Лайонел Шрайвер - Цена нелюбви

• Название: Цена нелюбви
• Автор: Лайонел Шрайвер
• Жанр: Современные любовные романы
• ISBN: 978-5-9524-4235-1

У этой женщины есть все: любящий муж, успешный бизнес, жилье в престижном районе. Ева очень счастлива и благополучна; она не привыкла себе в чем-либо отказывать... да и зачем? Райская жизнь, и казалось, так будет всегда. Но Ева решает родить ребенка: для идеальной картинки добропорядочной американской семьи не хватает последнего штриха.

Какую цену заплатит эта женщина за любовь к сыну, не мог предположить никто.

---

Действительно, я выработала здоровое уважение к самому факту, его приводящему в трепет превосходству над истолкованием. Ни одна моя интерпретация событий в этом обращении к тебе не имеет ни одного шанса подавить абсолютную реальность четверга, и, может, именно чудо этого факта обнаружил Кевин в тот день. Я могу комментировать до посинения, но это не сотрет того, что случилось, торжествующего, как трехмерные измерения торжествуют над двухмерными. Не важно, сколько краски вылили вандалы на наши окна, дом остался домом, а , четверг остался все тем же непреложным фактом, как предмет, который я могу нарисовать, но материальная чудовищность которого будет существовать в своей форме независимо от оттенка.

Франклин, боюсь, что сегодня в приемной для посетителей Клаверака я прекратила свои попытки. И между прочим, я последней стала бы жаловаться на условия. Исправительное заведение построено недавно для удовлетворения спроса в этом секторе и еще не переполнено. Крыши не текут, канализация работает исправно. «На одном крыле по исправительным учреждениям для несовершеннолетних» дал бы Клавераку отличную оценку. В классных комнатах Клаверака можно получить базовое образование получше, чем в средних школах модных пригородов, чьи расписания забиты инуитской литературой и способами защиты от сексуальных домогательств. Однако, если не считать безумную раскраску помещений для свиданий, Клаверак аскетично суров; ужасающе мало остается, когда убирается мишура. Ослепительно-белые стены приемной, гороховый линолеум без рисунка — ни безобидного постера, рекламирующего путешествие на Белиз, ни хотя бы одного выпуска «Гламура» — не дают отвлечься и успешно растаптывают любой самообман. Это помещение не желает, чтобы его спутали с чем-то безобидным вроде офиса по продаже авиабилетов или приемной стоматолога.

Одинокий плакат, рассказывающий, как не заразиться СПИДом, смотрится не украшением, а обвинением. Сегодня рядом со мной сидела хрупкая, невозмутимая чернокожая женщина, на поколение моложе меня, но, безусловно мать. Я бросала мимолетные зачарованные взгляды на ее волосы, заплетенные в сложные спирали, исчезающие в бесконечном лабиринте на макушке. Мое восхищение боролось с ханжеским предубеждением среднего класса: мол, как давно не мылись эти косички. Ее тихое смирение характерно для чернокожих родственников, оказывающихся в этой комнате; я провела исследование.

Белые матери малолетних преступников — статистически более редкая порода — нервничают, а если спокойны, то сидят будто аршин проглотили, сжав челюсти, не двигая головой, как перед компьютерной томографией мозга. Если посетителей немного, белые мамочки всегда садятся так, чтобы осталась пара пустых пластиковых стульев с каждой стороны. Они часто приносят газеты, не поощряя разговоры. Смысл ясен: что-то нарушило пространственно-временную среду. Им здесь не место. Я часто различаю отпечаток ярости Мэри Вулфорд, как будто эти матери неистово выискивают, против кого бы из присутствующих возбудить дело. Или я остро чувствую их неверие случившееся, неверие столь воинственное, что могло бы генерировать в приемной голографический эффект параллельной вселенной. В той вселенной в тот день Джонни или Билли вернул домой из школы в обычное время и, проведя с родными обычно вечер, выпил молоко, съел пирожное и выполнил домашние задания. Мы, белые, так цепляемся за неизменное чувство нормы что, когда все рушится, не можем отпустить мучительно солнечное, идиотично бодрое представление о мире, которого мы заслуживаем и в котором жизнь прекрасна.

В отличие от нас черные матери садятся рядышком, даже если комната практически пуста. Они не всегда разговаривают, но их близости чувствуется солидарность, кастовый дух, напоминающий книжный клуб, члены которого корпят над одними теми же безумно длинными классическими романами. Они никогда не сердятся, не возмущаются, не удивляются тому, что оказались здесь. Они сидят в той же самой вселенной, что и всегда. И черные, похоже, гораздо лучше разбираются в ходе событий

Параллельные вселенные — научная фантастика, и Джонни или Джамиль не пришел домой в тот вечер. Конец истории.

В любом случае в нашем кругу существует не выраженное словами понимание того, что не следует выяснять детали преступления, которое привело сюда отпрыска соседки. Хотя во многих случаях семья только этим преступлением и известна, здесь мы словно вступили в тайный сговор: то, что появилось в разделе национальных новостей «Таймс» или на первой странице «Пост», — наше личное дело. О, конечно, иногда кто-то из матерей склоняется к уху соседки и сообщает, что Тайрон вовсе не крал тот плеер или всего лишь подержал пакет для друга, но тогда другие матери переглядываются и криво улыбаются, и вскоре маленькая мисс Какая-Несправедливость-Мы-Будем - Подавать-Апелляцию замолкает. (По словам Кевина, в Клаве- раке никто не говорит о своей невиновности. Наоборот, мальчишки выдумывают гнусные преступления, в которых их не уличили. «Если бы половина этих ничтожеств говорила правду, — вяло сообщил он в прошлом месяце, — большая часть населения страны была бы мертва». На самом деле новички часто не верили и Кевину: «А я Сидни Пуатье, пижон». Кажется, Кевин за волосы оттащил одного скептика в библиотеку и ткнул носом в старый выпуск «Ньюсуик».)

Итак, меня поразила неподвижность этой молодой женщины. Она не чистила ногти, не перебирала в сумочке старые рецепты, а сидела распрямившись, сложив руки на коленях. Она смотрела прямо перед собой, читая предупреждение о СПИДе, наверное, в сотый раз. Надеюсь, меня не сочтут расисткой — в наши дни никогда не знаешь, на что могут обидеться, — однако чернокожие, похоже, потрясающе владеют искусством ожидания, как будто наряду с серповидным эритроцитом унаследовали ген терпения. Я замечала это и в Африке: дюжины африканцев сидели или стояли у дороги, терпеливо ожидая автобус или не ожидая ничего конкретного, и не выказывали никаких признаков раздражения. Они не выдергивали травинки и не жевали передними зубами нежные кончики; они не рисовали мысками пластиковых сандалий бессмысленные картинки на сухой красной глине. Они спокойно присутствовали здесь и сейчас. Этой поразительной способностью просто существовать часто не обладают даже очень хорошо образованные люди.

В какой - то момент женщина прошла к продающему сладости автомату в углу. Видимо, был включен режим без сдачи, потому что она подошла ко мне и спросила, не могу ли я разменять доллар. Я из кожи вон вылезла, чтобы исполнить ее просьбу: проверила все карманы пальто, все уголки сумки и, наверное, к тому моменту, когда я наскребла мелочь, она уже жалела, что обратилась ко мне. Нынче я так редко общаюсь с незнакомцами — я предпочитаю бронировать билеты в задней комнате турагентства «Путешествия — это мы», — что во время этой мелкой трансакции запаниковала. Может, мне отчаянно хотелось как-то положительно повлиять на чью-то жизнь, пусть всего лишь помочь купить батончик «Марс». По меньшей мере эта неуклюжая сделка сломала лед. Вернувшись на свое место и решив отблагодарить меня за вроде бы такие серьезные хлопоты, женщина заговорила со мной.

— Наверное, надо было принести ему фруктов. — Она виновато взглянула на «М&М» на своих коленях. — Но, господи, он никогда их не ел.

Мы обменялись понимающими взглядами, дружно удивляясь, как подростки, совершающие взрослые преступления, остаются сладкоежками.

— Мой сын говорит, что в Клавераке кормят «помоями», — откликнулась я.

— О, мой Марлон тоже все время жалуется. Говорит, то, что здесь дают, «не годится в пищу». А вы слышали, что в булочки добавляют селитру? (Этот старый слух, гулявший по летним лагерям, наверняка коренится в подростковом тщеславии: мол, их сексуальность столь чрезмерна, что приходится подавлять ее подручными средствами.)

— Нет, — сказала я. — «Помои» — все, что я смогла из него выудить. Правда, Кевина еда никогда не интересовала. Когда он был маленьким, я боялась, что он умрет голодной смертью, пока не поняла: он ест, как только я перестаю за ним наблюдать. Он не любил показывать, что нуждается в еде, будто голод — признак слабости. Поэтому я оставляла ему сандвич там, где он не мог его не заметить, и уходила. Как будто кормила собаку. Из-за угла я смотрела, как он расправляется с сандвичем в два-три укуса и оглядывается, удостоверяясь, что никто за ним не наблюдает. Если он замечал, что я подглядываю, то все выплевывал и размазывал полупрожеванный хлеб с сыром по стеклянной двери. Все это прилипало к стеклу, а я не отмывала очень долго, сама не знаю почему.

Глаза моей соседки, поначалу настороженные, потускнели. У нее не было причин интересоваться диетическими пристрастиями моего сына, и, пожалуй, она уже сожалела о том, что заговорила со мной. Извини, Франклин, просто я теперь практически ни с кем не общаюсь, а если уж начинаю болтать, то не могу остановиться. Слова хлещут из меня потоком, как рвота.