Великая Княгиня Мария Павловна - Воспоминания

• Название: Воспоминания
• Автор: Великая Княгиня Мария Павловна
• Издательство: Издатель Захаров Лицензия ЛР № 065779 от 1 апреля 1998 г
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2004
• ISBN: 5–8159–0408–2

Великая княгиня Мария Павловна — дочь греческой принцессы Александры и великого князя Павла Александровича — младшего сына Александра III, двоюродная сестра последнего российского императора. Воспитывалась с братом Дмитрием в семье московского генерал–губернатора вел. князя Сергея Александровича и его жены вел. княгини Елизаветы Федоровны. Ее брат — Дмитрий Павлович — был одним из убийц Распутина. Сама она побывала и шведской герцогиней, и главой дома мод «Китмир» в Париже, и фотографом, и художником, после бегства из большевистской России жила в Лондоне, в Париже, в Америке, в Аргентине, умерла в 1958 году. В эмиграции написала две мемуарные книги — «В России» и «В изгнании» (обе они и составляют эту книгу), которые вызвали неоднозначное отношение и много толков в среде русской эмиграции. Едва ли найдется много особ королевской крови, которые, будучи выброшены в суровую повседневную жизнь, всякий раз находят какой нибудь нетрадиционный выход, — несгибаемость и находчивость Марии Павловны поистине уникальны.

---

Сначала англичане в Мурманске, потом Колчак в Сибири, генерал Деникин на юго–западе России и Юденич в Эстонии и Финляндии — все они сокрушали большевистские силы, разгоняли Советы, устанавливали местную власть. Колчак рассчитывал быть в Москве в июне 1919 года; в октябре Деникин стоял в двухстах милях от Москвы, и в том же октябре Юденич был в десяти милях от Петрограда. Тогда вооруженные силы красных еще не воспринимались как организованная сила, и однако сразу после разгрома они сплачивались, останавливали продвижение белых и начинали контрнаступление. Постоянным неудачам белых находили разные объяснения: отсутствие стратегического координирования в российском командовании и между генералами и гражданскими властями; неспособность организовать дело и обеспечить подчинение; вероломство и просчеты союзнических государственных мужей и военачальников, не понимавших, что происходит в России и что ей сейчас нужно.

Борьба велась яростная, безжалостная с обеих сторон, в ней участвовали не только регулярные части, но буквально все местное население района. Противники зверствовали и пылали жаждой мщения. Гражданское население сыграло огромную, если не решающую роль в провале Белого движения. Крестьяне еще не вкусили прелестей коммунистического порядка; революция, считали они, может исполнить их вековечную мечту о собственной земле, и когда эта мечта предстала почти свершившейся, им не захотелось уже никаких перемен. Белые, внушали им, все как один офицеры, то есть их бывшие помещики, чьи земли они только что поделили между собой. Они совсем не хотели возвращать землю и страшились возмездия. Красная пропаганда не преминула это использовать, и напрасно белые распространяли листовки, уверявшие, что крестьянам разрешат сохранить за собой землю, что она их собственная. Крестьяне не верили. В большинстве своем они были враждебны Белому движению и противились ему, как могли.

Мы жили разноречивыми известиями из России, затаив дыхание следили за перипетиями борьбы с большевиками, преисполняясь надеждами или повергаясь в уныние. В России рекой лилась кровь, коммунисты изводили целые сословия, а Европа зализывала раны и вместе с Америкой непонимающе взирала на это. Между тем костер большевизма все разгорался и его искры разлетались по всему миру.

Из того времени моя память цепко удержала несколько дат. Октябрьский день, когда мы услышали, что генерал Юденич уже в Гатчине, это под самым Петроградом. Вот–вот должно было прийти известие о занятии столицы, и мы с Дмитрием не усидели на месте. Мы слонялись по улицам, нетерпеливо ожидая экстренных выпусков новостей. Но они так и не вышли. Неудача генерала Юденича, когда он был так близок к цели, стала тяжелым ударом для нас.

В ноябре отмечалась первая годовщина перемирия. Лондон ликовал. Весь день по улицам маршировали войска, развевались флаги, играли военные оркестры. Мы все трое участвовали в войне, но нам не нашлось места на празднике победы, если только это была победа. Вечером шумное веселье продолжилось в ресторанах и отелях, мы же с камнем на сердце сидели по своим комнатам.

В январе 1920 года адмирал Колчак, чье успешное наступление в Сибири окрыляло нас надеждой, потерпел ряд неудач и сдал командование. В феврале дошло известие, что его предали чехословаки. Их как бывших военнопленных интернировали в Сибирь, там они сформировали воинские части и присоединились к армии Колчака, с оружием в руках отстаивая собственную безопасность. С попустительства главы французской военной миссии генерала Жанена Колчак был передан большевикам и казнен. Военные действия Колчака длились дольше всех, на него можно было делать ставку. Когда и он потерпел поражение, мы засомневались, можно ли вообще помочь России извне.

Какое то время армия Колчака занимала Екатеринбург и Алапаевск, где были убиты царская семья, тетя Элла, Володя Палей и бывшие с ними. Их гибель безусловно ускорило наступление белых. Большевики боялись выпустить из своих рук императорскую семью и отдать ее врагу, поскольку это усугубило бы их положение, тем более что за Колчаком стояли союзники. После убийства прошло много месяцев, тем не менее началось следствие и, насколько позволяли обстоятельства, его провели тщательно. Несмотря на сложность дела, картина происшедшего в основном прояснилась.

Около полутора лет царь, его жена и пятеро детей содержались под стражей, фактически в заключении. В своем дворце в Царском Селе они оставались только первые месяцы после революции, пришедшие к власти большевики застали их уже в Сибири, где до прибытия их представителей существование царской семьи, хотя и лишенной множества удобств, было сносным, насколько можно сносить жизнь, в которой всего лишен, в том числе свободы. С водворением большевистских комиссаров все переменилось. Режим содержания царской семьи ужесточился, их подвергали унижениям и надругательству, ежечасно измывались, а это не уступит пыткам*. Последние месяцы жизни они провели в Екатеринбурге, где занимали всего две комнаты в доме — в одной жили государь, государыня и Алексей, в другой — все четыре дочери. Двери в коридор не закрывались ни днем, ни ночью, в коридоре постоянно находились красноармейцы, следя за каждым их движением.

Дом был окружен высоким забором, он закрывал даже небо, в комнатах был полумрак. Нельзя было открывать окна, узников лишили воздуха и прогулок, скверно кормили, систематически подвергали издевательствам. Они потеряли всякую надежду на избавление от своих мук, и вдруг им сообщают, что в связи с имевшейся попыткой их освобождения их переводят в другое место.

Неизвестно, что они успели подумать на этот счет. Их свели в подвал. От душевных ли страданий или общего физического истощения государыня не могла стоять, и государь попросил для нее стул. Сам он остался стоять, держа на руках ослабевшего сына. Там же были домашний врач и слуги. Охранники вошли в помещение, закрыли двери и всех расстреляли. На этот раз они недолго мучились, хотя некоторых потом добивали.

При раскопках кострища — тела потом сожгли — обнаружили кости, что то из одежды и драгоценные камушки. После тщательного обследования и идентификации найденное признали принадлежавшим царской семье и погибшим с ними. Останки поместили в ящики и впоследствии вывезли в Европу.

В Алапаевске тела обнаружили в заброшенной угольной шахте. Тела тети Эллы и погибшей с нею монахини позднее доставили в Иерусалим, где они теперь и покоятся. Останки же других жертв, в том числе Володи Палея, нашли упокоение в русской православной миссии в Пекине. Оставался еще один член императорской семьи, чьих следов не отыскалось, — брат государя великий князь Михаил Александрович. Вместе с секретарем его отправили в Сибирь примерно тогда же, что и других, но держали отдельно от всех. Если верить слухам, его с секретарем забрали из дома, где они содержались, и расстреляли в ближайшем лесу. Ничего больше узнать не удалось, и великий князь Михаил Александрович и его секретарь пропали в безвестности.

Зимой 1920 года в Лондон пришли посылки с личными вещами Володи и моих кузенов, найденными в доме в Алапаевске, где они прожили последние месяцы своей жизни. После Володи осталось немного: кожаная разворотная рамка с фотографиями родителей, бумажник с ассигнациями, пожелтевшие письма из дома и какие то брелки. Рамка и бумажник были в комках засохшей земли и пахли плесенью. Мы знали, что в заключении Володя, писавший прозу и стихи, много работал, но никаких рукописей в посылке не нашли.

Вместе с описью найденного были там фотографии тел, извлеченных из шахты. Едва взглянув на первую, я не смогла смотреть остальные.

Ранней весною 1920 года княгиня Палей, после бегства из Петрограда жившая в Финляндии и потом в Швеции, написала мне, что весною собирается приехать в Париж по имущественным делам моего отца. К этому времени она оправилась после операции. Мне не терпелось увидеть ее, и мы с мужем решили ехать в Париж.

Мы встретились в «Ритце», где она остановилась. Уже взявшись за ручку двери, я почувствовала, что у меня ходуном ходят колени, и не могла представить, как я ступлю через порог. Гостиная была пуста, когда я заставила себя войти. Из спальни навстречу мне двигалась темная фигура.

— Кто это? — услышала я встревоженный голос.

— Это я, Мариша, — ответила я.

Она вышла на свет. Смертельно бледное, прозрачное лицо, невероятно постаревшее, в морщинах. Она как то стала меньше ростом, вся ссохлась. На ней был темный вдовий убор, отделанный траурным крепом. Мы обнялись и расплакались. Весь тот день мы промолчали; никакие слова не передали бы наших чувств и не облегчили бы наши души.

Все время, пока я была в Париже, я каждый день ходила к ней. Горе совершенно изменило ее; сломленный, несчастный человек, она едва могла связать пару слов, додумать мысль до конца. Не осталось и следа былой выдержанности, самообладания; несчастья поселили в ней ужас, сокрушили ее; она безропотно, всем существом отдалась им.