу его съесть, как мертвую рыбу. Вот мы тут на днях у одной глакуздры на богемной блатхате были, смачная девка, только вся исковырянная и разит от нее марганцовкой. И как ты - про Обман вещает. Хорошо дает - всем жаждущим, по-сестрински, без обмана, это - уважаю... Хотя чего говорю; уже не дает. Я вчера вытирок нарыл, «салюту» фунфырь притарил, к ней – шасть, думал подогреть, да сунуть, а ее с белыми кистями выносят. Но она молодец, не от мули сдохла, а как все приличные марцефальщики, ну, как Сашбаш наш, дверь с окном перепутала, с шестого этажа погулять вышла... Есть базар, что с единокровным братцем дознячок не поделили, он ее в запале и выгрузил... А тебе надо книгу писать, а то... для чего... И девку найти с родословной, как у приличного коня, губастую, лучше саксофонистку, у них губы такие рабочие, только чтоб не курила, а то через их пасть никотин прямо в пердстательную железу проникает, и будет к сорока на полшестого... Я всегда с осторожностью свой свисток даю, а они мне - си-мажор с ре-диезом...

В голове Графа что-то сморщилось, мурашки пробежали по мозжечку, тело сделало рефлекторный вдох, и... слабостью покоя растеклось по стулу. Страсть и боль, оставаясь в нем, отпускали его, отдавая ему волю и власть.

Граф сделал глубокий осознанный вдох, потянулся с похрустыванием косточек, расправил плечи и чуть приподнял затекшие крылья. «Как странно, - подумал Граф, - на крыльях летают, а я даже не попробовал ветер, до сих пор они мне только мешали».

* * *

В тот вечер в мастерской собралось очень много народу. Настройщик как всегда постанывал о своей нелегкой доле и о том, как его достала тусовка. Красноштан расхаживал из конца в конец подвала, как римский патриций в тунику, обернутый в желтую занавеску.

Граф покрывал кривыми каракулями обратную сторону измалеванного Гаврилой листа. Рука Графа не успевала за мыслью, оттого в тексте не хватало половины букв и слов:

«Учащие смотреть вперед лишают нас жизни!!! Смотрите вверх или назад. Время не меняет небо и не властно над вчера. Счастье в незыблемости.

Мчащиеся в сумрачную неизвестность, как кометы, распыляют свои светящиеся хвосты в безбрежность свалок бесконечности.

В начале есть все, в конце - лишь слабо видный уставшими глазами кончик собственного носа. Время, как повар с кочана капусты, срывает с нас жизненосные слои. Не верьте в завтра! Завтра – высохнут реки, мясо сгниет, певцы потеряют голос, холсты осыплются, оглохнет Бах, пальчики красавиц скорчит артрит.

Живите в ритме Равеля, медленно размешивая в чашке сладкой манной каши солнце сливочного масла, не спешите насытиться, пусть жажда ваша перерастет в культ -не пейте, лишь пригубляйте, не ешьте, лишь надкусывайте, а лучше созерцайте.

Не сострадайте упавшим. Они бежали в туманную даль, не разбирая дороги. Их удел - лежать под надгробьями.

Станьте стражами мгновений, апологетами вечной свежести, хранителями дыхания юности. И тогда вы узнаете счастье.

Подставьте лицо ледяному ветру, он дует из холодного завтра в теплое надежное вечно молодое вчера. Только встречный ветер научит ощутить крылья и взмыть, навсегда покидая тюрьмы времени.

Ветра хватит на всех, его не надо зарабатывать, отбирать и красть. Примите его, и крылья раскроются за вашей спиной, а сила вечности поднимет вас, оставив далеко позади в тумане сознания - муть Обмана, плетку времени, и ранящую угловатость вещей». Закончив писать, Граф бросил лист на стол.

- Тебе это нужно? – потянув лист за угол, спросил Красноштан.

- Нет, - ответил Граф.

Красноштан аккуратно поправил лист на столе и хлопнул на него великолепную золотую скумбрию холодного копчения.

- Кто тут с пивом, наливай, - крикнул Граф, - гляди, какая рыбка подоспела.

* * *

Жизнь шла, а Гаврила так и не появлялся. От однообразия происходящего тошнило. Граф все реже и реже выходил из дальней комнаты в толпу тусующихся. В начале тусовка его манила, но он себя смирял, заставлял быть безразличным к смешным подвальным человечкам. Скоро он понял «кайф границы». Он запретил включать свет в своей комнате – настройщик отнесся к этой блажи с уважением. Граф велел приносить себе еду один раз в сутки, и без свидетелей. Он никогда не высказывал недовольства, если его забывали на день другой. Как-то настройщик провел эксперимент - не носил Графу пищу дней пять, но когда принес, Граф как обычно взял тарелку и сквозь темноту поприветствовал благодетеля пожатием руки. Больше настройщик не экспериментировал.