Станислав Родионов - Дьявольское биополе

• Название: Дьявольское биополе
• Автор: Станислав Родионов
• Издательство: Надежда-1
• Жанр: Криминальный детектив
• Год: 1994
• ISBN: 5-86150-033-9

В книге мы снова встретимся со следователем прокуратуры Сергеем Рябининым, известным нам теперь не только по литературным произведениям, по и телефильму «Переступить черту», снятому по роману «Долгое дело». Повесть «Дьявольское биополе» еще ждет своего сценариста. К этому присоединяются и все многочисленные любители психологического детектива.

---

В кабинете Леденцова, в его казенном табачно-бумажном воздухе, сидела девица. От неудобной позы ее тело словно надломилось в талии; тонкие ноги скрещены, как две прямые линии, коленки острые, геометрические; темные чулки пронзены светлыми полосками-молниями; брови изогнулись тупыми уголками… Даже сигарета в ее пальцах, по-моему, искривилась.

– Нина Юрьевна, – уважительно попросил Леденцов, – повторите следователю прокуратуры про тот случай, о котором упоминали…

«Повторите» мне не годилось, ибо фигура я процессуальная. Сперва свободный стол, потом се паспорт, затем бланк протокола допроса, заполнение вопрошающих граф и, главное, предупреждение об ответственности за дачу ложных показаний. И уж потом…

– Это было летом, – начала она надломленным, вернее, надтреснутым голосом.

– Поточнее.

– Месяца два или два с половиной назад. Тогда я работала с Сашкой…

Она так и сказала – работала. Впрочем, и проститутки свой промысел зовут работой, а ворье считает кражи тоже делом.

– Что за Сашка?

– Сашка-душман.

– Он нам известен, – подал голос Леденцов.

– В сквере у ресторана «Домашний уют» хотела подцепить лоха…

– Почему именно там?

– Этот «Домашний уют» пожилые мужички любят. Ну, хожу, ищу…

– Как?

– Заговариваю, прохаживаюсь, прошу закурить…

– А этот… душман?

– Сашка-то? Сидит на скамейке и виду не подает.

Я смотрел на ее крашеные веки, синие – этот цвет на лицах женщин всегда меня отпугивал; может быть, потому, что слишком много довелось увидеть синюшных лиц трупов. Я смотрел на худые впалые щеки, на тонкие карманные губы, мявшие чадящую сигарету… И думал: господи, какие лохи и душманы, коли ты влюбилась – с тобой бы сейчас говорить о красоте, о счастье и твоей дальнейшей жизни…

– Ну, прилип ко мне старикан. За шестьдесят ему. Сперва хотела бортонуть, но вижу, одет в кожу, приглашает на красивый ужин… Для моей работы ресторан не подходит. Намекнула на уют. Старикан аж вспотел от радости и зовет домой, в отдельную квартиру. Ну, поломалась на пятачок и дала согласие. Старикан поймал такси. Уселись…

– А напарник?

– Сашка-то подскочил, якобы такси ищет. Спросил старикана, мол, по пути, и подсел. Ехали-ехали, прикатили к какому-то старому дому. Мы со стариком вышли, а Сашка якобы поехал дальше. Входим в парадную. Ну, тут как удастся. Я кашляю, чтобы отметить квартиру. А Сашка отстал. Тогда перед квартирой старика я нарочно просыпала мелочь. Кавалер подбирает. Потом открыл дверь. Слышу, Сашка влетел в парадную да с разгона прямо в квартиру вместо меня. Я дверь захлопнула и отрываться.

Самохина затянулась так сильно, что жар сигареты, видимо, дошел до излома и первая половинка сигареты задрожала, готовая отделиться. Мы с Леденцовым молчали, боясь спугнуть этот падающий пепел и, главное, спугнуть се рассказ. Но сигарета переломилась. Капитан чуть ли не на лету поймал летящий дымный комок и отряхнул руки над пепельницей.

– Все, – сказала Нинка и в ту же пепельницу бросила остаток сигареты.

– Как все? – удивился я. – А что произошло в квартире?

– Не знаю, убежала.

– Что рассказал этот Сашка?

– Больше не виделись. Крутой парень, давно хотела с ним завязать.

Ей приходилось верить, потому что рассказывала все по доброй воле. Да и на лице я лжи не видел.

– Нина, сколько раз с Сашкой ходили… на работу?

– Не считала. Дело прошлое.

– Почему порвала с ним именно после этого случая? Ведь даже своей доли не получила.

Самохина задумалась… Леденцов оказался тут как тут с услужливой пачкой сигарет; он бы сейчас и за мороженым сбегал. У меня во рту тоже пересохло, и язык стал каким-то пергаментным. Будто решалась наша судьба. Впрочем, решалась судьба уголовного дела.

– Морда у Сашки не нравилась.

– Чем?

– Зубы сжаты, глаза сизые… Я видела его таким, когда с курсантами дрался. Аж хрящи трещали.

Мы с Леденцовым переглянулись скоро и радостно. Вот работка: услышали про треск хрящей, и на губы лезет улыбка.

– Нина, опиши старика.

– Невысокий, лысоватый, на деревенского похож, но одет клево.

– Имя назвал?

– Зачем мне…

– Где он живет?

– Адреса не знаю.

– Хотя бы улицу.

– Какой-то переулок за каналом…

– А показать?

– Могу, у меня глаз памятливый.

– Нина, на каком этаже квартира?

– На первом.

Теперь мы с Леденцовым посмотрели друг на друга победным взглядом; смотрели долго, позабыв про свидетельницу. Вот работка: победная радость от того, что ухажер Нинки Хиппесницы тоже живет на первом этаже, как и убитый Кожеваткин.

– Товарищ капитан, – сказал я весело, – машину и понятых. Едем!

До сих пор райотдел ждал так, что я это чувствовал своими лопатками: в кабинетах тишина, по телефонам говорят приглушенно, в коридоре покуривают с тревогой… Как родственники в больнице, ждущие конца операции. И теперь – мои слова пронзили стены? – по райотделу прокатилась волна жизни. Все заговорило и зашумело, затопало и заходило. Я же не утверждаю, но, по-моему, Леденцов не только подал Нине Юрьевне Самохиной куртку, но и вел ее из кабинета, поддерживая за талию. Еще бы: раскрылось глухое убийство.

Ехали мы в двух машинах. В первой сидели я, Самохина и двое понятых. Во второй машине были Леденцов и еще один оперативник. Самохина показывала дорогу уверенно, что я тут же фиксировал в протоколе. Понятые, две женщины, пришедшие в милицию менять паспорта, с любопытством смотрели на странное действо: девушка показывает, мужчина записывает.

Кажется, я научился улавливать появление собственной мысли и распознавать все ее неожиданные изгибы. Но ходы собственного настроения мне неизвестны. Оно портилось тем сильнее, чем больше километров накручивал спидометр. Я хотел было потешить себя мыслью о своей тонкой интуиции… Однако безжалостный рассудок ткнул меня носом в причину иную – машина ехала в направлении, весьма далеком от дома Кожеваткина…

– Во двор, – велела Самохина.

Мы вышли. Недоуменный Леденцов отправился в указанную ею квартиру лишь для порядка, для завершения следственного эксперимента. Вернулся он довольно скоро:

– Нина, его звать Сунько Иосиф Кондратьевич.

– Зачем он мне? – фыркнула Самохина.

– Привет велел передать.

– Что же тогда было? – спросил я Леденцова.

– Пенсионер откупился двадцатью пятью рублями за причиненный Сашке-душману моральный вред.

– Какой вред? – удивилась Самохина.

– Тебя соблазнял.

Нинка фыркнула еще раз. Затем все подписали протокол. Потом мы развезли по домам понятых. Нинку доставили последней; Леденцов помог ей выйти из машины, пожелал счастливой жизни, но за талию уже не поддерживал. Впрочем, последним довезли до прокуратуры меня.

Мы вышли из машины – постоять, подышать. Осень взяла свое. Подмерзли лужи, и асфальт стал каким-то сухим и звонким. Мы только остановились, а за колесо уже зацепился пригнанный ветерком тополиный лист, грязноватый и растрепанный, как брошенный котенок.

– Не нравится мне этот труп, Боря.

– Почему?

– Не знаю.

– Все-таки?

– Голова раздроблена… Чем? Кувалдой, что ли?

– Стулом, топориком, чугунной латкой, трехлитровой банкой с компотом…

– Эти предметы оставили бы следы поменьше.

– Сергей Георгиевич, у меня был случай, когда изверги защемили голову жертвы дверью…

– Боря, и залитый кровью ковер меня настораживает.

– Чем?

– Сам не пойму.

– Сергей Георгиевич, а что ваша интуиция? – капитан легонько улыбнулся, отчего усики как-то расползлись и тоже легонько поредели.

– Я про интуицию говорю. Как раз она и настораживает.

– Толк?

– Боря, интуиция – это витамины мышления, без которых не проживешь.

– Сергей Георгиевич, но одними витаминами тоже не проживешь.

18

Следствие и розыск уперлись в тупик. И пришло самое противное состояние, когда надо что-то делать, а не знаешь, что. Я бегал от бумаг к сейфу, от телефона к пишущей машинке…

Мне показалось – нет уж, почудилось, – что в кабинет залетел черный цвет. Без формы и образа, одноцветная чернота вроде мини-сполоха. Так уже бывало. Причем в цвете. И красное мельтешило, и белое, и голубое… Сперва я даже очки снимал от недоумения. Не мерещится ли от двадцатилетней психованной работы? Да нет. Когда крутишься по кабинету – от бумаг к сейфу, от телефона к пишущей машинке, – то ни на что другое внимания не обращаешь. Например, на частенько приоткрываемую дверь. Но боковое зрение что-то схватывает и запоминает. Главным образом цвет одежды. Этот цвет остается в глазах – как бы полыхнуло.

Минут через пять дверь открылась уже нормально, черный цвет переместился в кабинет. Теперь он имел не только форму человека, но и фамилию.