Ингеборг Фляйшхауэр - Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939

• Название: Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939
• Автор: Ингеборг Фляйшхауэр
• Жанр: История

---

На все аргументы Шуленбурга «Молотов оставался явно непоколе­бимым» (запись Шуленбурга). Он отметил, что не сделан еще даже пер­вый шаг, еще не заключен торговый договор. Прежде должно быть подписано соглашение о торговле, опубликование которого «должно произвести важное внешнее воздействие. А потом очередь дойдет до пакта о ненападении и протокола». Он отпустил посла с замечанием, что сообщил ему точку зрения Советского правительства и что «доба­вить ничего не имеет». Как отмечал принимавший участие в беседе в качестве переводчика советник посольства Хильгер, несмотря на неог­раниченную готовность к уступкам германского правительства, Моло­тов «окопался» за необходимостью заручиться дополнительными инструкциями своего правительства (Сталина), получить уточненные данные о пунктах, которые было необходимо включить в протокол[1087].

Шуленбург и Хильгер покинули Молотова примерно в 15 часов по­сле часовой беседы «безрезультатно»[1088]. В 15.30 в тот же день, 19 авгу­ста, в посольство поступило телефонное сообщение из Народного комиссариата иностранных дел, что посла просят вновь посетить Моло­това в Кремле в 16 час. 30 мин. Во время этого визита нарком иностранных дел сообщил послу о том, что проинформировал свое правительство (то есть Сталина) о содержании последней беседы. Для облегчения работы он передал послу советский проект договора. После того как текст проекта был зачитан, Молотов сообщил, что Риббентроп мог бы приехать 26 — 27 августа, после подписания соглашения о торг­овле и кредитах[1089]. Молотов завершил беседу замечанием: «Вот это уже конкретный шаг!»[1090]

Германская сторона объясняла этот происшедший менее чем в тече­ние часа поворот в позиции Молотова внезапным вмешательством Ста­лина[1091]. На это можно возразить, поскольку Сталин, учитывая чрезвычайную напряженность обстановки, безусловно, ежедневно после происходивших бесед выслушивал отчеты Молотова. Поэтому воз­никает вопрос, почему он во второй половине этого дня, 19 августа, а не раньше дал свое принципиальное согласие на приезд Риббентропа, рас­порядился передать уже, возможно, заранее подготовленный проект договора и уполномочил советское торгпредство в Берлине подписать торгово-экономическое соглашение.

Ответ на этот вопрос, помимо чрезвычайно определенного и все бо­лее неотложного характера сделанных в этот день германских предло­жений, лежит, с одной стороны, в осведомленности Сталина о безуспешных англо-французских усилиях относительно права прохо­да советских войск через польскую территорию и, с другой стороны, в осложнениях положения СССР на Дальнем Востоке. 19 августа стало очевидным, что объединенные к этому времени попытки английской и французской дипломатии в Варшаве побудить польское правительство и генералитет пойти на уступки в вопросе возможного пропуска совет­ских войск потерпели провал. Вечером 19 августа польский министр иностранных дел Бек окончательно сообщил французскому послу Ноэ­лю об отрицательной позиции своего правительства, охарактеризовав в качестве «непреложного принципа политики Польши... запрет каким бы то ни было иностранным войскам»[1092] использовать для прохода ее территорию. Несмотря на дальнейшие интенсивные усилия француз­ской стороны, ожидать изменения польской позиции не приходилось.

До этого времени Сталин, по выражению Шнурре, «медлил» давать указание о подписании уже парафированного торгово-кредитного со­глашения, то есть сделать первый шаг на пути дальнейшего германо-советского сближения. «Он использовал торгово-кредитное соглашение в качестве тормоза, выжидая, не сможет ли он еще заклю­чить соглашение с англичанами и французами. 19 августа последовал отказ поляков. Лишь после этого Сталин убрал барьер. В ночь с 19-го на 20-е он дал указание подписывать»[1093].

Этим подписанием Сталин предоставил для Красной Армии опре­деленную передышку на Западе. Потому что на восточной границе СССР, на японо-монгольском фронте, Генштаб именно в этот момент завершил последние приготовления к первому контрнаступлению Красной Армии. В момент подписания в Берлине торгово-кредитного соглашения советские военно-воздушные силы приступили к самой до той поры широкой боевой операции на японской границе. 20 августа 1939 г. началось большое советское наступление. Это было дорогостоя­щее и рискованное предприятие. Военная разгрузка Красной Армии на Западе была так же важна, как была желательна дипломатическая раз­грузка на Востоке в смысле оказания влияния Германии на Японию.

Симптомом большой озабоченности Сталина, вызванной военной эскалацией на Дальнем Востоке, явился тот факт, что именно в эти на­пряженные и богатые событиями дни он нашел возможным опубликовать опровержение ТАСС. Внешне он устранял с пути балласт, способный затруднить прерванные военные переговоры. 19 августа «Правда» опубликовала[1094], а 20 августа «Известия»[1095] повторили за­явление ТАСС, в котором Советское правительство опровергало сооб­щение ведущих польских газет о будто бы возникших между западны­ми делегациями и советской миссией на военных переговорах в Москве разногласиях якобы по поводу советского требования о западной помо­щи в случае развязывания войны на Дальнем Востоке. ТАСС это сооб­щение категорически опровергло, заявив, что оно является сплошным вымыслом, однако не преминуло добавить, что существующие на са­мом деле разногласия касаются совсем другого вопроса. Таким обра­зом, признавалось наличие разногласий в нарушение договоренности о сохранении секретности переговоров. На следующей встрече военных миссий 21 августа советская миссия не без основания была привлечена к ответственности западной стороной[1096]. Сталин должен был иметь очень основательные причины для публикации опровержения ТАСС, которые не имели непосредственного отношения к Германии, посколь­ку уже возникший прямой контакт мог предоставить и иные возможно­сти передачи информации. В широком смысле это опровержение ТАСС было адресовано Японии, где, по советским предположениям, герман­ское правительство к этому времени уже зондировало условия улажи­вания ее конфликта с СССР.

Надежда на сдерживание японской агрессии стояла в центре совет­ского проекта пакта о ненападении[1097]. В основу этого проекта были по­ложены предыдущие советские пакты о ненападении. Он состоял из пяти статей и постскриптума, в котором упоминался «особый прото­кол», который объявлялся «составной частью пакта».

Статья 1 содержала взаимный отказ от применения насилия пер­вым, от агрессивного действия или нападения одного государства на другое как отдельно, так и совместно с другими державами. Таким об­разом, Советский Союз оставил за собой право на оборонительную во­енную акцию по обузданию германской агрессии отдельно или совместно с другими державами (например, в духе начавшихся воен­ных переговоров, чисто оборонительный характер которых постоянно подчеркивался Советским правительством).

Статья 2 запрещала договаривающимся странам в какой-либо форме поддерживать третью державу, делающую одного из партне­ров «объектом насилия или нападения». Эта статья сводилась к от­мене антикоминтерновского пакта, поскольку Германия обязывалась отказаться от какой-либо «поддержки» Японии. Совет­ское правительство, несомненно, планировало расширить этот пункт в «особом протоколе» до активного воздействия Германии в положительном смысле на Японию. Нападение какой-либо «третьей державы» на Германию представлялось маловероятным. А советская поддержка третьей державы, ставшей объектом герман­ского насилия, таким образом, не исключалась.

Статья 3 содержала оговорку о консультациях при возникновении споров или конфликтов, причем в необходимых случаях должны были создаваться комиссии по урегулированию конфликта.

В Статье 4 оговаривался пятилетний срок действия договора с авто­матическим продлением на следующие пять лет.

В Статье 5 предлагалось вступление договора в силу лишь после его ратификации, которая должна была произойти в возможно короткий срок.

Это были, как отмечала с некоторым разочарованием германская сторона, в общем, «обычные условия» пактов о ненападении эры Келлога — Бриана[1098]. Правда, в одном существенном пункте советский проект отходил от классической формы, делая уступку агрессивному государству Гитлера: Статья 2 проекта очень характерно отличалась от соответствующей статьи Берлинского договора 1926 г.: там обязатель­ство нейтралитета обусловливалось «миролюбивым образом действий» партнера по договору, теперь же в советском проекте этого условия не было. Правда, в формулировке предусматривалось, что обещание всту­пало в силу лишь в том случае, когда другая договаривающаяся сторона становилась «объектом» агрессии, а это означало, что «акт насилия» или «нападение» от нее исходить не могли. Советское правительство, по-видимому, сочло излишним придерживаться условия о «мирном по­ведении», учитывая явно воинственное поведение германского прави­тельства. Таким образом, однако, широко открывались двери для любого нападения Германии, «спровоцированного» якобы актом наси­лия со стороны третьей державы[1099].