Лайонел Шрайвер - Цена нелюбви

• Название: Цена нелюбви
• Автор: Лайонел Шрайвер
• Жанр: Современные любовные романы
• ISBN: 978-5-9524-4235-1

У этой женщины есть все: любящий муж, успешный бизнес, жилье в престижном районе. Ева очень счастлива и благополучна; она не привыкла себе в чем-либо отказывать... да и зачем? Райская жизнь, и казалось, так будет всегда. Но Ева решает родить ребенка: для идеальной картинки добропорядочной американской семьи не хватает последнего штриха.

Какую цену заплатит эта женщина за любовь к сыну, не мог предположить никто.

---

Он выдавил фирменную кислую полуулыбку. Я обеспечила себе компаньона на субботу и стала волноваться, что бы надеть.

По аналогии с «Принцем и нищим» я брала на себя роль любящей, заботливой матери Кевина, а ты на целый день становился защитником Селии. «Господи, — язвительно заметил ты, пытаясь придумать занятие, которое ее не напугало бы. — Думаю, пылесос исключается».

Сказать, что я хотела, искренне хотела провести весь день и вечер со своим раздражительным четырнадцатилетним сыном, было бы натяжкой, но я сильно хотела захотеть, если в этих словах есть какой-то смысл. Представляя, как замедляется ход времени вокруг этого мальчика, я распланировала наш день: минигольф, поход по магазинам на Мейн-стрит в Найаке, а потом ужин в хорошем ресторане. Кевину было наплевать и на рождественские подарки, и на изысканный ужин, но это не казалось веской причиной для отказа от того, что делают все остальные. Что касается нашей спортивной эскапады, никто не придает особого значения мини-гольфу, почему он, наверное, и кажется столь уместным.

Кевин явился в холл, как преступник, выслушавший суровый приговор. Его лицо выражало угрюмую снисходительность (правда, меньше чем через два года он выслушает свой приговор с наглой невозмутимостью). Его нелепая трикотажная майка детского размера была ярко-оранжевой, как тюремный комбинезон — мне представится много возможностей убедиться, что этот цвет ему не идет, — а из-за туго обтягивающей плечи рубашки казалось, что он скован наручниками. Ультрамодные слаксы с низкой талией, сохранившиеся с седьмого класса, едва достигая середины икр, предвосхищали ренессанс бриджей.

Мы уселись в мой новенький «фольксваген-луна» цвета желтый металлик.

— Знаешь, когда я была молодой, — залепетала я, — «фольксвагены-жуки» бегали повсюду. В дребезжащих, помятых драндулетах гоняли хиппи, покуривавшие травку, а из динамиков неслись песни «Три-дог-найт». Кажется, те «жуки» стоили две тысячи пятьсот долларов. Теперь эта ретро-модель стоит в десять раз дороже; она все еще вмещает двоих взрослых и кошку, но считается роскошным автомобилем. Не знаю, как к этому относиться: как к иронии или как к шутке.

Молчание. Наконец, он с усилием выдавил:

— Как к тому, что ты потратила двадцать пять штук, лишь бы притвориться, будто тебе девятнадцать и у тебя еще нет большого багажника.

— Ну, похоже, я действительно устала от ретро-бума. От ремейков «Брэди Банча» и «Флинтстоунов». Но когда я смотрела их впервые, то влюбилась в них. «Луна» не копирует оригинал, она на него намекает. И старый «жук» был убогим. «Луна» до сих пор маленькая кочка на дороге, но это удивительно красивый автомобиль.

— Да, — сказал Кевин. — Ты это уже говорила.

Я покраснела. И правда, я это говорила.

Я подъехала к традиционному маленькому полю в Спаркхилле под названием «Г ольф на шоссе 9W» и только тогда заметила, что Кевин не надел куртку. Было прохладно и облачно.

— Почему ты без куртки? — взорвалась я. — Тебе просто не слишком неловко?

— Неловко? С собственной матерью?

Я хлопнула дверью, но чудо немецкой техники закрылось мягко и тихо.

Один Бог знает, о чем я думала. Может, надеялась, что сама нелепость мини-гольфа как-то оживит наш вечер. Или, может, рассчитывала на некую эмоциональную инверсию, ведь если все имеющее какое-то значение для меня ничего не значило для Кевина, то, может, что-то ничего не значащее для меня что-то значит для него. В любом случае я ошиблась. Мы заплатили смотрителю и прошли к первой лунке, ванне с высохшими сорняками, которую охранял пластмассовый жираф, похожий на пони со свернутой шеей. На самом деле все модели были небрежно сколочены и безобразны, что придавало всей площадке заброшенный вид, но «кого это волнует», как говорил, только грубее, Кевин. По шоссе 9W с грохотом проносились машины, а руки Кевина покрывались гусиной кожей. Он замерзал, а я заставляла его играть, потому что вбила себе в голову, что у нас «прогулка мамы с сыном» и, черт побери, мы повеселимся.

Естественно, любой мог загнать мячик между ножками той ванны, поскольку между ними было расстояние в добрый ярд, но задача становилась все труднее — под ракетой, над маяком, по подвесному мосту, вокруг маслобоек, через ворота макета пожарной части на Спаркхилл- Палисад. Кевин, как будто и не он никак не мог ровно бросить летающую тарелку, направлял свой мячик с безупречной координацией, расхваливаемой его инструктором по стрельбе из лука. Однако каким - то образом именно его отменная ловкость делала наше занятие все более бессмысленным, и меня одолевали воспоминания о нашей первой «игре», когда он, в возрасте двух лет, прокатил мячик по полу ровно три раза. Я отчетливо поняла абсолютную нелепость этого упражнения, и мною овладела апатия, я перестала попадать в лунки. В абсолютном молчании мы быстро прошли все поле, если считать по часам, на которые я постоянно посматривала. Вот что значит быть Кевином, думала я. Это давящее течение минуты за минутой: вот что значит быть Кевином все время.

В конце концов Кевин встал в позу со своей клюшкой, как щеголеватый джентльмен. Он так и молчал, но всем своим видом как будто спрашивал: «И что дальше?» Как будто говорил: «Ладно, я сделал то, что ты хотела, и, надеюсь, ты удовлетворена».

— Ну, — угрюмо сказала я, — ты победил.

Я настояла на том, чтобы заехать домой за его курткой, хотя меня смущало столь быстрое возвращение

— ты был озадачен, — а поездка через Найак в Г ладстон и обратно в магазины Найака смутила еще больше. Тем не менее теперь, успешно испортив мою единственную игривую, оригинальную идею нашего праздника, превратив ее в механический, бросающий в дрожь фарс, Кевин казался более довольным. Когда мы припарковались на Бродвее (довольно далеко от магазинов, поскольку в середине декабря машины стояли бампер к бамперу, и нам повезло, что мы вообще нашли место), к моему изумлению, он по собственной инициативе заговорил:

— Не понимаю, почему ты празднуешь Рождество, если ты не христианка. — Он произнес христианка с первым длинным м, чтобы подчеркнуть связь с Иисусом.

— Ну, — сказала я, — мы с твоим отцом действительно не верим, будто некий молодой человек, живший две тысячи лет тому назад и обладавший даром убеждения, был Сыном Бога. Но праздники так приятны, не правда ли? Когда несколько дней немного отличаются от других, есть чего ждать. Изучая в колледже антропологию, я поняла, как важно сохранять культурные ритуалы.

— Даже если для тебя они пустой звук, — обронил Кевин.

— Ты считаешь нас лицемерами.

— Ты это сказала, не я.

Кевин плавно обогнул «Рансибл Спун» и вышел на Мейн- стрит. Несколько старших школьниц, неторопливо двигавшихся к «Лонг-Айленд драм сентер», проводили его взглядами. Думаю, их привлекло не столько его смуглое армянское лицо, сколько ленивое изящество, резко контрастирующее с нелепой одеждой. Он словно скользил на роликах; впечатление не портили даже торчащие тазовые кости.

— Итак, — подвел итог Кевин, пробираясь сквозь толпу прохожих, — ты хочешь сохранить подарки и эгног1, но отбросить молитвы и скучную рождественскую службу. Отхватить приятное, не расплачиваясь вздором.

— Можно и так сказать, — осторожно согласилась я. — В широком смысле слова я пыталась делать это всю свою жизнь.

— И пока тебе все сходило с рук, — загадочно произнес он. — Не уверен, что так будет всегда. — На этом он закрыл тему.

Разговор снова иссяк, и, когда меня чуть не сбил очередной самокат, я предложила купить Селии один из тех супертонких, алюминиевых самокатов, что так неожиданно вошли в моду.

— Знаешь, пару лет назад, если бы ребенку на Рождество подарили какой-нибудь дурацкий самокат, он бы глаза выпучил от обиды, — сказал Кевин.

Я воспользовалась возможностью разделить его мнение:

— Ты прав, вот одна из странностей этой страны. То же самое было и с роликами, верно? Вдруг оказалось, что все просто должны их иметь. И все же... — Я закусила губу, уставившись на очередного мальчишку, пролетевшего мимо нас на серебристом самокате. — Я не хочу, чтобы Селия чувствовала себя обделенной.

— Мамси, вернись к реальности. Сели перепугается до чертиков. Тебе придется каждый раз держать ее за ручку или таскать на себе вместе с самокатом. Ты готова? Потому что на меня не рассчитывай.

Хорошо. Мы не купили самокат.

На самом деле мы ничего не купили. Кевин так смущал меня, что все кандидаты на подарки становились бессмысленными. Я смотрела на шарфы и шапки его глазами, и они оказывались идиотскими и ненужными. У нас были шарфы. У нас были шапки. Зачем же тратиться на новые?

Хотя мне жалко было терять парковку, я с радостью ухватилась за возможность в виде исключения сыграть роль настоящей матери и строго заявила, что мы должны вернуться домой, где Кевин переоденется к ужину в одежду нормального размера. Правда, небрежный ответ «как скажешь» убедил меня не столько в моей власти, сколько в бессилии. По дороге к машине мы увидели за окном «Рансибл Спун» толстую женщину, в одиночестве поглощавшую горячий фадж-санде, американской щедрости порций которого европейцы одновременно и завидуют, и относятся с пренебрежением.