Александр Блок - Том 8. Письма 1898-1921

• Название: Том 8. Письма 1898-1921
• Автор: Александр Блок
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1962

Настоящее собрание сочинений А. Блока в восьми томах является наиболее полным из всех ранее выходивших. Задача его — представить все разделы обширного литературного наследия поэта, — не только его художественные произведения (лирику, поэмы, драматургию), но также литературную критику и публицистику, дневники и записные книжки, письма.

В восьмой том собрания сочинений вошли письма 1898-1921 годов.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

136. Г. И. Чулкову. 17 августа <1907>. Шахматово

Дорогой Георгий Иванович.

Письмо Ваше получил, а когда приеду, — совсем не знаю. Дела по горло. Вот в чем дело. «Весы» меня считают «мистическим анархистом» из-за «Mercure de France». Я не читал, как там пишет Семенов, но меня известил об этом Андрей Белый, с которым у нас сейчас очень сложные отношения. Я думаю так: к мистическому анархизму, по существу, я совсем не имею никакого отношения. Он подчеркивает во мне не то, что составляет сущность моей души: подчеркивает мою зыблемость, неверность. Я же

неподвижность не нарушу
И с высоты не снизойду,
Храня незыблемую душу
В моем неслыханном аду.

Это — первое. Второе — это то, что я не относился к мистическому анархизму никогда как к теории, а воспринимал его лирически. По всему этому не только не считаю себя мистическим анархистом, но сознаю необходимость отказаться от него печатно, в письме в редакцию, например, «Весов». Пока это не сделаю, меня все будут упрекать в том, к чему я не причастен.

О Вас я соскучился. Думаю, что все-таки скоро приеду.

Пожалуйста, поклонитесь от меня Надежде Григорьевне.

Ваш Ал. Блок.

P. S. Если знаете, напишите мне, пожалуйста, адрес Л. Андреева.

137. Андрею Белому. 26 августа 1907. <Шахматово>

Глубокоуважаемый и дорогой Боря.

Всегда буду помнить ночь и утро, которые мы провели с Тобой в Москве. Чувствую ясно, какой тишиной и печалью великой важности они были овеяны. Не думай, что я забуду. Мы разно живем, совсем разно, но у нас взаимно нет и не должно быть ничего нарушающего и оскорбляющего нашу роковую близость. Помни меня и Ты, как я буду помнить Тебя. Уезжаю отсюда с чувством простым и ясным к Тебе.

Прошу Тебя — отдай сам в «Весы» прилагаемое «Письмо в редакцию» (и проставь № «Mercure de France»). Письмо Твое получил, и цитата из Семенова побуждает меня решительно к определенному действию. Хочу только, чтобы это было именно в такой форме, — и не упоминаю имени гонимого бедняги Чулкова. Ввиду того, что письмо опровергает Семеновскую статью, нахожу невозможным тут же упоминать «соборный индивидуализм» и «мистический реализм». Мне, конечно, приятнее всего, чтобы дело это шло через Твои руки, потому прошу Тебя. — Адрес мой сообщу Тебе, когда найду квартиру (уезжаю отсюда 28-го). Когда вздумается — напиши мне.

Глубоко преданный Тебе Александр Блок.

138. Г. И. Чулкову. 26 августа 1907. Шахматово

Дорогой Георгий Иванович. Я и отказываюсь решительно от «мистического анархизма», потому что хочу сохранить «душу незыблемой». Точно так же откажусь от «мистического реализма», «соборного индивидуализма» и т. п. — если меня туда потянут. Я прежде всего — сам по себе и хочу быть все проще. Если Вы будете возражать Семенову, это хорошо, потому что — что может значить: «L'anarchisme mystique n'estpas une ucole, mais un courant de la nouvelle pousie russe»?[19]Что ucole, что courant — все единственно, и это доказывается даже немедленно приводимой схемой, в которой все — оспоримо. В частности, поэты, самые замечательные, по-моему, и такие, к которым я был всегда близок и не имею причин не быть близким, — разбросаны по разным рубрикам. Это — Бальмонт, Брюсов, Гиппиус, Андрей Белый. Из них — Брюсова я считал, считаю и буду считать своим ближайшим учителем — после Вл. Соловьева. Вот почему мне необходимо опровергнуть г. Семенова печатно. Второе — я сделаю это в «Весах», потому что глубоко уважаю «Весы» (хотя во многом не согласен с ними) и чувствую себя связанным с ними так же прочно, как с «Новым путем». «Весы» и были и есть событие для меня, а по-моему, и вообще — событие, и самый цельный и боевой теперь журнал. Если бы я пренебрегал «Весами», т. е. лицами, с которыми я связан или лучшими литературными традициями (как Брюсов), или Роком (как А. Белый), то это было бы «душа клеточка, а отца — в рыло». А я не хочу так.

В программе «Весов» будет отстаиваться символизм и будет сказано, при каких условиях только его можно преодолеть. № 8 — последний с полемикой (против «мистического анархизма»). Если «нечистое» может быть в статейках Гиппиус, то неужели Вы думаете, что и в статьях А. Белого? Вот какое я послал письмо в «Весы»: «М. Г., г. редактор. Прошу Вас поместить в Вашем уважаемом журнале нижеследующее: в № (таком-то) „Mercure de France“ этого года г. Семенов приводит какую то тенденциозную схему, в которой современные русские поэты-символисты — рассажены в клетки „декадентства“, „неохристианской мистики“ и „мистического анархизма“. Не говоря о том, что автор схемы выказал ярую ненависть к поэтам, разделив близких и соединив далеких, о том, что вся схема, по моему мнению, совершенно произвольна, и о том, что к поэтам причислены Философов и Бердяев, — я считаю своим долгом заявить: высоко ценя творчество Вяч. Иванова и Сергея Городецкого, с которыми я попал в одну клетку, я никогда не имел и не имею ничего общего с „мистическим анархизмом“, о чем свидетельствуют мои стихи и проза. Примите и пр. Александр Блок. 26 августа 1907».

Имени Вашего в «письме» этом не упоминаю, как видите. Подчеркнуть мою несолидарность с мистическим анархизмом в такой решительной форме считаю своим мистическим долгом теперь. Мистическому анархизму я никогда не придавал значения, и он был бы, по моему мнению, забыт, если бы его не раздули теперь. Что касается этого раздувания его («Весами»), то на это есть реальные причины у них, которые я могу уважать, хотя и не совсем согласен с ними. Об этом поговорим при свидании. Приеду на днях и буду искать квартиру. Спасибо за адрес Л. Андреева.

Любящий вас Ал. Блок.

139. Матери. 20 сентября 1907. Петербург

Петербург совсем переменился, мама. Того, чего я боялся, нет пока. Даже Кузмин скрывает свою грусть. Ауслендер говорит, что если жизнь станет «серьезной», Кузмин опять уйдет совсем от людей и будет жить, как прежде, в раскольничьей лавке. — Народу я видел много, и все это было грустно: все какие-то скрытные, себе на уме, охраняющие себя от вторжения других. Кажется, я и сам такой. Появился на моем горизонте новый тип подобострастных людей: сейчас ушел приходивший второй раз редактор нового журнальчика «Луч» (я пришлю тебе первый No), который кланяется чуть не в пояс, говорит на каждую фразу «спасибо» и оставляет денежные авансы. — За «Балаганчик» только в Москве, и притом кроме союза, — я получил 72 р. 6 коп. (за четыре спектакля собрали около 5500 р.). Так что денежные дела благополучны, хотя «Золотое руно» до сих пор не посылает гонорара.

Третьего дня возобновилась «Жизнь Человека». Некто в сером — деревянный; Бравич говорит за сценой (кроме Пролога). Играют похуже, чем в прошлом году, в игре отражается настроение всех актрис — тяжелое, подавленное и переходное. Андреева вызывали после третьего акта, он выходил. Он очень милый, хотя слишком простоватый. Ругает всю постановку, кроме третьего акта (Бала). К Мейерхольду я как-то все не иду в уборную. Закулисная жизнь прекратилась.

Наталью Николаевну я вижу не часто.

Был у Городецкого. Он — простой, славный, здоровый, не топит комнат и делает гимнастику. Ходит в тумане в белой рубашке. Вокруг его дачи пахнет желтым листом и такая тишина, что мне захотелось уехать надолго в Шахматово с Любой. Но не могу главным образом из-за «Руна».

В квартире нашей очень хорошо, сейчас (утром) — яркое солнце. Полируют ширмы, вешают занавески. — Вчера был Леман — мы с ним говорили часа три. Он очень серьезен, интересен и совершенно не соответствует своему виду. — Драмы я продал «Шиповнику». Буду получать 150 р. с тысячи (сразу напечатают только 1000, но сохранят так называемую «матрицу», т. е. нечто вроде стереотипа) и немедленно приступят к изданию второй тысячи, как только на складе останется 200 экземпляров. 150 р. — это очень мало, но по крайней мере это будет книга, по которой и буду видеть наглядно, как относится ко мне публика (ведь если бы раскупили 10000 — я получил бы 1500 р.!). Так вот — это все дни денежных расчетов, а внутри — тихо и грустно.

Хочу заниматься русским расколом.

Обложка Сомова к драмам восхитительно пестра (красная, желтая и черная). Крепко целую тебя и Францика.

Саша.

Я получил твое письмо с квитанцией, а Люба — два.

140. Андрею Белому. 23 сентября 1907. <Петербург>

Милый Боря.

Отзовись. Мне кажется, что впечатления от «Балаганчика» на сцене вновь подтвердили Твои опасения относительно меня. «Утра России» я не мог достать, потому что оно не продается здесь, и не читал Твоего фельетона, о котором только слышал от чужих. Пришли.

Дело не в «Балаганчике», которого я не люблю, не в том, что физиономия Петербурга этого сезона — совершенно иная, чему способствует уже и будет способствовать Л. Андреев (я с ним познакомился; он уж очень простоват и не смотрит прямо). Дело в том, что растет какое-то тяжкое беспокойство. Я боюсь за будущее всех нас. При всей сложности и запутанности здешних отношений и «вопросов» — во мне преобладает бодрая печаль. Мне очень надо услышать слово от Тебя. Если бы я был уверен, что мне суждено на свете поставлять только «Балаганчики», я постарался бы просто уйти из литературы (может быть, и из жизни). Но я уверен, что я способен выйти из этого, правда, глубоко сидящего во мне направления. Могу и один, хотя бы меня травили со всех сторон. Но мне нужно знать теперешнее Твое отношение ко мне. Наше московское свидание оставило на мне глубокий след. Мне нужно или Твоей дружеской поддержки, или полного отрицания меня. Только — не подозревай, потому что я всеми силами хочу признаться в своей вине перед всеми, насколько и как только сознаю ее. Я допускаю, что я имел дурное влияние на Чулкова (в чем он упрекает меня), что я — то и есть настоящий мистический анархист (что утверждают Чулков и Философов), что я был настоящим элементом разложения. Но все это — не подлинный я. И мое «письмо о мистическом анархизме» (в «Весах») исходило от меня подлинного, но, может быть, благодаря своей печатной и широковещательной форме приняло форму «сверхчеловеческой мании величия» и т. п. Но я не страдаю манией величия, я не провозглашаю никаких черных дыр, я не приглашаю в хаос, я ненавижу кощунство в жизни и литературное кровосмесительство. Я презираю утонченную ироническую эротику. Поскольку все это во мне самом — я ненавижу себя и преследую жизненно и печатно сам себя (например, в статье «О лирике»), отряхаю клоки ночи с себя, по существу светлого.