Лоренс Даррел - Горькие лимоны

• Название: Горькие лимоны
• Автор: Лоренс Даррел
• Издательство: Б.С.Г.- ПРЕСС
• Жанр: Современная проза
• Год: 2007
• ISBN: 5-93381-210-2

Произведения выдающегося английского писателя XX века Лоренса Даррела, такие как "Бунт Афродиты", «Александрийский квартет», "Авиньонский квинтет", завоевали широкую популярность у российских читателей.

Книга "Горькие лимоны" представляет собой замечательный образец столь традиционной в английской литературе путевой прозы. Главный герой романа — остров Кипр.

Забавные сюжеты, колоритные типажи, великолепные пейзажи — и все это окрашено неповторимой интонацией и совершенно особым виденьем, присущим Даррелу.

---

— Мы знаем правду, — сказал он, упрямо выпятив челюсть; Панос перехватил мой взгляд и подмигнул, давая понять, что всякие дискуссии на эту тему лишены какого бы то ни было смысла. Я это знал и сам.

Мы сменили тему, пока наш спор еще не породил уклончивых ответов и недоброжелательности, по самой своей сути чуждых случайной встрече под рожковыми деревьями, и заговорили о деревенских новостях, и это пришлось ему по вкусу Елена и Мария, дочери директора школы, на прошлой недели вышли замуж, и свадьба у них была самая пышная за долгие годы. Вино лилось рекой.

— Уже пять дней прошло, а голова у меня все идет кругом от этого вина, — с улыбкой сказал он и потер загорелой рукой подбородок. Совсем как в былые времена. А после полудня приехали какие-то англичане взглянуть на церковь; и детишки сперва кричали им "ЭОКА" и даже пытались бросать в них камни, но когда обнаружили, что чужаки немного понимают по-гречески и вообще люди "добрые", им всем стало очень стыдно. Так что, пока англичане были в церкви, дети набрали цветов для леди, и чужаки уехали с целыми снопами цветов и улыбались.

— Вот такие у нас в деревне дети, — с гордостью сказал он, вздрогнув от одной только мысли о том, что противостояние, каким бы острым оно ни было, может помешать проявлению обычного гостеприимства. А потом добавил, обернувшись ко мне: — И вообще все греки такие.

И об этом я тоже знал.

Солнце стояло теперь в самом зените, а вина в бутыли заметно поубавилось. Покидать прохладную высокую траву и тенистые деревья казалось преступлением против человечности; но если Панос хотел осмотреть земли Мэри, нам нужно было трогаться в путь.

— Дмитрий, — сказал Панос, который все никак не мог забыть о своем цветочном календаре, — я хотел тебя попросить об одном одолжении.

— Для вас — все, что угодно, господин учитель, — ответил тот, с гордостью выговорив на демотическом диалекте этот весьма почетный титул.

— Знаешь маленькую разрушенную мельницу за деревней? Там есть поляна, как раз над ручьем, и на ней растут грибы. Пошли туда кого-нибудь из своих замечательных детей, чтобы набрали мне корзину, и захвати их с собой, когда в следующий раз выберешься в Кирению, ладно? И скажи, что взамен я пришлю им конфет.

— С нашим удовольствием, — сказал Ламброс, поднялся и щелчком отбросил в сторону окурок.

Я развернул машину, а Панос тем временем уложил в корзину снедь и стал разочарованно рассматривать на свет бутыль.

— Надо же, — сказал он. — Почти половины уже нет. Давай-ка еще по стаканчику, на дорогу.

Мы встали в кружок в тени огромного рожкового дерева и подняли стаканы.

— Будем здоровы, — воскликнул Ламброс, и мы эхом повторили его слова; а потом, словно задавшись целью найти фразу, чтобы заполнить ненужную, неприятную для него брешь между ним самим и ненавистным и все же любимым чужаком, он протянул мне руку и сказал:

— Когда-нибудь все наладится.

— Когда-нибудь все наладится, — эхом откликнулся я.

Он подобрал ружье и постоял еще на самом солнцепеке, подняв в прощальном жесте руку и глядя нам вслед. Я выжал сцепление, и машина легко покатилась под горку в сторону моря, хрустя колесами по неровной щебенке и ребристым камням деревенского проселка. Солнце жарило вовсю, и горный кряж казался бледным и призрачным: испарения из влажных низин уже успели подняться до самого гребня. На последнем пригорке перед выездом на шоссе я на минуту притормозил, чтобы окинуть взглядом долгую извилистую линию берега, которая терялась понемногу в дымке, дрожащей и переменчивой в сиянии голубого весеннего полудня, как дрожит и переливается свет звезды. Под нами лежал Агиос Эпиктетос, со всеми своими белыми колокольнями и домами в стиле кубизма; он раскинулся прямо у подножия длинного скалистого языка, на котором уже начал расти будущий дом Мари, окруженный мерцающим сиянием.

Сабри по-прежнему покуривал невдалеке от шоссе, в тени рожкового дерева. Он помахал нам рукой и крикнул:

— Там на дороге проверка! В Агиос Эпиктетос.

— Будут искать оружие, — тихо сказал Панос. И к этому мы тоже успели привыкнуть, как к обычной повседневной рутине.

Мы катили вниз по зеленой извилистой дороге, и Панос внимательно вглядывался в сухие русла ручьев, пытаясь разглядеть под пыльными кульвертами цветущий олеандр или гибискус. За столько лет он, конечно, запомнил едва ли не каждый куст, каждую рощицу мастиковых деревьев и каждую заросшую прогалину, так что за всяким поворотом его ожидали старые знакомые, и тем острее делалось удовольствие от поездки. На предпоследнем витке дороги перед въездом в деревню, которая лежит, свернувшись калачиком, в окружении цветущих садов, мы увидели первого солдата. На самой вершине утеса, праздно застящего нам солнечный свет. Автомат солдата небрежно покоился на сгибе локтя, и красный берет горел, как вишня, среди серебристых олив. Я поднял большой палец — англичанин встретил англичанина; он улыбнулся в ответ, коротко ткнул большим пальцем в сторону деревни, а потом тихонько похлопал ладонью по воздуху: "Притормозите немного". Паносу совершенно по-детски нравились военные, и он безошибочно угадал в часовом парашютиста.

— Современные кипрские королевства, — сказал он, — состоят из областей, в которых правят разноцветные береты: зеленые в горах, а в окрестностях Готы красные и черные. Мы начали к ним привыкать.

Эта мысль ему явно понравилась. Не был он настроен брюзжать и тогда, когда мы подъехали к блокпосту, окруженному чем-то вроде плетня из колючей проволоки, где несли вахту два коренастых паренька на вид лет восемнадцати, не больше; один, с винтовкой, остался стоять на месте, другой подошел к нам, вежливо отдал честь и взял мои документы. Явный южный акцент и копна соломенно-желтых волос ласкали слух и взор в такой дали от Англии. Над верхней губой юноши изо всех сил пыталась удержать захваченные позиции ниточка по-мальчишески самоуверенных усов. Он тщательно просмотрел мои бумаги, медленно шевеля губами, потом сунул их обратно мне в руки и еще раз отдал честь.

— Этот джентльмен с вами, сэр, он местный? — и Панос восхищенно пихнул меня локтем в бок.

— Слышишь — он назвал меня джентльменом, — шепотом сказал он; а потом, высунувшись из окошка, добавил:

— Я грек, школьный учитель.

Он никогда не упускал возможности поупражняться в английском. Солдатик помрачнел и нахмурился.

— Тогда мне придется вас обыскать, ну-ка, выйдите из машины, — заявил он, отчаянно пытаясь нагнать на себя суровость. Панос пришел в восторг. Вид у него был такой, как будто ни о чем другом, кроме обыска, он и не мечтал.

— Да-да, — с готовностью согласился он, — давайте, обыщите меня.

И вышел из машины, и позволил двоим юнцам ощупать себя со всех сторон, и даже вывернул по их просьбе бумажник. Должен заметить, действовали они ловко и слаженно. И даже записали время и номер нашей машины.

— Ладно, Дэннис, — сказал наконец тот, что повыше, — пропусти их.

Потом обернулся ко мне:

— Столько цветов вы набрали, сэр, и таких красивых— сказал с легкой завистью, остановив понятный мне, как англичанину, голодный взгляд на заваленном кипами цветов заднем сиденье. Панос сверкнул очками.

— Ага. Хотите, я вам тоже немного оставлю? — И прежде чем молоденький солдатик успел опомниться, в руках у него, смутившегося совершенно, уже оказалась пара охапок анемонов из-под Клепини. Он попытался было вернуть их, пролепетав фразу:

— Я при исполнении, сэр…

Но я уже выжал сцепление, и мы покатили между деревьями к селению, оставив юношу вместе с посмеивающимся напарником решать проблемы устава караульной службы.

На маленькой площади возле церкви выстроились коричневые армейские грузовики, и главная улица сделалась необычайно оживленной, красные береты мелькали там и здесь по всей деревне, так что ее мощеные булыжником улицы приобрели вдруг сходство с клубничными грядками. Там и здесь сооружались загончики из колючей проволоки, и местные жители терпеливо и неспешно набивались в них в ожидании обыска. Повсюду стояли небольшие группы людей, глазевших и судачивших между собой с таким видом, как будто к ним только что прибыла компания уличных торговцев, и теперь она расставляла и разворачивала перед ними лотки, готовясь к какому-то традиционному деревенскому празднику. И, не скрывая восхищения, местные жители поглядывали на рослых загорелых коммандос, которые ходили в толпе, беззлобно, спокойно и весело подталкивая, дергая за рукав разбредающихся кто куда крестьян: словно овчарки сгоняли стадо овец. Вся эта операция проводилась неспешно, только ощущалась небольшая неловкость. Деревенский священник в ожидании общей очереди — "ни дать ни взять индюки", как сказал Панос о собравшихся в загончике людях, — заказал себе кофе, купил газету и уселся на балконе с видом на главную улицу, затем надел на нос очки и принялся читать; за тем же столиком откинулись на спинки стульев, с ленивой небрежностью отдыхающих леопардов, два офицера-десантника, которые, судя по всему, ждали, пока он допьет свой кофе, прежде чем вежливо препроводить его в "мешок". Панос оглядывался вокруг с неподдельным интересом, и чувство сострадания мешалось в его глазах с чисто детским восторженным любопытством.