Иван Бунин - Устами Буниных. Том 1. 1881-1920

• Название: Устами Буниных. Том 1. 1881-1920
• Автор: Иван Бунин
• Издательство: Посев
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2005
• ISBN: 5-85824-155-7

Предлагаемый читателям сборник «Устами Буниных» содержит отрывки из дневниковых записей Ивана Алексеевича Бунина и его супруги Веры Николаевны Буниной. Дневники отражают годы жизни и литературного творчества одного из наиболее ярких представителей мировой классической литературы XX века. Начало жизненного пути, первые публикации, всеобщее признание, «окаянные дни» «русской смуты», жизнь Русского Зарубежья и всемирная слава лауреата Нобелевской премии — все эти этапы творческой биографии И.А. Бунина отразились на страницах дневников. Первое издание вышло в свет в издательстве «Посев» в 1977–1982 гг. В России они публикуются впервые.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

2/15 мая.

Холодно, ветрено. […] День идет обычно. Чтение по-английски, перевод. Минутный завтрак. Библиотека. […]

[…] И вот все, как водится: самый революционный народ в мире устраивает еврейский погром. […] На Большом Фонтане убито 14 комиссаров и человек 30 мирных жителей. Все лавчонки против дачи Ковалевской разнесены, хозяевам удалось спастись. Ночью в рыбацком селении около монастыря солдаты врывались в дома, стаскивали с кроватей ни в чем неповинных людей. Люди бросались в поле, в море. За ними охотились, как за зайцами, по мокрым от росы хлебам. Убит Моисей Гутман, тот самый, который нас перевозил с дачи — очень милый еврей. Все сделано было так неожиданно, что многие попались врасплох, спаслись те, кто успел сесть в лодку и уйти в море. Расстреливали человека со сна, на глазах родных. Расстреливали люди, не видевшие раньше своих жертв, месяц назад прибывшие с севера.

В этом погроме чуть не погиб Алек. Абр. Кипен. Он живет у рыбаков, как раз там, где происходил погром, а в эту ночь он, к счастью, ночевал в санатории «Белый цветок», которая стоит среди поля совершенно одиноко в верстах двух от моря. На рассвете к ней подъехал отряд красноармейцев. На крыльце кто-то находился. Солдаты спросили: «Нет ли здесь жидов?» Им ответили, что нет ни одного. — «Побожись!» — Побожились. И солдаты отъехали. Как это страшно и примитивно! Великое счастье, что Александр Абрамович спал. Он не отрекся бы. С ним был уже такой случай в Кишиневе во время погрома. Его спросили, кто он? Он, конечно, по своему благородству и храбрости, ответил, что он еврей. Но ему не поверили, найдя, что он не похож на «жида». […]

Год со смерти Варвары Владимировны Бибиковой. Как ясно помню я весь этот день. Утром торопливые шаги Арсика к Яну. […] Вечером я одна отправилась к ним на панихиду. Но панихиды не было. Я поклонилась телу усопшей. Она, помолодевшая, совсем девочка, спокойно лежала, точно спала, еще не в гробу, а на столе. А в соседней комнате подшкваривали яичницу, и не чувствовалось в доме торжественности смерти. Так всю жизнь и прожила Варвара Владимировна студенческой жизнью. И всегда была довольна. […]

3/16 мая.

«В „Известиях“ сообщается подробнее об убийстве на Большом Фонтане, а также и о погроме евреев. […]»

7/20 мая.

[…] ухожу в библиотеку с радостным чувством, что большевики еще не заставили меня работать черную работу, и я спокойно могу сидеть там, сколько душа хочет, в тишине и оторванности от всего, — это настоящий отдых! И все же во мне разлита печаль. Читать не могу, — вместо этого вношу в свою голубенькую тетрадку свои заметки. У меня своя полка. Иногда голубенькая тетрадка остается на ночь тут, среди моих книг; но иногда охватывает страх, что сделают обыск, и я уношу ее домой.

С утра слухи, что опять на завтра день «мирного восстания». Избит, ранен и ограблен художник Бодаревский. Он лежит теперь в больнице Он с сестрой жил у себя на даче. […] Явились «товарищи» и заявили, что им известно, что у них в саду зарыто золото. Конечно, никакого золота не оказалось, а бедный старик чуть не умер. И все это среди бела дня…

Вдруг вижу — входит Ян.

— Я за тобой. Пойдем домой. На Херсонской и Елизаветинской ставят пулеметы. Спросил, в чем дело, говорят, что ждут какого-то наступления с улицы Петра Великого. Будто бы это добровольцы наступают. Конечно, это брехня обычная, но все же умнее быть дома. […]

9/22 мая.

[…] После обеда идем на именины мужа Щепкиной-Куперник25. С ним мы не знакомы, даже не знаем его фамилии. Он высокий человек, лет сорока, с седыми волосами. Очень милый и приятный в обращении. Она, маленькая, с видом христианского смирения, доходящего до ханжества, женщина, старается быть скромной, часто вздыхает, настроена пессимистически, но жалеет «несчастный народ». С мужем кокетливо задирчива. В доме первое лицо — она. Служит у большевиков в санитарном отделении, не голодает. […] На столе много сладких пирогов из крупчатки, сласти. Народу много. Много незнакомых. Понемногу разбираюсь. Вот с томным видом известная артистка Полевицкая с мужем, господином Шмидт, режиссером театра Красного флота. […] Находится здесь и бывший товарищ министра и философ С. В. Лурье, красивый человек, приятно картавящий; господин с вылупленными глазами — тоже шумевший при Временном правительстве, — Кауфман; высокий огромный человек, служащий в Бупе, господин Берлинд; одна сослуживица Татьяны Львовны, очень религиозная женщина, воюющая с большевиками за то, что они не хотят признавать христианских праздников, и еще несколько лиц.

Сначала обмениваются политическими новостями. […] Разговор переходит на театр и общим вниманием завладевает Шмидт. Он с каким-то восхищением рассказывает о матросах:

— В театре стоит такая ругань, что не знаешь, куда деваться, особенно, как начнут говорить по телефону, уноси ноги. Но театр любят. Есть у нас такой матрос, пудов этак на восемь, шея огромная, бычья, намазанная белилами и украшенная драгоценным кулоном — это у них в моде! Че-Ка наши матросы ненавидят: недавно арестовали кого-то, по мнению этого богатыря, неправильно, так он явился туда с двумя бомбами под мышками, пришел, встал и молчит, так, говорят, перепугались там, что моментально выпустили — поняли, что с таким детиной не поспоришь. За актеров стоит горой, в обиду не дает.

[…] Полевицкая тоже, ломаясь и закатывая глаза, восхищается любовью их покровителей-матросов к «искусству».

Да, правда, в Одессе, как впрочем, вероятно, и во всей России, театры процветают, некоторым артистам и артисткам живется хорошо, — лучшим, конечно. Но зато средним и маленьким тяжело, особенно тем, кому назначено играть на окраинах: приходится ходить пешком, иногда дважды в день. […]

Театры переименованы: «Театр Красного Флота» […] «Театр имени Свердлова», «Театр имени Троцкого» и все в таком духе. Перед некоторыми театрами и иллюзионами горят кровавые звезды. Публики везде много, и в большинстве случаев, спектакли проходят с аншлагом. […]

10/23 [мая].

[…] Учеников в нашей школе все прибавляется и прибавляется. Я испытываю большое удовольствие общаться с детьми. Но в художниках я не замечаю этого чувства. По-видимому, им не до того. Они исполняют свой долг и только…

12/25 мая.

День «записи в Красную армию». Я почти весь день на улице. От первого мая этот день отличается тем, что все плакаты написаны в совершенно реалистических тонах — прямо картинки с табачных и папиросных коробок. Это желание публики — до кубического искусства граждане еще не доросли. Подписи под картинами в более мягких тонах. […] Плакаты все больше на темы, как толстых генералов бьют красные солдаты и стихи соответственные: «Вот Ванюха на коне…»

Посредине площади огромный плакат: пятиголовая змея, две головы отрублены красой и гордостью русской революции, над третьей занесен нож.

— Глянь-ка, глянь, — говорит женщина в платочке, толкая мужа под локоть, — я такой змеи отроду не видала — пятиглаваая.

Вот вам и гидра контр-революции! […]

Нилус сообщает, что он получил назначение при комиссии просвещения в Отделе искусства, занят он будет по утрам. Должность приятная — можно спасти картины от разграбления. […]

13/26 мая.

Приходят Полыновы — это фамилия Щепкиной-Куперник по мужу. Он присяжный поверенный. В настоящее время занят главным образом тем, что прячет от большевиков сахарозаводчика Конига, который очень болен, только что перенес воспаление легкого, он — астматик. Скрывается с женой под чужими паспортами, так как с них требуют огромную контрибуцию, гораздо большую, чем они могли бы заплатить. […]

15/28 мая.

[…]Приходил Юшкевич уговаривать Яна поступить в Агит-Просвет. Он доказывал, что просвещать всегда, при всяких властях, хорошо. Ян только плечами пожимал. Юшкевич настаивал, указывал, что Яна могут обвинить в саботаже. Ян возражал: «Саботируют те, кто служит и портит дело. Я же не служил и заставить меня служить никто не смеет». — «Но ты умрешь с голоду». - кричит Семен Соломонович. — «Лучше стану с протянутой рукой на Соборной площади, чем пойду туда. Пусть этот факт останется в истории…».

Оба кричат, волнуются. Юшкевич просит отложить ответ до завтра: — «Обдумай!». […]

Охотников в Красную армию нашлось очень мало: почти никто не явился ни из буржуев, ни из пролетариата. Вероятно, начнутся скоро обыски и облавы. Будут искать уклоняющихся.

16/29 мая.

Дождь, холод. Мы сидим после нашего так называемого обеда с Яном и обсуждаем, что же ему ответить Юшкевичу. Вчерашнее посещение оставило на нас очень неприятное впечатление. Ему, понятно, хочется, чтобы Ян вошел туда. Репутация Яна безупречна, а потому для всех входящих важно, чтобы он был с ними. Решаем, что быть с Юшкевичем откровенным не следует, кроме крика из этого ничего не выйдет, что Ян твердо заявит ему, что уж если он решит работать у большевиков, то вернется в Москву.