Великая Княгиня Мария Павловна - Воспоминания

• Название: Воспоминания
• Автор: Великая Княгиня Мария Павловна
• Издательство: Издатель Захаров Лицензия ЛР № 065779 от 1 апреля 1998 г
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2004
• ISBN: 5–8159–0408–2

Великая княгиня Мария Павловна — дочь греческой принцессы Александры и великого князя Павла Александровича — младшего сына Александра III, двоюродная сестра последнего российского императора. Воспитывалась с братом Дмитрием в семье московского генерал–губернатора вел. князя Сергея Александровича и его жены вел. княгини Елизаветы Федоровны. Ее брат — Дмитрий Павлович — был одним из убийц Распутина. Сама она побывала и шведской герцогиней, и главой дома мод «Китмир» в Париже, и фотографом, и художником, после бегства из большевистской России жила в Лондоне, в Париже, в Америке, в Аргентине, умерла в 1958 году. В эмиграции написала две мемуарные книги — «В России» и «В изгнании» (обе они и составляют эту книгу), которые вызвали неоднозначное отношение и много толков в среде русской эмиграции. Едва ли найдется много особ королевской крови, которые, будучи выброшены в суровую повседневную жизнь, всякий раз находят какой нибудь нетрадиционный выход, — несгибаемость и находчивость Марии Павловны поистине уникальны.

---

Рядом с церквями, словно прямоугольные колонны, возвышались колокольни, и под их зелеными крышами сквозь продолговатые отверстия можно было увидеть колокола всевозможных размеров. Стены старых церквей были такими толстыми, что внутреннее помещение оказывалось удивительно маленьким; свод поддерживали две или четыре массивных колонны, оставляя совсем мало места для прихожан.

Зимой Псков был особенно красив. В это время года он почему то выглядел менее провинциальным; может быть, благодаря снегу, который скрывал грязь. За госпиталем на высоком берегу реки Великой раскинулся старый фруктовый сад, который когда то принадлежал древнему поместью. Этот сад, казалось, прислонился к развалинам городской стены, за которой открывался восхитительный вид на широкое русло реки, сверкающий белый простор и на сам город — погребенный под тяжестью снега. Золотые кресты церквей на обоих берегах реки весело блестели на солнце; а на острове посередине реки стоял одинокий монастырь, окруженный почти разрушенной стеной. Там жили лишь несколько седовласых древних монахов, которые вели нищенское существование.

Я полюбила этот чудесный вид, и он стал неотъемлемым атрибутом моей псковской жизни.

В старых церквях я находила давно забытые произведения искусства. Однажды на заброшенном кладбище у церкви неподалеку от Пскова я обнаружила фреску двенадцатого или тринадцатого века, покрытую побелкой. В некоторых местах побелка облезла, открывая великолепно сохранившуюся фреску. Я была в восторге от своей находки; до сих пор помню свою радость и заостренные силуэты святых, изображенных на ней. После войны я намеревалась привести в порядок эту церковь.

Я посещала женские и мужские монастыри, в которых бережно хранили древние традиции и обряды. Иногда я вставала очень рано, чтобы до работы в госпитале успеть на утреннюю службу в близлежащем женском монастыре. Зимой в это время было еще темно, и в тускло освещенной церкви почти никого не было.

Монахини бесшумно скользили по церкви, меняя свечи в огромных подсвечниках под иконами, и пели в хоре детскими восторженными голосами. Их лица обрамляли черные апостольники, поверх которых были надеты черные шапочки, руки скрывались под широкими рукавами. Служба проходила торжественно и размеренно — ведь кроме молитв им почти нечем было заняться. После окончания службы ко мне подходила послушница и от имени настоятельницы приглашала на чай. Я выходила из церкви, и послушница провожала меня до домика настоятельницы, расположенного наискосок от церкви. Мебель в гостиной была закрыта белыми чехлами, на подоконниках стояли небольшие пальмы. Стол был уже накрыт; во главе стола дымился самовар, вокруг него стояли чашки, тарелка с горячими вафлями и варенье.

Придерживая широкий рукав рясы, настоятельница приглашала меня к столу. Бесшумно ступающие послушницы с опущенными глазами приносили и убирали подносы и шептались в дверях.

Иногда настоятельница посылала за матерью–хранительницей и просила ее принести из мастерской вышивку, которой она особенно гордилась.

И каждый раз, когда чаепитие подходило к концу, она жаловалась на тяжелые времена, высокие цены на муку и бедность монастыря. Казалось, многие поколения настоятельниц до нее произносили те же слова и думали так же.

Я собирала древние иконы и реставрировала их — отыскивала среди пыли и паутины, а потом бережно несла свои находки в госпиталь. Специалист по искусству научил меня очищать эти потемневшие от времени доски. Медленно, очень осторожно я соскабливала толстый слой грязи, и на иконах оживали святые, переливались яркие краски орнамента.

Священнослужители не понимали ценности предметов старины, они не вызывали у них благоговейного трепета. Когда они выходили из употребления, их просто выбрасывали. Священники по–варварски относились к этим бесценным сокровищам, часто ломали их и уродовали до неузнаваемости.

Отсутствие систематического исследования древностей Пскова и опасность их полного уничтожения побудили меня составить каталог, иллюстрируя его по возможности фотографиями и моими собственными рисунками. Я получила разрешение местного епископа и принялась за дело. Фотографировать иконы и фрески приходилось на месте; я делала это сама, а потом аккуратно проявляла пластины. Вышивку и мелкие предметы я брала домой и перерисовывала у себя в комнате.

К концу своего пребывания в Пскове я собрала большую коллекцию, но не могу сейчас ею воспользоваться, потому что она осталась в России.

Вначале я была неопытным археологом и испытывала некоторые трудности, но в Пскове было Археологическое общество, и я обращалась туда за помощью. Потом я переписывалась с Петроградом и периодически устраивала лекции по истории и археологии в местном Археологическом обществе. Я чувствовала, что могу не беспокоиться о будущем; работы, причем интересной работы, мне хватит до конца дней.

3

Разнообразие интересов привело меня в неведомый до сих пор мир старообрядцев. Раскольники, с которыми я познакомилась, принадлежали к секте беспоповцев, контролирующей торговлю пшеницей. Члены этой секты придерживались древних традиций, вели размеренную и уединенную жизнь.

В Пскове они жили большой колонией. Узнав о моем интересе к иконам, местный староста, богатый торговец пшеницей, пригласил меня в их молельный дом и в свою личную часовню.

Вера раскольников основывалась на традициях далекого прошлого. До введения печатного дела на Руси церковные книги писались от руки, и в результате возникали ошибки и неточности. Кроме того, эти книги переводили с греческого языка, и в переводах тоже было много ошибок. В середине семнадцатого столетия московский патриарх Никон поручил греческим и русским богословам проверить переводы и исправить все ошибки в церковных книгах. /

Некоторым людям этот шаг показался святотатством. Они были фундаменталистами, и все воспринимали буквально, не вникая в значение слов. Когда исправления, несмотря на все протесты, были приняты, многие люди остались верными старым обрядам. С течением времени эти раскольники в свою очередь разделились на множество небольших групп и сект, некоторые из них отказывались признавать священников. Однако все секты старообрядцев бережно хранили не только древние церковные книги, но и старые иконы и церковную утварь.

Несмотря на гонения, которым подвергались раскольники после отделения от государственной церкви, они всегда оставались крайне консервативными и были преданы престолу.

Этот псковский пшеничный купец, староста, сначала показал мне общий молельный дом. Здесь меня встретили низким поклоном несколько почтенных бородатых купцов. На них были длинные балахоны, перетянутые поясом, волосы были ровно подстрижены в «кружок». Их прислужницы одевались в черные сарафаны с белыми кофтами, на голове — черные платки. На стене напротив входа висели иконы в порядке, напоминающем иконостас; но ни одна из икон меня не заинтересовала.

Частная часовня в доме этого старовера выглядела совсем по–другому. Там чувствовалось дыхание подлинной старины. Весь дом с его толстыми стенами и зарешеченными окнами напоминал убежище — но убежище, в котором привыкли к уюту, процветанию и созерцанию.

К моему приходу вся семья собралась в гостиной. Женщины были одеты в плотные шелковые платья с узким лифом, застегнутым до самого горла, и широкой юбкой, собранной в складки на талии. Головы и плечи покрывали старомодные шелковые шали.

В часовне, небольшой сводчатой комнате, пахло ладаном, курившимся из древнего кадила. Там были поистине замечательные иконы, написанные знаменитыми московскими иконописцами еще до семнадцатого века. С потолка на цепях свисали старинные масляные лампы. Перед иконами горели сделанные вручную свечи. Стену украшали кресты и четки. В тусклом свете посверкивала церковная утварь. На высоком аналое лежал древний манускрипт в темном кожаном переплете с металлическими застежками.

Хозяин с любовью и благоговением показывал мне эти реликвии. По его словам, они передаются в семье из поколения в поколение.

После часовни подали чай, и хозяин не без горечи говорил о политике и отношении властей к этой общине старообрядцев. Несмотря на гонения, они остались верными своему государю и во всем обвиняли чиновников.

За несколько лет до войны в Пскове проходили крупные военные маневры, на которых должен был присутствовать император. По русской традиции старообрядцы хотели встретить своего монарха хлебом и солью на великолепном серебряном блюде. Но губернатор, узнав об их намерениях, помешал им явиться к царю. Блюдо не пригодилось, и староста, показав его мне, умолял принять его в подарок. Я отказалась взять его себе, но пообещала передать лично императору.