Ингеборг Фляйшхауэр - Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939

• Название: Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939
• Автор: Ингеборг Фляйшхауэр
• Жанр: История

---

6 июня французский совет министров рассмотрел советский проект договора от 2 июня и единогласно решил, что крайне важно как можно быстрее прийти к цели[739]. 7 июня 1939 г. Чемберлен нарисовал перед британской нижней палатой оптимистическую картину переговоров. Он объявил о решении правительства его величества с целью «ускоре­ния переговоров» направить в Москву специального представителя и выразил надежду, что наконец-то станет возможным «быстрее завер­шить дискуссию»[740]. В тот же день Черчилль подтвердил в «Нью-Йорк геральд трибюн», что русское требование включить Финляндию и При­балтийские государства в гарантии трех держав вполне обоснованно. Он опроверг доводы тех, кто не хотел навязывать гарантии этим стра­нам против их воли, и утверждал, что в результате вторжения нацио­нал-социалистской Германии в Литву, Латвию и Эстонию или организации там переворота вся Европа окажется втянутой в войну. «Почему в таком случае, — продолжал далее Черчилль, — не следует своевременно, открыто и смело принять совместные меры, которые сделали бы такую борьбу ненужной?»[741]

Под впечатлением подобных заявлений 7 июня в затяжной процесс зондирования советской позиции включился в Берлине Карл Шнурре. Будучи руководителем восточноевропейской референтуры отдела эко­номической политики МИД, в компетенцию которой входили Польша, Данциг, Советский Союз и Прибалтийские государства, он представил на рассмотрение заместителю начальника отдела д-ру Клодиусу до­кладную записку с просьбой передать Вайцзеккеру и Риббентропу[742]. В ней он выразил недовольство тем, как Хильгер вел переговоры. Микоян-де спросил о процедуре, а Хильгер лишь ответил, что «не вправе де­лать предложения». После такого поворота беседы едва ли стоит рассчитывать на скорый ответ Микояна. И еще: «Ввиду того что совет­ник посольства Хильгер занял во время беседы недостаточно конкрет­ную позицию, представляется весьма сомнительным, каким будет ответ Микояна». Однако для немецкой стороны очень важно именно «на данной стадии советско-английских переговоров использовать воз­можность вмешательства в Москве. Уже сам факт прямых германо-советских бесед в Москве помог бы вбить еще один клин в советско-английские переговоры». Шнурре констатировал, что из-за беседы Микояна и Хильгера экономические переговоры зашли «в ту­пик», из которого он надеялся их «вывести» с помощью следующего предложения. Шнурре хотел бы сам обсудить с советским поверенным в делах Астаховым проблематичные формулировки из речи Молотова и высказываний Микояна и указать на то, что Микояну было бы полезно побеседовать лично с ним. Шнурре выражал готовность немедленно выехать в Москву, предварительно узнав у Астахова, сможет ли Мико­ян принять его (Шнурре) на следующей неделе. «При положительном исходе этой скорее информационной беседы с Микояном, — писал Шнурре, — я уже располагал бы полномочиями вести переговоры отно­сительно экономического соглашения». Шнурре просил Риббентропа о директивах.

Однако уже на следующий день, 8 июня, Хильгер вновь посетил Микояна[743] и добился согласия как на возобновление переговоров в принципе, так и на поездку Шнурре в Москву, при условии, что немец­кая сторона примет прежние советские предложения, предусматривав­шие сильное сокращение вывоза важного в военном отношении сырья. Несмотря на известные сомнения Хильгера относительно того, согла­сится ли Германия с подобным условием, Микоян на нем настаивал. Хильгер решил поехать в Берлин, чтобы попытаться повлиять в нуж­ном смысле на руководящие инстанции, надеясь при этом сделать так, чтобы такое важное в военном отношении сырье, как, например, марга­нец и нефть, которое Германия требовала от СССР, можно было бы за­менить другими поставками. Никакого другого прогресса во время этой беседы достичь не удалось[744].

Но и во время второй беседы Микоян опять заговорил о «политиче­ской базе» для возобновления экономических переговоров. Это обстоя­тельство явилось и для посла последним толчком, побудившим выехать в Берлин. Планировалось предпринять ее вместе с Хильгером.

Непосредственно перед этой поездкой свой первый визит новому наркому иностранных дел 10 июня нанес итальянский посол. Он указал при этом на изменившееся, с итальянской точки зрения, отношение Германии к Советскому Союзу и на возможность сближения[745]. Моло­тов оставил эту инициативу без внимания. Первая итальянская попыт­ка посредничества оказалась безрезультатной[746].

Между тем в Берлине возникли новые, на этот раз внутриведомст­венные препятствия. Утром 9 июня Хильгер намекнул Шнурре по телефону на касавшуюся лично его часть своей беседы с Микояном и предложил самому выехать для доклада в Берлин. Шнурре счел поведе­ние Хильгера неподобающим и был раздражен его откровенностью. Обо всем он доложил статс-секретарю. Тот телеграфировал послу уже по­сле полудня 9 июня, что «телефонные разговоры, подобные тому, кото­рый вел утром Хильгер, нежелательны. Хильгер не должен ехать с Вами в командировку в Берлин»[747]. Вечером 9 июня Шуленбург теле­графировал в министерство иностранных дел, что согласие Советского правительства к возобновлению переговоров на прежних условиях тре­бует «тщательной проверки. Я считаю необходимым, чтобы Хильгер с целью устного доклада выехал со мной завтра в Берлин»[748]. Отрица­тельная позиция статс-секретаря вынудила посла поехать сперва одно­му. Он оставил Москву 10 июня и, прибыв в Берлин, срочно связался со своим бывшим советником в Тегеране д-ром Эдуардом Брюкльмайером, который теперь работал в бюро Риббентропа. Уже в первой поло­вине дня 11 июня Брюкльмайер телеграфировал в Москву о том, что Хильгеру необходимо «для устного доклада срочно выехать в Бер­лин»[749], и 12 июня Хильгер покинул Москву.

Шестой немецкий контакт (Шуленбург — Астахов) в Берлине

Одновременное пребывание в Берлине Шуленбурга, Хильгера и Кёстринга позволило скоординировать действия по различным направ­лениям. Посол тщательно подготовился к этой поездке. У него была при себе записка, в которой с учетом советского сомнения относительно серьезности германских намерений и желания твердой «политической базы» подробно излагались основы для переговоров. При этом Шулен­бург стремился удовлетворить Советское правительство «на политиче­ском уровне. У него были некоторые идеи, которые он собирался изложить Риббентропу... Сюда относились: официальная гарантия, что у Германии нет агрессивных намерений против СССР, публичное заявление, подтверждающее сохранение в силе дружественного харак­тера Берлинского договора..., германо-советское соглашение относи­тельно военно-морских флотов в Балтийском море и, наконец, определенная договоренность о гарантиях обоих государств Польше и Румынии»[750]. Сердцевину концепции составляло оживление Берлин­ского договора[751]; завершенность предавали ей твердые гарантии нахо­дящимся под угрозой приграничным государствам и соглашение по безопасности района Балтийского моря. Посол не закрывал глаза на возможность неблагополучного исхода своей попытки. Он не без осно­вания сомневался в том, что ему удастся склонить Берлин к подлинно­му урегулированию германо-советских отношений, но считал, что настало самое время, чтобы, по словам Россо, «заставить внести пол­ную ясность в данный вопрос».

Этому соответствовал характер мер, которые предложил посол для «создания политической базы»[752] отношений Германии и СССР. Усло­вие для этого было четко сформулировано во введении: «При наличии желания к нормализации отношений между Германией и Советским Союзом... с нашей стороны потребуются значительные усилия». В ка­честве «мер в области внутренней политики», в частности, предлага­лось «строгое разграничение между национал-социализмом и коммунизмом в соответствии с принципом невмешательства в дела друг друга», прекращение «провокационных выступлений и... оскорб­лений в речах... в прессе... и по радио» и «совместное участие в между­народных конгрессах и других мероприятиях» при исключении дискриминации «участников и действий» обеих сторон, а также «обмен артистами и учеными». «Меры в области внешней политики» предус­матривали в первую очередь оживить утративший свое значение в связи с заключенными Германией новыми союзами Договор о ненападении и нейтралитете, подписанный в Берлине 24 апреля 1926 г. между Германией и Советским Союзом. В главном положении (статье 2) договора говорилось о том, что в случае, если одна из сторон, «не­смотря на миролюбивый образ действий», подверглась бы нападению третьей державы, другая сторона обязывалась соблюдать нейтралитет. Шуленбург напомнил, что в свое время договор был принят в рейхстаге всеми голосами и 5 мая 1933 г. продлен гитлеровским правительством на неограниченный срок. Далее он обратил внимание на то, что Совет­ское правительство потеряло (самое позднее) во время так называемого судетского кризиса веру в германский «миролюбивый образ действий». В его глазах Германия превратилась в агрессора. Когда же Шуленбург, движимый желанием сделать свои предложения приемлемыми, при­звал, «так сказать, восстановить доверие, которое помогло бы при опре­делении агрессора признать за Германией »миролюбивый образ действий», то он оказался на скользкой дорожке. Прежде всего пред­стояло сразиться за принципиальное признание этого курса Герма­нией. Выработкой точных положений все равно бы занялось Советское правительство, известное своей жесткой борьбой за благоприятные ус­ловия. Восстановлению «доверия» у советской стороны должны были послужить следующие шаги: декларация об отсутствии между Герма­нией и Советским Союзом спорных пунктов по жизненно важным воп­росам, «заявление о германских намерениях в отношении Польши» и «официальное подтверждение, что германо-советский Договор о нейт­ралитете от 24 апреля 1926 г. остается без изменений в силе». Затем не­мецкой стороне следовало бы доказать, что пакты о ненападении между Германией и Прибалтийскими странами представляют для СССР «до­полнительные гарантии». Кроме того, нужно было бы — особенно в связи с возможностью германо-польского конфликта — подумать о заключении соглашения между германским и советским балтийскими флотами относительно охраны торговых путей в Балтийском море. В этой связи последовал тактический намек на то, что в таком случае Гер­мания могла бы перевести свои боевые корабли из Балтийского в Север­ное море![753]