Альберт Лиханов - Собрание сочинений (Том 3)

• Название: Собрание сочинений (Том 3)
• Автор: Альберт Лиханов
• Жанр: Прочая детская литература

---

- Итак? - спрашиваю я довольно резко.

- У нас нет детей, понимаете? - говорит проникновенным голосом Игорь Павлович. - И мы хотели удочерить Аллочку. Но теперь... Подумали, посмотрели и решили отказаться.

- Никто не просил удочерять Аллу, - говорю я Игорю Павловичу, - и вы зря ей сказали об этом.

- В этом наша ошибка, спасибо, что поняли! - Он уже ободрился.

- Ошибки следует исправлять, - говорю я, стараясь быть спокойней.

- Алла привязалась к нам, - задумчиво произносит умный человек, похожий на князя Игоря. - А исправление невозможно. Надо сразу. Одним рывком.

Он нервно прохаживается передо мной.

- Конечно, - признается неожиданно, - это непростительный порыв. Думали, сможем. А не смогли. Не рассчитали свои силы. Если хотите, привычка к покою оказалась сильнее интереса, - с трудом добавил, - к чужому ребенку. А теперь судите, вы будете правы.

Он молчит, стоя ко мне спиной у окна. Я тоже молчу. Искренность всегда обезоруживает.

- Не зря есть поговорка, - негромко произносит Игорь Павлович. Благими намерениями вымощена дорога в ад.

Я даже вздрагиваю. Как?

Благими намерениями вымощена дорога в ад? Да! Да! Меня начинает знобить.

- А теперь, - говорю я, - помогите мне.

Я стремительно выхожу в гостиную. Можно бы и спокойнее, но сил нет.

- Алла! - говорю я. - Игорь Павлович и Агнесса - надо же какое слащавое имя! - Даниловна сейчас уезжают за город к своим друзьям.

- Я поеду с ними! - беззаботно отвечает Аллочка.

- Нет, - говорю я холодно-непреклонным голосом, - это невозможно, потому что там собирается исключительно взрослая компания, верно, Агнесса Даниловна? - Я гляжу в зеленоватые глаза, и они, точно камушки, начинают перекатываться.

- Верно, - послушно отвечает Агнесса Даниловна. Еще бы не послушно! В моем голосе столько подтекста, что лучше для нее во всем мне поддакивать. Потерпеть. Еще минуточку, и я исчезну.

- Аллочка! Поторопись! - командую я, но Аллочка начинает плакать. Час назад я бросилась бы ее целовать, как я всегда делала, когда было плохо моим птенцам. Но сейчас у меня не выходило. Не получалось. Аллочка была не права, хотя не сознавала этого. Она цеплялась за то, что ей не нужно. И я не могла жалеть ее.

- Аллочка! - одернула я строго. - Аллочка!

Всхлипывая, но веря, что это ненадолго, Алла надела шубку, рыжую пушистую шапку, уютную и теплую, и я даже прикрыла глаза: так противны были мне и эта шапка, и эта шубка, и все эти тряпки, которыми двое взрослых - так уж получалось! - откупались от Аллочки. Будьте вы прокляты с вашим благополучием, с вашими пятью сотнями на двоих, с вашим чистосердечным раскаянием!

Я хлопнула дверью, пожалуй, громче допустимого и суше, чем стоило, попрощалась в последний раз. Я даже Аллочку не ощущала, не слышала ее руки в моей ладони. Я ничего не ощущала, даже себя.

Я двигалась по онемевшему, обезголосевшему городу домой, к спасительнице Лепестинье, чтобы свести Аллу с Зиной, а самой выскочить в коридор, продуваемый сквозняком, к школе, замороженной инеем, и дальше, к дому, где квартира Аполлоши, к порогу, где я, обессилев от тяжкой ноши, завыла, точно волчица.

25

- Победоносная! Что случилось-то? Господи! Выпейте воды!

Аполлон Аполлинарьевич держит перед моим лицом стакан, а я отталкиваю его руку, вода проливается, и я снова плачу, просто заливаюсь. Дурацкая кличка "Победоносная" звучит издевательски, неужели он не понимает?

Мне кажется, жизнь кончена, пять институтских лет пошли насмарку, но это еще не все, я вообще зашла не в тот вагон, и поезд мчит меня совершенно в другую сторону, а я только теперь спохватываюсь, что поехала не туда. Боже, сколько писано-переписано, девчонки идут в педагогический только потому, что не знают, чему учиться, нет никаких серьезных пристрастий, и вот им кажется, будто школа, педагогика - благое дело, и кто же школу не знает, коли ты только из нее!

Да, я зашла не в тот вагон, и поезд несет меня в другую сторону, да, я сломала собственную жизнь, потому что неверно, легкомысленно выбрала профессию, никакая я не учительница, не воспитательница, не педагог - это все враки, ерунда, я просто-напросто ноль без палочки, вот и все! Прекрасно доказала это!

Я хватаю стакан из рук Аполлоши, пью крупными глотками и чуть не захлебываюсь от неожиданности. Передо мной возникает завуч Елена Евгеньевна в домашнем халате. Я смущена, не знаю, что подумать, мне кажется, я вляпалась в какую-то ненужную мне историю, но женщина быстро понимает женщину, и Елена Евгеньевна объясняет, как неразумной:

- Мы не афишируем нашу семейственность. Правда, и не скрываем.

- Вы муж и жена? - поражаюсь я.

- Не знали?

Не знала! Не замечала. Не обращала внимания, есть ли какие-то отношения у директора и завуча, кроме служебных. Я вообще многого не замечала! Вон и "князь" с "княгиней" мне нравились, даже в голову не пришло, что такие люди могут предать маленького человека со сломанной, печальной, грустной судьбой - предать в тот самый миг, когда Аллочка полюбила их, уверовала в обещание.

- Когда жили в районе, - говорит Аполлоша, - об этом все знали, а здесь никому не интересно.

И я среди этих "никому". Что ж, заслужила. Я вспомнила, как завуч говорила мне про сына и про то, что они с мужем, оба педагоги, перестали себе верить. Стоило поинтересоваться ее мужем, кто он, где и так далее, и я бы была в курсе, но мое верхоглядство беспредельно. Запив эту пилюлю остатками воды, я наконец снимаю пальто. Квартирка Аполлоши и завуча новая, но крохотная, с низкими потолками, хозяева сидят вместе со мной за круглым столом, покрытым клеенкой, а я подробно описываю побег Аллочки из кинотеатра, фальшивые зеленые глаза Агнессы Даниловны, повторяю фразу "князя" Игоря про благие намерения.

- Вы были правы, когда возражали, - говорю я Елене Евгеньевне.

Она пожимает плечами.

- Не сделать проще, чем сделать.

- Правы не правы! - неожиданно горячится Аполлон Аполлинарьевич. - Вы понимаете, Надежда Георгиевна, есть вещи, которые не зависят от нас. Есть вещи, которые надо делать независимо от нашей правоты и наших желаний. Не сделать их - преступно. И ты, Лена, это знаешь!

- Знаю, - ответила удивленно Елена Евгеньевна.

- Вот и не спорь!

- Кто же будет с тобой спорить, если не я?

Я поглядывала на директора и завуча, не вполне разбираясь, где они говорят, дома или на педсовете.

- Школой жизнь не кончается, - воскликнул Аполлоша, - а только начинается. Значит, мы должны найти детям друзей, к которым они могут прийти, окончив школу. Человек сам выбирает советчиков. Но если мы поможем малышам пробить первую тропку к людям, это надо сделать.

- А издержки? - спросила Елена Евгеньевна.

- Ты химик, это мешает, - сказал уверенно Аполлон Аполлинарьевич. Тебе непременно нужна точность. Но педагогика - дисциплина неточная. У нее есть допуски. Право на ошибку.

- Прав нет, - повела широкими плечами Елена Евгеньевна. - Исключать ошибку нельзя. Но нельзя ее и планировать.

Аполлоша и завуч говорили дельные, важные вещи, а я без конца думала о девочке. Ей, в конце концов, не понять наших обоснований. Она ждет другого. Как ей объяснить? Как посмотреть в глаза? Что с ней станет, если сказать правду?

Директор будто услышал меня.

- Видите, сколько вопросов, Надежда Георгиевна, - что, как, отчего? Поглядишь со стороны, собрались три педагога и ничегошеньки не знают. Расписываются в бессилии.

- Разве не так?

- Не так. Не бессилие. Бесконечные вопросы. Беско-неч-ны-е! Правда, это не всегда утешает. На людях мы хорохоримся. Вон педсоветы! Часто ли мы там признаемся, что с таким-то и таким-то учеником зашли в тупик? Чаще виним кого-нибудь. Родителей, среду, предыдущее воспитание, и не всегда мы не правы, ну а положа руку на сердце всегда ли правы? Знаете, что самое страшное в учительстве? Фанаберия, самоуверенность, нежелание признавать ошибки. Есть у нас и профессиональная болезнь. В школе ведь выкладываться надо. А на всех не хватает. Иной сначала старается, потом видит, тяжело, и махнет рукой. Можно, считает, жить попроще, работать без надрыва. А детям что недодал, то и не получил. Но ведь мы имеем дело с будущим государства, недополучать будут не школа, не учитель, а страна и наш воспитанник.

- Многих учителей люди помнят всю жизнь! - воскликнула Елена Евгеньевна. - А скольких не помнят? Кого больше, вот бы выяснить!

Аполлоша вздохнул.

- Все зависит от личности, - проговорил он и взял мою руку. - А вы, голубушка, личность. И все идет своим чередом. Издержки? Я их предполагал. Сказать - ничего страшного? Глупо и ошибочно. Страшно, плохо, печально. Но преодолимо. И преодолеете все это вы. А значит, наша профессия. Выходит, она не так уж бессильна. Только помните: уметь признавать ошибки, выкладываться и любить.

Елена Евгеньевна взяла другую мою руку.

- Доброта должна быть разумной, - проговорила она. - Излишнее добро вредит. Избыток любви человек начинает считать нормой, естественным состоянием. Тогда как излишняя доброта и чрезмерная жесткость - аномальны. Мы много лет спорим на эту тему с Аполлоном Аполлинарьевичем!