Кёко Хаяси - Шествие в пасмурный день

• Название: Шествие в пасмурный день
• Автор: Кёко Хаяси
• Издательство: Радуга
• Жанр: Проза
• Год: 1985

Повести и рассказы известных японских писателей о страшном наследии второй мировой войны, включенные в этот сборник, звучат как предупреждение сегодняшним поколениям живущих. Созданные очевидцами трагедии Хиросимы и Нагасаки, они представляют собой яркие художественные свидетельства всего того, что несет человечеству война и насаждаемый дух милитаризма.

Большинство произведений опубликовано на русском языке впервые.

Вступительная статья В. Гривнина. Перевод с японского.

---

В ответ на эту пылкую тираду я лишь шутливо заметила: «Поэтому-то нас и называют „особыми“, не так ли?»- имея в виду пометку «особо пострадавший», которая проставляется в «Книжке». Однако я вдруг остро почувствовала, как вспышка, которая уже начала забываться, пронзила меня насквозь.

У нас, жертв атомной бомбардировки, кости вроде бы такие же, как у всех, они служат опорой организма. Но они настолько хрупки, что рассыпаются от одного удара.

В моей «Книжке» тоже стоит такая пометка. Относится она главным образом, к тем, кто пережил атомную бомбардировку, находясь в эпицентре взрыва, то есть в радиусе полутора километров. «Особо пострадавшими» считаются и лица, которые находились в этой зоне в течение первых трех дней после взрыва бомбы. По точным подсчетам специалистов, здесь полностью гибнет все живое, вплоть до мелких зверьков, живущих в норах.

Погибнуть в этой зоне — легче легкого, но я и Тэйко, словно оборотни, остались в живых и были теперь «особо пострадавшими».

Номер моей «Книжки» — семьсот четвертый. Значит, я семьсот четвертый человек, оставшийся в живых в этом районе. Казалось бы, если семьсот четыре человека уцелели в зоне полного уничтожения — следовательно, атомная бомба не такая уж страшная штука. Однако выдача «Книжек» началась с 1957 года, а я получила свою только в шестьдесят пятом. Значит, за восемь лет набралось всего лишь семьсот четыре человека выживших. А между тем в «особом районе Нагасаки находились оружейный завод „Мицубиси“» и сталелитейный. Это были крупные предприятия, занимавшие площадь в шестьдесят и тринадцать тысяч цубо. На обоих заводах работало пятнадцать тысяч человек, и по утрам улицы здесь были буквально запружены людьми, шагавшими на работу с привязанными к поясу бэнто.[21] Кроме того, там располагались медицинский институт, медучилище, самый крупный на Востоке католический собор Тэнсюдо, множество начальных и средних школ. На южном склоне холма размещались туберкулезный санаторий и красно-кирпичное здание тюрьмы за высоким забором. И вот из всего многочисленного персонала этих учреждении уцелело только семьсот четыре человека. Песчинка в мешке с рисом!

Мы-то радовались, что остались живы, что не получили серьезных травм, но под покровом кожи наши внутренности и кости, пораженные радиацией, медленно разрушались. И поскольку нам это хорошо известно, мы вправе претендовать на то, чтобы даже благополучные роды считали ненормальными.

Обладателям «Книжек» полагается каждые шесть месяцев проходить медицинское освидетельствование. Конечно, мы должны быть благодарны государству, проявляющему заботу о хибакуся. Однако эти регулярные медосмотры, проводимые дважды в год, растравляют, будто когтями раздирают наши раны. А ведь каждый из нас лелеет надежду, что эти раны когда-нибудь заживут.

В моем районе вызовы на осмотр приходили из отдела здравоохранения в мае и ноябре. Каждый, разумеется, мог по своему усмотрению идти или не идти на обследование, однако мы всегда, до самого последнего дня пребывали в сомнении на этот счет.

Осмотр был простым: прослушивание и анализ крови. Однако для «атомного больного» этот анализ — самое страшное. Если результаты оказывались плохие, направляли на более тщательное обследование. Ведь кровь обязательно покажет, есть ли в организме какие-то изменения. И пусть даже болезнь неизбежна, но если о ней не знать, то можно хотя бы день, но прожить спокойно. Пусть неделю или две, а то и несколько месяцев, пока не наступит смерть, жить беззаботно и весело. Ведь когда тебе сообщают, что ты болен лейкемией, которой мы так боимся, то пропадает желание жить. Раз уж до сих пор не ясно, как эту болезнь лечить, то самое большое благо — не знать о ней вовсе и жить день за днем, тихо и беззаботно.

Всякий раз, когда подходит время очередного осмотра, я начинаю тревожиться. Что выявит обследование? Все ли в норме или, наоборот, все плохо? Острое желание поскорее узнать об этом не дает покоя. Если бы врач, сказав: «У вас все в порядке», ставил печать и гарантировал мне здоровье, то как бы великолепно можно было прожить эти хоть и недолгие, но шесть месяцев! Мы же, однако, живем в постоянной тревоге: не пойдет ли кровь из носа? Наступят регулы — опять беспокоишься: вдруг не прекратятся?.. Все атомные жертвы страстно жаждут услышать от врача заключение: «Итак, шесть месяцев жизни я вам гарантирую». И хоть не исключено, что человек даже в течение полугода может умереть, он, полагаясь на слова врача, по крайней мере поживет спокойно, не думая постоянно о дне своей смерти. Прожить бы этот срок получше!

В скором времени мой сын должен был приступить к учебе в начальной школе, и я решила-таки пойти на очередное обследование. Ведь для мальчика тоже плохо, если я постоянно терзаюсь сомнениями и тревогами. Будь что будет, попробую сходить. Если результаты окажутся плохими, то это будет просто возвратом в день девятого августа — в день бомбардировки. Тогда я была гораздо ближе к смерти. Придется как бы заново стартовать от того дня.

Если же врач, похлопав меня по спине, скажет: «Все в порядке, патологии нет», я буду целое лето вместе с моим взрослеющим сыном купаться в море. Куплю себе купальник любимого бледно-розового цвета и поплыву в открытое море. Не думая ни о возможности носового кровотечения, ни о будущем изнеможении, буду плавать, сколько хватит сил. А когда вернусь на берег, то не побоюсь изо всей силы громко высморкаться.

Даже при сильной простуде я избегаю сморкаться. Если закладывает нос и мне трудно дышать, я хожу как идиотка с открытым ртом. Приходится избегать всего, что может вызвать кровотечение из носа. Ведь нам трудно остановить любое кровотечение. Очень многие мои знакомые из-за этого умерли.

С тех пор как я ездила на обычное обследование, прошло менее двух недель. В тот день я пообещала моему сыну, ученику подготовительного класса, отправиться с ним куда-нибудь вкусно поесть. Мне хотелось внести перемену в его школьное меню, состоявшее неизменно из порядком надоевшего ему гуляша. В радостном настроении, начав обретать уверенность в своем здоровье, я, желая получить еще большее удовольствие от жизни, сказала сыну:

— Давай сегодня вкусно поедим!

Ребенок, чутко уловив мое настроение, предложил:

— Послушай, мама, в Камакура вкуснее кормят, чем здесь.

От нас до Камакура десять минут езды на автобусе. Несмотря на мелкий дождь, моросивший в течение всего затянувшегося сезона дождей, я согласилась.

— Может, сильно не польет? Стоит ли брать зонтик? — спросил сын, подставляя ладони под дождевые капельки.

— Пожалуй, стоит. — Подражая сыну, я вытянула руку. Ладонь сразу сделалась мокрой. Поверх мутно-белой влажной пелены с моря в сторону гор плыли серые кучевые облака. Когда с моря к горам шли тучи, местные рыбаки говорили: «Скоро ливанет» — и выход в море откладывали. Прогнозы рыбаков всегда подтверждались. — Да, будет сильный дождь, так что сходи-ка за зонтом, — попросила я, и сын, согнувшись, побежал через двор. — Не упади! — крикнула я весело вдогонку.

В нашем районе, застроенном особняками, стояла полуденная тишина. Слышно было даже, как сеется дождь на листву садов. Стального цвета дорога, вымощенная галькой, была мокрой. И деревья, влажные от дождя, и трава, и галька на дороге — все дышало, погруженное в тишину. Я люблю такую затаенную тишину. Когда природа погружается в молчание, я как-то особенно ощущаю, что сама живу.

На меня не произвел сильного впечатления тот факт, что во время атомной бомбардировки я уцелела. Тогда на руках матери, молча прижимавшей меня к своей груди, я смущенно улыбалась сестрам, смотревшим на меня со слезами на глазах. И чудесное спасение среди огромного количества смертей не казалось мне таким уж важным, значительным. Ведь тогда я не приложила каких-то сверхъестественных усилий, чтобы остаться в живых. Да и погибшие ушли из жизни не оттого, что не старались уцелеть. Просто в то мгновение одни без всякой вины умирали, другие выживали. А теперь, когда я сталкиваюсь с каким-нибудь чудом природы, я всем сердцем, горячо ощущаю, что живу. И что моя жизнь цепочкой связана с жизнью сына. Глядя на него, резвящегося, что-то болтающего, живущего уже вне меня, я почти независимо от моей воли умиляюсь своей жизни, оказавшейся способной дать жизнь другому существу.

Стараясь не нарушить тишину, я носками своих красных туфель ворошила камешки под ногами. Вдруг из-под одного из них выскочила мокрица с твердым панцирем и хвостом, напоминающим ножницы, и поспешно попыталась скрыться под ближайшим камнем. Из-под края камня выглядывал ее раздвоенный хвост. Она, видимо, была уверена, что спряталась полностью, и замерла, затаившись. Я улыбнулась — в памяти всплыло, как мы с сыном, когда он еще нетвердо держался на ножках, играли в прятки.