Зиновий Черниловский - Записки командира роты

• Название: Записки командира роты
• Автор: Зиновий Черниловский
• Издательство: ООО «Издательство Проспект»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002
• ISBN: 5-7986-0067-X, 978-5-7986-0067-0

Книга посвящена военным событиям 1941–1944 гг., непосредственным участником которых был автор. Боевые будни, очень живо написанные, представляют интерес для поколений, в войне не участвовавших. Не менее привлекают внимание и эпизоды из военной прокурорской практики, когда автору приходилось сталкиваться с ситуациями, порой детективными. Книга рассчитана на широкий круг читателей.

---

Снова к санитарам. На карте города, в намеченном мною круге, должны быть предприятия, торгующие, производящие, кормящие. Ничего не пропускайте. Оказалось шесть-семь. Маршрут обозначился более или менее четко. В середине дня он привел меня в столовую "Первое мая". Зашел к директору: Колбасу? Покупаем, конечно, но только на мясокомбинате. Особенно теперь, когда язва, будь она проклята. Это же чума для Сибири…

На середине разговора входит в кабинет мужчина в давно не стиранном фартуке и почти с места: "Хозяин, корову привели".

Директор махнул рукой: не ко времени. И тот смылся. Вмиг.

— На мясо. Но и это сейчас надо попридержать. Хоть и по разнарядке.

Ничего не подозревая, вышел я на улицу, согбенный от бессилья. Достал из кармана список заболевших, теперь уже бесполезный. Осталось, правда, два неопрошенных. Зайду.

В отведенную мне полупустую комнату вошел высокий и сильный мужчина лет 40–45. Болезнь никак его не тронула внешне, но было видно, что он волнуется. Вставал, ходил, снова садился.

— Еще раз вам говорю: работаю я на мясокомбинате. Туши разделываю. Как заболел, не знаю. Помочь ничем не могу.

— А вы отдаете себе отчет, что не исключена приостановка комбината. По вашему заболеванию.

— Решение есть?

— Обсуждается. — И по наитию: — Скажите по совести, в каких отношениях вы находитесь со столовой "Первое мая"?

— Отыскали все-таки. Сознаюсь. Туши там иногда разделывал. Под колбасы. Деньги хорошие платят, трое детей.

Из больницы связываюсь с санслужбой: "Столовая "Первое мая". Немедленно".

— Само собой. Но ответ будет на третий день. Надо ли говорить, что не только я, но и вся прокуратура ждала этого дня.

И наконец: "Антракс найден, столовая закрыта, акт посылаем, ждите".

Триумф? Можно и так. Но недолгий. Вызывает к себе Любашевский и сокрушенно так: "Должен вас огорчить. Столовая ваша принадлежит к железнодорожному ведомству, и дорожный прокурор уже запросил у меня все материалы. Не расстраивайтесь. Из обкома звонили и просили передать благодарность".

Не прошло и недели, как на стол мне легли пакет с чем-то тяжелым и медицинское свидетельство об извлечении кохеровского пинцета из брюшины оперируемой. И на свидетельстве этом резолюция Любашевского: "Расследовать и доложить".

Вскрываю конверт. Тяжелый металлический "зажим", весь изъеденный ржавчиной. Догадываюсь, что он и есть герой романа. Из документов узнаю, что девять месяцев перед тем профессор-гинеколог Л., оперируя по поводу внематочной беременности, оставил в брюшине оперируемой кохеровский пинцет. Последующие жалобы прооперированной оставлял без внимания: "Инфильтрат, рассосется". Больная обратилась в железнодорожную клинику… рентген… операция… извлечение кохера… состав преступления.

Сознаться, все это было мне не то чтобы вновь, но и как-то стеснительно. Мы росли в иных условиях, чем нынешняя молодежь. Слово "секс" не слыхивали, связанных с ним проблем не обсуждали. В доме же, моем собственном доме, у моих теток, у бабушки ни о чем подобном в моем присутствии не говорилось. От отца же, не помню по какому поводу, услышал (и сделал правилом жизни) французскую поговорку: "Что происходит между двумя, то вообще не происходит".

Для полной ясности: мне было лет 12, когда попалась мне "Хроника времен Карла IX" (Мериме). Младшему брату, только что приехавшему в Париж из провинции, герцогиня назначает свидание.

Старший брат советует, как водится, и между прочим говорит младшему:

— Больше мяса, больше мяса, помни о чести фамилии.

Ничего не мысля, спрашиваю отца:

— А при чем тут честь фамилии?

Отец, покашливая: "Мясо, как уверяют, придает мужчине больше отваги".

…Звоню в клинику. Трубку берет сам Л. Он уже знает и готов прийти в прокуратуру, чтобы "объясниться и закрыть этот вздор".

Спрашиваю разрешения побывать на операции, подобной той, о которой речь, чтобы составить впечатление.

— Отчего же. Завтра в десять утра. Вас встретят.

Прихожу, знакомлюсь с участниками операции, той, прежней. Женщина-врач, ассистент, старшая сестра, еще кто-то. Приходим в операционную. Стол, длинные скамьи вдоль стены — для студентов Омского медицинского института, где Л. профессорствует. Ввозят оперируемую. Входит Л., он уже "помылся", кивает, становится у стола… и прочее.

Профессор пошучивает: "Сколько ей лет? Молодая. Надо ей сохранить…"

Время движется медленно. Хирургу жарко, ему утирают пот на лбу… но вот он делает какое-то усилие, и на полу, у моих ног оказывается некое подобие футбольного мяча. "В музей", — командует Л. и отходит от стола.

— Кохеры сосчитаны?

— Все пятьдесят.

На следующий день вызываю к себе врача и старшую сестру. Оба они показывают согласно. Кохеров было подано 50, при подсчете оказалось 49. Профессор рассердился: "Недосчитались. В брюшину больше нельзя. Зашивайте". Конечно, не по правилам. Ничего подобного раньше не было…

Сам Л. приходит на допрос с кипой книг на английском, французском и немецком языках. Читает, не утруждая себя вопросом: знаю ли я сам эти языки. Обычная вещь, все авторитеты сходятся на том, что такого рода ошибки неизбежны.

— Но ведь ошибки не было. Вам сказали — 49, а вы с этим не посчитались.

— Ложь!

— Зачем же им лгать? Не вижу повода.

— Человек человеку волк (на латыни, конечно).

— Тогда и мне можно: Пусть погибнет мир, но да здравствует юстиция (тоже на латыни).

— Но так не может рассуждать советский юрист!

— А советский врач?

…По вмешательству (экспертизе) знаменитого Бурденко от привлечения к любой форме ответственности прокуратура отказалась, но Л. все же переехал в другой город: не выдержал остракизма коллег!

Само собой разумеется, что в действующей армии, где врачам приходится особенно трудно и где им достается и по делу и понапрасну, прокуратуре не раз и не два приходилось сталкиваться с тем, что сами врачи называли "сложными ситуациями".

Нередко трагическое и смешное шествовали рядом. Вспоминается мне пожилая женщина-врач. Она по большей части "сидела на аппендицитах". И однажды, вскрыв брюшину и не найдя предмета операции, растерялась и стала звать главного. Тот как увидел, позеленел: "С какого бока режешь, дуреха?"

Все объяснилось. И просто, и невероятно. Госпиталь переехал на новое место, ближе к фронту. Операционный стол оказался поставленным "с другой стороны" и, действуя по привычке… Что было делать?

Зашили, позвонили в прокуратуру. Приезжаю немедленно ибо так просили. Дело-то, оказывается, не простое. С минуты на минуту может начаться непоправимое — перитонит. А у полковника перебои в сердце, может не выдержать.

Спрашиваю: "И это решение вы поручаете мне?"

Молчание. И вспоминается мне Омск. Тут же — в госпитале. Является в прокуратуру молодой человек. Очень взволнован. Жена мучается болями живота, а "скорая" была и помощь не оказала. Жена помирает. Помогите!

Не знаю уж, почему все это подействовало на меня. Звоню на станцию скорой помощи, где меня уже знают по другим случаям.

У телефона замначальника, профессор Абрамович.

"Конечно, если настаиваете, мы съездим еще раз. Но имейте в виду, каждый выезд стоит 14 рублей".

Часа через два: "Не знаю, как благодарить. Внематочная беременность. Еще минут 15–20, и я у вас подследственный".

И, вспомнив это, говорю:

— На войне мы всегда выбираем между жизнью и смертью. Режьте снова. Не судить же ее. На ней и так лица нет.

Сошло.

И совсем иное. Заезжаю по пути из дивизии в медсанбат. Бои жестокие. За Витебск. Раненых масса. Уже с первых шагов чую смертный запах загнивающих ран. Все проходы заняты ждущими спасительной операции. Нахожу начальника. Где врачи?

Один прилег на час: двое суток на ногах. Два других оперируют. Одна больна, другая…

— Другая?

— Поезжайте к начштадиву, там ее и найдете, полагаю.

Еду. Вхожу, едва владея собой. Лежит себе, подложив руку под щечку.

— Чем обязана? У меня заусеницы на пальцах.

— А перчатки на что?

— И в перчатках нельзя при заусеницах. К вашему сведению.

Черт их разберет! Ничего подобного не слышал, не читал.

— Ладно, поеду. Довезете?

Слава богу, не часто возникали ситуации, ставившие все тот же неумолимый вопрос, который тысячелетняя история судейства оставила неразрешимым и нам самим: судить или не судить!

Отменной храбрости капитан, командир армейской разведки, уже в 1943 году осыпанный орденами — что было крайней редкостью, — проспал в милых объятиях более отпущенного ему срока. Разведрота в сборе, все готово для выполнения ответственного задания, а капитан прибегает с опозданием на час, застегиваясь на ходу. Судить? Командующий и тот колеблется.

И в то же время блестящий хирург вынужден обстоятельствами момента сделать срочную операцию своей любовнице, как и он хирургу. Операция ночная, при внезапно упавшем напряжении в сети (и потому в полутемноте), завершается трагически. И тут же грязные слухи: война де кончается, скоро и к жене являться.