Андрей Никитин - «Повесть временных лет» как исторический источник

• Название: «Повесть временных лет» как исторический источник
• Автор: Андрей Никитин
• Издательство: АГРАФ
• Жанр: История
• Год: 2001
• ISBN: 978-5-7784-0041-2

В книге рассматриваются вопросы достоверности сведений древнейших русских летописей, используемых для реконструкции событий ранних веков русской истории.

Первая часть посвящена анализу структуры, хронологии, терминологии и стилистики «Повести временных лет», вопросам ее авторства, количеству редакций, их объемов, датировок и вероятного времени сложения окончательного текста.

Во второй части исследуются спорные вопросы текстологии и атрибуции памятников русской письменности и искусства XII–XV вв. (Ипатьевская летопись, «Слово о полку Игореве», «Задонщина», «Троица» Андрея Рублева), а также ряда событий истории XIV–XVI вв. (Куликовская битва, второй брак Василия III, опричнина Ивана IV).

Книга рассчитана на специалистов по истории России, историков литературы, преподавателей вузов, студентов, а также на широкий круг читателей, интересующихся этими вопросами.

Рекомендуется в качестве пособия для семинарских занятий.

* * *

Книга содержит таблицы и inline-картинки.

---

Таковы условия «о Корсуньстей стране», об устье Днепровском и о «черных болгарах». Все они свидетельствуют не о расширении прав «князя рускаго», как иногда пытаются представить наши историки, а, наоборот, о его ограничении и большей, чем прежде, зависимости от Константинополя. Последнее отчетливо проступает в запрете вести военные действия против какого-либо города, принадлежащего «Корсунской стране», и подчеркивается обязанность «князя руского» защищать от «черных болгар» «страну Корсуньскую», т. е. владения византийского Херсона в Крыму, причем в случае необходимости Константинополь обещает поставить ему «воев», сколько будет нужно. Иллюстрацией к данному пункту договора может служить сообщение Георгия Кедрина, которое приводит в работе о Тмуторо-кане В. В. Мавродин, согласно чему в 1016 г. император Василий II «послал в Хазарию флот под началом воеводы Монга, сына Андроника, который при помощи Сфенга, брата Владимира, того самого, супругой которого была сестра сего императора, покорил эту страну, пленив в первом сражении хазарского царя Георгия Цуло»[680]. Поскольку из надписи на сохранившейся печати Георгия Цуло явствует, что последний был «царским протоспафарием и стратигом Херсона», речь идет о совместных действиях византийцев и росов в подавлении восстания этого стратига, а также о том, что в X–XI вв. в Константинополе «Хазарией» называли уже только собственно Таврию, населенную иудействующими хазарами (караимами), печенегами и отчасти христианизированными болгарами, к числу которых, судя по имени, принадлежал и Георгий Цуло[681].

Одновременно «руси» запрещается оставаться на зиму в устье Днепра, на Белобережье и на острове св. Эферия (остров Змеиный?), «но егда придеть осень, да идуть в домы своя, в Русь».

Этими словами договор очерчивает территорию на северо-западном побережье Черного моря, судя по всему, до поражения Игоря бесконтрольно использовавшуюся росами, находившимися здесь не только в летний сезон набегов, но остававшихся тут и на зимовку. Именно этот пункт объясняет, почему, будучи разбит под Доростолом и вынужденный дать подписку о лойяльности Константинополю, Святослав летом 971 г. не спешил уходить из прилегающего к Дунаю региона и обосновался как раз в Белобережье, где его и настигли печенеги.

Таким образом, в договоре Игоря речь идет о «таврической руси», «внутренней» по отношению к акватории Черного моря, поскольку для выполнения обязательств по охране Херсона от «черных болгар» «князь руский» должен был находиться не в Киеве, а здесь же, в Крыму, прикрывая византийские владения с севера, от Перекопа, Сивашей и Арабатской стрелки. Такое истолкование статей договора 6453/945 г. подтверждается вышеприведенными словами Иоанна Цимисхия об Игоре и тем фактом, что там же, на Боспоре Киммерийском, Святослава, прямо именуемого «катархонтом тавров», находит патрикий Калокир, отправленный императором Никифором «к тавроскифам, которых в просторечии обычно называют росами»[682].

Вопрос о Таврической Руси, отличной от Днепровской (Киевской) и Таманской, в свое время был всесторонне рассмотрен Д. Л. Талисом на основе исторических материалов и его собственных многолетних исследований в Крыму[683]. Он привел сведения каталонских и итальянских портоланов XIII–XVI вв., указывающих на южном берегу северо-западного Крыма (Тарханкут) топонимы Rossofar (Rosofar, Roxofar), Rossoca, а севернее, на Тендерской косе («Ахилов дром» античных авторов) — Rossa. К этому перечню следует прибавить расположенный на Тарханкуте же Varangolimen (Narangolimen)[684] (нынешний пос. Черноморское, Kalos limen античных авторов), а на Азовском море — Rosso и Casale dei Rossi[685]. Однако попытка увязать эти данные с археологическим материалом средневековых городов и поселений Крыма привела автора к неутешительным выводам, которые он сформулировал следующим образом:

«Итак, в соответствии с греческими и арабскими письменными источниками и данными топонимики можно утверждать, что не позднее во всяком случае первой половины Х в. в Западной и Восточной Таврике, а также в Северном и Восточном Приазовье обитал многочисленный и известный своим соседям народ, который византийские авторы называли росы, тавроскифы, скифы или тавры, а арабские писатели — русы. Этому утверждению, опирающемуся на показания письменных источников, противоречит археологический материал. Вещественные памятники, прежде всего керамика ран-неславянского или русского происхождения на Нижнем Дону или Тамани ранее XI в. отсутствует, но и позднее она не становится там господствующей. На северном побережье Азовского моря и по берегам впадающих в него рек славянских памятников не обнаружено вовсе, как их нет и в Крыму, исключая единичные находки, датирующиеся временем не ранее XII–XIII вв., и вещи, относящиеся к русской колонии вХерсонесе, также не ранее ХП-ХШ вв. Таким образом, сопоставление письменных и археологических данных приводит к внутреннему противоречивому, во всяком случае на существующей стадии изучения, тезису: в I тысячелетии н. э. росы жили в Крыму, но в это время славянской Руси в Крыму не было»[686].

Вывод Д. Л. Талиса был абсолютно точен, однако настойчивое в те годы стремление советских историков во что бы то ни стало доказать «славянство» и «автохтонность» росов/русов помешало ему сделать заключительный шаг: не разделять крымских и днепровских «росов» и признать их не этносом, а профессиональным интерэтническим социумом, аналогичным йомсвикингам Южной Прибалтики или пиратам Карибского моря, т. е. обществом не производителей, как любой этнос, а исключительно обществом потребителей, пользующихся присвоенными орудиями труда и предметами быта, которые не могут составить сколько-нибудь характерный комплекс материальной культуры. Более того, насколько мне известно, ни в одном из указанных мест на территории северо-западного Крыма или на побережье Азовского моря не производились исследования наличествующих, хотя и крайне слабо выраженных слоев IX–XI вв., представляющих интерес с точки зрения именно разнородности заключенных в них вещей, способных охарактеризовать оставившее их население.

Последнее было бы тем более интересно, что тридцатилетний период между заключением договора 6420/912 г. и походом 941 г., вызвавшим последующий договор 6453/945 г., характеризуется, с одной стороны, ничем не омраченными отношениями между Русью и Византией, а с другой — активными действиями русов в восточном направлении против Хазарии и мусульманских государств на берегах Каспийского моря. Сведения арабских географов, в большинстве своем восходящие к X в. и вызывающие удивление у современных историков своей фантастичностью, рисуют русов (толкуемых обычно как «русские», что методологически совершенно недопустимо, т. к. является подменой одного понятия другим, ему не тождественным) людьми, не знающими земледелия, скотоводства, городов, живущими исключительно грабежом и нападениями на соседние народы, в первую очередь на славян, которых они, в полном соответствии с рассказом Константина Порфирогенита[687], продают в рабство на рынках Константинополя, Булгара, Итиля и даже Хорезма[688]. Они вооружены мечами и топорами, не садятся на коней и сражаются пешими, а в походы отправляются исключительно на своих судах[689]. Примечательно и поведение русов, во время захвата того или иного города убивающих взрослых мужчин с тем, чтобы во время своей там остановки жить с их женами и дочерьми, которых потом они продают в рабство[690].

Не стану приводить здесь обширных цитат из восточных авторов для иллюстрации этих положений, которые каждый интересующийся может найти в работах В. В. Бартольда[691], А. П. Ковалевского[692], В. Ф. Минорского, В. М. Бейлиса, наконец, Б. Н. Заходера, собравшего основные новеллы на эту тему, и их предшественников[693]. Главное, все эти материалы находят подтверждение как в том, что сообщает о росах/скифах Лев Диакон вплоть до неумения сражаться в конном строю[694], так и в характеристике социума росов/русов, полученной в результате анализа источников, что никоим образом не дает права отождествить их с коренными (славянскими) обитателями Приднепровья, на чем постоянно настаивал Б. А. Рыбаков[695]. Вопрос заключается в другом: в каких отношениях находились днепровские (киевские) «росы» с «росами» таврическими, которые господствовали на Черном море и совершали набеги на берега Каспия? Тексты договоров 6420/912 и 6453/ 945 гг. убеждают не в их тождестве (так, вероятно, сказать нельзя), но в известной зависимости таврических росов от киевских князей, как об этом свидетельствует безусловное присутствие на берегах Боспора Киммерийского, т. е. Керченского пролива, Игоря и Святослава… если только они были действительно связаны с Киевом, а не попали в череду киевских князей по милости киевского «краеведа», разыскавшего заключенные ими договоры.