Игорь Гергенрёдер - Грация и Абсолют

• Название: Грация и Абсолют
• Автор: Игорь Гергенрёдер
• Жанр: Современная проза

В середине семидесятых, когда советская империя пребывала на пике могущества, о чём кое-кто вздыхает с тоской, прелестная блондинка, которую друзья зовут, словно она парень, Аликом, знакомится с двумя мужчинами: молодым и пожилым. Жалеть ей или нет, что, первой сделав шаг, она позволила вовлечь себя в эксцессы смертельного накала, в историю, которая, благодаря утончённости, не достойна ли истой красотки раффинэ?

Она стала участницей трагедии крайне жёсткого и вместе с тем романтичного индивидуализма, вызывающего зависть и остервенелую ненависть.

---

– Там всё зафиксировано. Дело будет представлено так: оно мне только сейчас стало известно, и я немедля довожу до сведения... Ну, а в случае моей скоропостижной кончины сработает копия.

– Да я сам на себя заявлю! – утрированно грубо рыкнул Можов, вновь поднимаясь со стула. Глядя на Алика, он закричал, как кричат от нестерпимой боли: – Плюнь, плюнь ты на меня и на него-оо!

Она вздрогнула, глотая слёзы, чувствуя себя так, как если бы её уносила бурная река к водопаду и не за что было ухватиться. Профессор меж тем говорил Виктору:

– Да посиди ты спокойно! А Алла пусть посмотрит на тебя повнимательнее… – он встал боком к девушке, с нею вместе разглядывая молодого человека. – Здоровый – кровь с молоком! Про красоту уж и не заикаюсь. Так вот, на него наденут наручники, – приступил к пояснениям Лонгин Антонович, – в МВД хватает садистов, а тут – какой предлог! расквитаться за своих убитых!.. Его будут пытать, сколько протянется следствие. Представьте его тело с красно-бурыми полосами на спине, полосы испещрены бескровными трещинами глубиною до рёбер: не ранами, а трещинами, какие бывают на сильно изношенной резине. Тело живого человека с расползающимися тканями... Представьте его руки с оголёнными у локтей костями... Не машите руками – всё это сделаете вы вашим отказом!

У неё вырывалось сквозь рыданья:

– Вы маньяк! Какой вы гнусный, гнусный…

Он невозмутимо произносил:

– Представьте его дни, ночи перед расстрелом, сколько он перечувствует, переживёт в ожидании… Я интересовался процедурой, при моих связях моё любопытство оказалось удовлетворено. Приговорённых к расстрелу держат отнюдь не в одиночках – в стране коммуналок это было бы слишком экстравагантно. Смертники скученно сидят в узкой камере без окон – в бетонном пенале. Непрерывно горит скрытая стальной сеткой лампочка, в унитазе всё время журчит вода: в него справляют нужду, но из него же и пьют. Умывальник или иное подключение воды не предусмотрены.

Лонгин Антонович переступил с ноги на ногу перед сидящей на краю дивана девушкой:

– Стальная дверь после щелчка распахивается, и перед узниками возникает группа мордоворотов – они приняли водки, пожрали колбасы, в них каждый мускул лютует от предстоящего. Предвкушая кровь, они наслаждаются прелюдией – бросаются с дубинками на узников, молотят их. Тем положено сгибаться до полу. Пьяные хамы с налитыми кровью глазами рычат, хрипят, тратя в ударах злобу, которой в них через край. Наконец сосредотачиваются на одном смертнике, которому нынче вышел срок. Его бьют до того, что на ноги он поднимается лишь с их помощью. Ему заламывают за спину руки, волокут по коридору в камеру со сливом в цементном полу, ставят на колени – и палач, прижав дуло пистолета к его затылку, стреляет.

Профессор почёл за нужное уточнить, демонстрируя скрупулёзность подхода к вопросу:

– Пистолет специально приспособлен: в стенках ствола просверлены отверстия, чтобы сбросом газов ослабить удар пули. Она не должна пробивать голову навылет, не к чему разбрызгивать кровь, частицы мозга. От пули требуется войти в череп и застрять в мозгу.

33

Лонгин Антонович прохаживался по ковру перед девушкой, тёмный джемпер облегал его нестариковский могучий торс. Можов, встав со стула, обращался к Алику тоном бессознательного упрямства:

– Мне нужно одно: чтобы ты говорила «нет», чтобы ты не досталась ему! А на расстрел мне плевать-плевать!

Она видела парня сквозь красноватую пелену, застилающую зрачки. Пелена сменилась полуобморочной мутью – она перевела взгляд на профессора, который так и лучился теплом, произнося:

– Конечно, вы можете внушить себе, что мы вам врём, и уйти. Но когда узнаете о суде, что вы будете чувствовать…

Алик зло всхлипнула, набрала в грудь воздуха:

– Вы хотите от меня… куда мне пройти? – на грани срыва голос зазвенел вызовом безысходности: – Или это должно происходить здесь?

Он отступил от неё на шаг, с насмешливой меланхолией произнёс:

– Я понимаю – вам желательно видеть меня самым гнусным, грязным из подонков. Пожалуйста, не удивляйтесь, но я против. Почему вы не учитываете мои плюсы? – он укоризненно умолк, затем повысил голос: – Я сочувствовал и сочувствую ему! Разве я подвёл его? Его слабости, его нужды я понимаю лучше его самого. Когда ему очень хотелось выпить, он выпивал, хотелось женского общества – что же, он это имел.

Лонгин Антонович повернулся к сидящему на стуле Можову и уставил в него указательный палец, говоря с усталым гневом:

– Я, как приставленный к нему, следил, чтобы он не ударился в излияния. Это у него, инфантильного типа, на уровне детского хвастовства. И недетской мании исключительности. – Профессор вновь обратился к девушке: – Ну как не открыть в миг полёта, что ты – нечто особо роковое? Я видел, как его тянуло похвастать передо мной, потрясти меня – кто поселился под моей крышей! И как было его не подзавести? Я подзавёл и узнал то, что эта несчастная душа не смогла в себе похоронить.

Алик прошептала беззвучно: вызовите мне такси.

Ничего не услышавший профессор слегка кивнул и проговорил удручённо:

– Проклинаете нас обоих? Ну зачтите мне плюс – узнав, я пошёл на сокрытие тягчайших преступлений. Ради молодого человека я напрашиваюсь на пакость суда, тюрьму...

Она опустила веки, взмахнув ресницами.

– Зачла!

Какую весёленькую жизнюху вели эти двое, думала она, а ты отменно постаралась оказаться третьей! И довольно! Ты сейчас действительно уйдёшь, потому что они нагородили гору лжи.

– Скажи «нет»! – раздался выкрик Можова, на сей раз надсадный.

Таким, каков он теперь, немыслимо притвориться: дурновато-жалким, словно собравшимся надеть петлю в ужасе перед чем-то более страшным. Она порывисто отвернулась, с силой двинувшись всем телом, и теперь сидела на краешке дивана боком. Профессор любовался ею, охватывая взглядом её профиль, выпуклость грудки, округлое бедро, обтянутое материей брюк. Он словно захотел развести руками, но лишь немного приподнял их:

– Вы всунулись в нашу жизнь. Вы сделали так, что ни он, ни я уже не можем жить, как прежде. Вам остаётся или благословить его на камеру смертника, или выйти за меня замуж.

Она, бросив на диванную подушку руки, прижалась к ним лицом, её плечи дёрнулись в плаче. Он склонился над ней:

– Вы обязаны себе и только себе, что я не могу без вас.

Судорожный плач не давал ей говорить:

– За…чем вам жени…ться? Я могу и так…бу-у…дьте спокойны!

– Вы невозможны, Алла! – сказал он более растроганно, чем было надо, и добавил тоном всего навидавшегося человека: – Я не стою вашего мизинца, и потому вы должны быть моей женой. Такой я циник!

Она рыдала, уткнувшись лицом в свои руки, скрещённые на подушке дивана, в то время как профессор сообщил с видом благодетеля, который устал, но ни за что этого не признает:

– А Можов женится на Енбаевой.

Алик, умолкнув, услышала, что Люда ради Виктора осталась в городе, поступила учиться на водителя троллейбуса, ей дали место в общежитии. Это та, для кого мир станет совершенным – когда она выйдет за любимого. Она его не подведёт – и узнав, что он поубивал сотни. Такие простят любое зло суженого уже лишь за то, что это не любовь к другой.

Можов на стуле у окна, за спиной профессора, отстраняюще выбросил руку:

– Со мной – не выйдет!

Лонгин Антонович глубокомысленно хмыкнул. Девушка оторвалась от подушки, села на диване и переводила взгляд с одного на другого. Профессор продолжил: молодые будут жить в посёлке на юге области, с работой всё устроится. Родят ребёнка – купит им дом.

У Алика блестели слёзы, тонкое, жгуче-нервное лицо улыбалось, и то был её проклинающий крик. Малый глядел на неё, как сжигаемый еретик глядит на ту, за кого он скоро будет ходатайствовать на небе.

– Я сделаю – что ни хрена ему не обломится!

– Помолчи-ии… – измученно адресовала она ему и бросила профессору: – Какую подлость вы делаете!

– Ну что вы – я спасаю его, – сказал тот с любезным выражением, с каким отвечают на любезность. – Около него должна быть женщина, которая посвятит ему жизнь, не давая распуститься. Он будет знать, что за нею стою я, что она немедля просигналит мне в случае чего… Человек заживёт по заведённому порядку, окружённый заботой, не допускаемый к краю пропасти… – Лонгин Антонович лучезарно улыбнулся Алику: – Считаете – он не испытает с Людой радости? Ах, эта ревность…

Её так и подбросило. Стоя перед ним, разъярённо метнула ему в лицо:

– Сволочь!!! – с наслаждением представила, как вонзает в его подглазья длинные ногти.

Он бесцеремонно схватил её за запястья. Подбежал Можов – у Алика вырвалось:

– Всё, всё, всё!!!

Профессор выпустил её руки, она спросила, где ванная. Он проводил её в ванную, Алик потребовала, чтобы он принёс её сумочку.

Заперевшись, открыла кран и под шум воды нарыдалась вдосталь. Потом перед зеркалом применила косметические средства и вышла.