Альберт Лиханов - Благие намерения

• Название: Благие намерения
• Автор: Альберт Лиханов
• Издательство: Мол. гвардия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1987

Молоденькая выпускница пединститута Надежда Георгиевна случайно оказывается воспитательницей сирот-первоклассников. Но выбор ее прям и благороден. Тяготы чужого предательства она принимает на себя и служит детям.

А. Лиханов говорил: «…новая повесть «Благие намерения» – о молодой учительнице, о маленьких сиротах, которых ей довелось растить. Впрочем, это скорее повесть о важных категориях, из которых складывается наша нравственность, – о добре и зле, ответственности и безответственности, о мире детей и взрослых и о том, что нет, не благими намерениями вымощена дорога в ад, а лишь намерениями неисполненными».

Об ошибках (опечатках) в книге можно сообщить по адресу http://www.fictionbook.org/forum/viewtopic.php?t=3172. Ошибки будут исправлены и обновленный вариант появится в библиотеках.

---

Я упала, больно ушибла колено, задрала подол и увидела лопнувший капрон и ссадину. Весело начинался новогодний вечер!

Время исчезало, безжалостно таяло, как ледышка, принесенная в тепло. Стыдно признаться, но я думала о времени, прежде всего о нем. А потом об Ане.

Это была нелепость, какое-то недоразумение. Заблудилась, город-то незнакомый, и сейчас в детской комнате милиции играет куклами. Первым делом, конечно, надо туда. И позвонить, позвонить!

Я подбежала к первому автомату, набрала две цифры. Аппарат молчал. До следующего пришлось бежать целый квартал, в который раз выслушивая подробности от Евдокии Петровны.

Анечка исчезла в сумерках. Попросилась на улицу. Ребята лепили там снежную бабу. Захватила морковку для носа бабе, ушла и пропала.

Евдокия Петровна обежала соседских детей. Все видели Анечку, она принесла морковку, и это запомнилось. Но потом исчезла.

– Я думала, она ушла в интернат, – пояснила Евдокия Петровна, – а там никого не оказалось, и дежурная дала ваш адрес.

Объяснение казалось мне глупым, просто-таки идиотским, позвони тотчас в милицию, и тебе немедля вернут ребенка. Детей у нас, слава богу, не воруют. Любой взрослый, увидев девочку, которая заблудилась, передаст ее милиции.

Евдокия Петровна как-то быстро переменилась в моем представлении. Прежде казалась мягкой и приветливой, а теперь все это обернулось безволием и глупостью.

«Как можно отдавать детей таким людям», – мелькнуло во мне. Точно это не я отдавала.

Я даже замедлила шаг. Взяла под руку Евдокию Петровну. Стало совестно. Боюсь опоздать на вечер и спешу ради этого вынести преждевременный приговор хорошему человеку!

Впервые за этот вечер я вгляделась в Евдокию Петровну. Лицо заплакано, постарело. Одинокий добрый человек. Анечке, конечно же, нет никаких причин сбегать от нее, это отпадает. Какая-то случайность, вот и все.

Пробуя успокоить женщину, я сказала ей, как Анечка, побывав в поликлинике, целый день показывала свой рот ребятам, и это было очень забавно. Не постеснялась и директора, вот детская непосредственность!

Врачиха слабо улыбнулась, но тут же принялась плакать.

– Больше не дадите мне Анечку?

– Сначала давайте найдем! – как можно мягче ответила я.

Автомат, который мы разыскали, отозвался удивительно довольным голосом. Будто человек только что сытно пообедал:

– Дежурный по городу майор Галушка слушает!

Милиционер с вкусной фамилией записал все нужные данные – Анечки, мои, Евдокии Петровны, пояснил, что детская комната пуста, и обещал объявить немедленный розыск.

– Позвоните через час! – предложил он.

– Звоню с автомата, – ответила я. – И мы очень волнуемся.

– Ну что же делать? – ответил Галушка. – Тогда приезжайте сюда.

Он оказался кряжистым, полнотелым, похожим на опиленный дубок, приветливым человеком. Сразу узнал Евдокию Петровну.

– Не помните? Как мне зуб драли? И плохо стало! Еще нашатырем отхаживали.

Такому крепышу, и плохо? Но Евдокии Петровне не до воспоминаний.

– Теперь вот мне нехорошо.

– Да ничего страшного не должно быть! – успокоил майор. Снова принялся выспрашивать подробности. Пояснил: – Уже ищут. Дана команда по рации всем патрульным машинам. Найдут!

Надо бы сообщить директору, подумала я, припоминая школьный телефон. Позвонить дежурному, узнать номер директора и… преподнести подарок к Новому году. Ничего себе сюрпризик!

Я представила Аполлошу – его лопоухое, добродушное лицо, и меня точно озарило: вот он стоит за моей спиной и говорит расфуфыренной матери Анечки Невзоровой про милицию.

– Послушайте, – волнуясь, сказала я Галушке, – у нее ведь есть мать, она лишена родительских прав и приходила однажды к школе. Любовь Петровна Невзорова.

– Попробуем, – кивнул майор.

Щелкнул селектор, раздались голоса, майор назвал имя Аниной матери. Повисла тишина.

Галушка включил радио. Оттуда слышались приглушенные, какие-то неясные звуки. Господи! Это же Красная площадь! Сейчас начнут бить куранты. Новый год, а мы…

– Поздравляю, дорогие женщины! – сказал, улыбаясь, майор, но я слышала его слова точно через стену.

Новый год я встречаю в милиции. Это, собственно, ничего. Только ведь у меня не простой Новый год.

Я припомнила, как бежала из парикмахерской, катилась по льду, думала, что нынче Виктор скажет мне что-то и моя жизнь изменится. Совсем! Может, и скажет, верней, сказал бы, но ведь меня же нет! Стало жарко. Выходит, я пропустила свой день? Пропустила собственное счастье?

Я спрятала лицо в руки, и слезы – точно плотину прорвало! – покатились из меня.

– Надеждочка! Георгиевна! – Евдокия Петровна поняла слезы по-своему. – Ну не плачьте, голубушка, она найдется, как же так, непременно найдется!

– Товарищ майор, – послышалось по селектору. – Таких в городе трое. Совпадают фамилия, имя и отчество. Одной сорок восемь лет. – Галушка выразительно посмотрел на меня. Я помотала головой. – Второй – тридцать. Третьей – четырнадцать.

– Скорей всего вторая, – проговорил Галушка. – Давай-ка адрес.

Перед тем как уйти, я попросила позволения позвонить. Набрала номер Виктора. Телефон молчал, но в тишине, среди длинных гудков, где-то играла музыка. Это барахлила связь, а мне показалось, будто Виктор веселится под эту музыку и забыл обо мне.

Мы сели в милицейскую «Волгу», майор, сославшись на необычность случая, поехал с нами.

В самом центре города, окруженная силикатными домами, стояла двухэтажная деревянная развалюха. Внизу свет потушен, зато наверху – аж стекла звенят! – гремит сумасшедшая электронная музыка – такого агрегата вполне хватило бы на пол-улицы.

Из-за грохота стук наш не слышали, Галушке пришлось толкнуть дверь рукой. В крохотной комнатке, половину которой занимал полированный шкаф, топтались две парочки. Увидев милицию, они разомкнулись, и в одной женщине я узнала ЛРП, Невзорову.

Она что-то говорила, но музыка рвала барабанные перепонки, и никто ничего не слышал. Галушка шагнул к системе – зарубежная стереофоническая! – нажал кнопку. От резкого перепада в ушах звенело, и голос Невзоровой доносился как бы издалека.

– Нет такой статьи, – кричала она, – чтобы матери не давали на праздники собственного ребенка, а спроваживали чужим!

Мужчины испуганно сдвинулись в тень. Да и какие они мужчины, мальчишки, намного моложе Невзоровой. Галушка проверяет их документы, руки парней подрагивают – от испуга и неожиданности.

Невзорова напарфюмерена так же, как и у школы, волосы в нарядной укладке, модное платье-миди. Будь она трезвой, в голову не придет подумать о ней плохо.

Я оглядываю комнату, но Анечки не вижу.

– Где ребенок? – строго спрашивает Галушка.

– Чем у нее прав больше? – снова кричит ЛРП, указывая на Евдокию Петровну, и поворачивается к майору. – Где такой закон, милиция?

Галушка спокойно обходит Невзорову и делает мне знак, чтобы я приблизилась к нему. За полированным шкафом, в полумраке лежит Анечка с закрытыми глазами. Я удивляюсь, как она спала в таком грохоте. Шепчу ей в ухо, чтобы проснулась. Но Анечка не просыпается. Она икает, и я слышу запах вина. Что же такое?

Громко говорю об этом Галушке.

– Ну а за это знаете что бывает? – спрашивает он Невзорову и добавляет презрительно: – Тоже мне мать!

Она явно пугается. Голос ее, до сих пор наглый, дрожит.

– Шампанского! Стаканчик! Клянусь! – повторяет Анечкина родительница, и я вдруг отчетливо сознаю разницу между этими словами – «мать» и «родительница».

Мы выносим Анечку.

Внизу Евдокия Петровна указывает дом, стоящий рядом. Вот оно что! По соседству с деревянной развалюхой!

Куда ехать? В интернат? Там пустынно и тоскливо, никого нет. Домой, к Лепестинье? Наверное, сладко спят. Я соглашаюсь пойти к Евдокии Петровне, и майор провожает нас к подъезду, помогает внести Анечку.

Девочка просыпается только на мгновение, когда мы поднимаем ей руки, чтобы снять платьице, осознанно глядит на меня и, словно участвовала во всех разговорах, внятно и спокойно говорит:

– А мамку жалко.

Глаза ее тотчас закрываются.

Евдокия Петровна раскладывает ее белье и все время вздыхает. А я думаю про Анечкины слова. Где же истина? Тут, когда пожалела? Или там, в школе, когда стыдилась, не хотела видеть, боялась за Евдокию Петровну?

Маленькое сердце неразумно, поэтому поступки противоречат друг другу. Но сердце не бывает маленьким, и поэтому в нем умещаются сразу жалость и страх. А может, в соединении противоположного заключено высшее согласие? Ах, как бесконечны твои вопросы, крохотный человек!

Я сижу в чистой квартирке и постепенно примечаю ее уют. Расшитые занавески, накидочки на подушках, дорожки на столе и комоде.

В тиши громко тикают часы. Я отыскиваю их глазами. Стоят на комоде. Четвертый час.

Четвертый час нового года. Неужели же целых двенадцать месяцев мне суждено прожить, как эту ночь?

Внезапно я вижу телефон. Набираю номер. Это бессмысленно: кто же ночью, пусть и новогодней, станет ждать звонка! Но трубку берут.