Вера Камша - ТАРРА. ГРАНИЦА БУРИ. Летопись вторая.

• Название: ТАРРА. ГРАНИЦА БУРИ. Летопись вторая.
• Автор: Вера Камша
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-699-37027-6

Темная Звезда, королева Таяны Герика, о приходе которой предупреждало древнее Пророчество, чуть было не ставшая проклятьем Тарры, обретает свободу и власть над колдовской силой невероятной мощи. Теперь от того, что она выберет — Тьму или Свет зависит будущее этого мира. Вернуть ее под свою волю — вопрос жизни и смерти для адептов жестокого бога Ройгу, не останавливающегося перед тем, чтобы для достижения своей цели утопить Благодатные земли в крови междоусобной войны. Защитой Герике становятся герцог Рене Аррой, его соратники и эльфы клана Лебедя, принявшие на себя ответственность за Тарру и за судьбы ныне на ней живущих. Но чтобы противостоять Ройгу, одних их сил недостаточно…

Переработанная версия романа.

---

Свора убралась. Я знала, что она будет бежать и бежать, пока не доберется до тех, кто ее послал. Скорее всего, они догадаются, кто именно прервал Охоту, но тут уж делать нечего. Рано или поздно нам предстоит встретиться лицом к лицу, пока же мне нужно что-то говорить спасенным.

Мои поиски Рене закончились, ибо меня угораздило нарваться не на кого-нибудь, а на эландского кардинала, который к тому же уже встречал Преданного и знал, кому тот принадлежал. Байку о том, что я укрылась в лесу у некоего отшельника, где меня отыскала рысь, его высокопреосвященство проглотил не задумываясь. Равно как и утверждение, что странный плащ и талисман — дары все того же доброго лесного дедушки, с наступлением весны отправившего меня к людям. К тем, кого я знала и кто знал и помнил Стефана Ямбора.

Мне повезло, что люди, пусть и не осознанно, подражают эльфам. Лебедь, символ клана, подаренный мне Астени, сошел за атрибут Триединого в ипостаси Творца. Я не спорила — пусть верят, это отвлекает от дурацких вопросов, но Рене Аррою я расскажу все, благо от Романа он знал и об эльфах, и о Проклятом.

2

Зарядивший с утра дождь смывал последние остатки снега, по всему было видно, что еще день или два, и в Эланд придет настоящая весна. Старый Эрик обещал заложить душу против дохлой собаки, если завтра не задует южный ветер, который погонит волны Ганы вспять, и начнется разлив.

Старый маринер не преминул сообщить об этом Рене, который еще не обзавелся больной спиной, позволявшей предсказывать погоду точнее мага-погодника. Аррой поспешил оповестить о предсказании Гардани, ибо погода всегда останется лучшей темой при разговоре с тем, с кем трудно общаться, а с Шани было очень тяжело. Гардани слабел на глазах, и помочь ему возможным не представлялось. Выражать же свое сочувствие словами и скорбной миной Рене не мог. Адмирал представлял себя на месте Шани и понимал, сколь страшным и унизительным было бы выслушивать слова утешения от друзей. Эландец давно бы прекратил мучительные для обоих встречи, но это означало признание того, что Рене ни в коем случае не хотел признавать, — полной безнадежности.

В глубине души у герцога теплилась надежда на возвращение Рамиэрля, который как-нибудь справится с заклятиями Годоя. Сам Рене лихорадочно припоминал все, чему его учил Норгэрель, и даже кое в чем преуспел. Это могло пригодиться и в бою, и в повседневной жизни, но ничего, что позволило бы спасти Шандера или докричаться до Романа, на ум не приходило. Оставалось ждать и пытаться вести себя как ни в чем не бывало.

Рене весело приветствовал друга и объявил ему прогноз Эрика. Шандер с нарочитым интересом выслушал и заметил, что, если Гана разольется, переправа будет недоступна для войск месяц, а то и два…

— Именно так, — уверенно подтвердил Рене и замолчал, подыскивая новую тему. — Знаешь, мой сын очень дружен с Белиндой.

— Да, я знаю, она мне написала, — согласился Шандер. — Передай мою благодарность Рене-младшему.

— И Диману, — торопливо добавил адмирал, — это он избавил девчонку от общества моей супруги.

— Странная вы пара, — задумчиво заметил Шандер, — мне, наверное, никогда не понять ваших отношений.

— Мне тоже, — улыбнулся Аррой. Тема была нащупана. Обсуждать с Шани семейные дела можно без утайки, а чужие неприятности на какое-то время отвлекут беднягу от собственной беды. — Это ты у нас счастливчик, которому удалось жениться по любви. Мне судьба подсунула такую радость, на которую и через порог смотреть тошно.

— Я счастливчик? — Темные глаза Шандера нехорошо полыхнули. — Да, разумеется. Счастливчики всегда теряют тех, кого любят, и превращаются в обузу… подыхая на руках своих друзей.

— А ну заткнись! — рыкнул Рене адмиральским голосом, в бешенстве позабыв, что находится у постели умирающего. Как ни странно, это помогло — Шандер виновато улыбнулся, став похож на себя прежнего.

— Слушаюсь, монсигнор.

— Вот именно, — улыбнулся и Рене. — Нечего тебе прибедняться! Тебя любили, и ты любил. Да, Ванда умерла, но осталась Белка. А теперь появилась еще и Лупе…

— Так ты знаешь?

— Догадываюсь. Она любит тебя, и, готов спорить на что угодно, она тебя найдет… Так что изволь дождаться!

Кажется, он наконец взял верный тон, потому что с лица Шандера медленно исчезали равнодушие и безнадежность. Тема Лупе оказалась неисчерпаемой, они проболтали чуть ли не полтора часа, когда в комнату влетел запыхавшийся Зенек.

— Монсигнор! Кардинал Максимилиан.

— И что? — весело осведомился Рене. — Кардинала никогда не видел? Зови. Ты не возражаешь, Шани? — Шани не возражал, да и не успел бы возразить. Дверь распахнулась, и в комнату вступил его высокопреосвященство, причем не один.

3 Эстель Оскора

Мы прибыли в Идакону к полудню. Кардинал Максимилиан, выказывавший все шесть дней пути немалую лихость — не для того ли, чтобы свидетели кардинальского страха решили, будто на самом деле его высокопреосвященство уединился за спиной Эгвантия для молитвы? — немедленно потащил меня к герцогу, но нам сказали, что тот прошел к Шандеру Гардани. Я сразу же вспомнила чеканный профиль, темные, слегка вьющиеся волосы, вечно серьезные глаза… Шани был другом Стефана, да и ко мне всегда был добр, теперь же граф умирал. Его высокопреосвященство, во всяком случае, не надеялся даже на чудо.

По дороге к Гардани я лихорадочно соображала, как вести себя в присутствии герцога, но все мои «Я рада видеть вас, ваше высочество, в добром здравии» вылетели у меня из головы, когда нам навстречу стремительно поднялся седой человек с ясными неистово-голубыми глазами. Мелькнула мысль — так вот кого мне все время напоминал Эмзар! А потом я жалобно пискнула и самым неприличным образом повисла у адмирала на шее, ткнувшись лицом в черный колет.

Я рыдала в три ручья, самозабвенно, всхлипывая и тряся головой. Герцог как-то умудрился, не отцепляя меня, выставить всех, кроме, естественно, Шандера, который не мог вставать. Рене ничего мне не говорил, просто обнимал, и все. Стань я действительно всемогущей, я бы остановила это мгновение, так как все страшное, холодное, пустое, что держало меня последние месяцы, разжало когти и с жалобным мяуканьем кинулось наутек. Не знаю, до чего я бы доревелась, если б не Гардани, посоветовавший Рене дать мне какое-то пойло, которым пользовали медикусы его самого. Кольцо сжимавших меня рук разжалось, я, все еще всхлипывая, подняла голову и огляделась. Шандер смотрел на меня с непритворным участием, и как же он переменился! Если бы я не знала, что это Гардани, я бы тысячу раз прошла мимо и не узнала. Конечно, помни я не глазами, а сердцем, я бы наверняка почувствовала жалость, а так мне стало отвратительно стыдно, что этот полуживой человек видит мою слабость.

Рене плеснул-таки в кубок какой-то пахнущей горечью жидкости и потребовал, чтобы я выпила, ласково погладив меня по плечу. Мое тело вспомнило этот жест, он и раньше меня так успокаивал. И вот тут-то я вскинулась, как норовистая лошадь, которую вытянули кнутом.

Для него я была и оставалась безвольной дурочкой, которая позволяет делать с собой все, что угодно. Он был в этом совершенно не виноват и не мог знать, что я переменилась, но как же все это было ужасно!

4

Желтая бабочка радостно порхала над ломкой прошлогодней травой и первыми весенними цветами. Под деревьями и по оврагам еще прятался синий, набухший влагой снег, но поляны и прогалины были свободны, а теплый ветер подсушил землю, на которой не замедлили расцвести желтые и белые примулы. Маленькие серые пичуги, предпочитающие зимовать в родных краях, оживленно бранились в покрытых серебристыми барашками кустах ивняка. Им не было дела до худенькой женщины, с блаженной улыбкой подставлявшей лицо и руки весеннему солнцу.

Лупе была счастлива, как никогда в жизни. Ее переполняла неистовая, бурная, как весенние ручьи, радость. Женщина словно бы захмелела, и вместе с тем никогда еще она так остро не чувствовала то, что происходит вокруг. Она слышала, как бродят в деревьях молодые соки, еще не нашедшие выхода своей буйной силе, ей были понятны птичьи голоса и забота лисьей четы, спешащей приготовить нору для будущего потомства. Звонкие голоса проплывающих в небе птичьих стай наполняли душу ликованием так же, как и звон ручьев, и трогательные сережки, украсившие орешник. Лупе ни о чем не думала и почти ничего не помнила, от прежней жизни остались лишь легкие, похожие на сны образы — девочка, кормящая с ладони голубей, островерхие крыши, запах сушеных трав, пробивающийся сквозь низкое окошко свет… Все тревожащее, грустное, болезненное словно смыло прозрачной родниковой водой. Даже собственное имя женщина не то чтобы забыла, просто оно стало ненужным, бессмысленным. Зачем о чем-то думать, если в Тахену пришла весна? Есть непреложный закон: весной нужно радоваться и спешить жить. И она радовалась…